О нём

Аннотация

Говорят, браки заключаются на небесах. Чушь! В их мире брак - обычная сделка, договоренность между семьями. И никого не волнует, что жених с невестой не стремятся связывать себя брачными узами. Что Динара делает спортивную карьеру, а Муса с головой увяз в отношениях с другой женщиной. Договоренности. Надо. Выполнять. И они, конечно, подчинятся этому правилу. Вопрос - что дальше? Ведь Муса не собирается менять свою жизнь ради новоиспеченной жены, а Динара не привыкла сдаваться.

Глава 1 Осознание того, что все кончено, сильно запаздывает. Я инстинктивно трясу головой, пока просто чтобы избавиться от разливающейся в глазах черноты, и с трудом разлепляю веки. Правда, это тоже помогает не сразу. Взгляд отказывается фокусироваться хоть на чем-то. Лишь бесцельно скользит по… залу? Моргаю, наводя резкость. Перед носом мелькают четыре пальца, пять… Так, стоп! Я что, в отключке? Вскидываю голову. Сжимаюсь от обрушившейся на меня какофонии звуков: ора толпы, музыки, сопровождающей каждый бой, счета рефери, наставлений тренера. И опять резко глохну. В этот раз, правда, не до конца, звуки все же доносятся до меня, но будто сквозь толщу морской воды – глухо. Вот это я огребла. Вот это мне наваляли! Свет софитов бьет по глазам, напоминая о летнем солнце. Наморщив нос, задираю голову. Я больше не здесь. Окружающий гул трансформируется в шум моря, знакомую речь и все те звуки, что у меня прочно ассоциируются с детством, летом, курортным городком на побережье обмелевшего моря, где я выросла. И папин голос. Он оттуда, из детства, или… С трудом возвращаюсь в реальность. Опираясь на руку, пытаюсь встать. А счет уже идет на семь, восемь… И, как я теперь понимаю, это последний раунд. В противоположном углу в синем шлеме – моя соперница. Кто бы мог подумать, что у нее получится победить? Я же никогда не проигрывала, а тут полностью облажалась. Убеждая себя, что и сегодня ничего фатального не случилось, поднимаюсь. Как раз когда рефери останавливает бой. Ну нет. Да нет же! Как так? Я готова продолжать! Подумаешь, нокдаун. С кем не бывает? Оглядываюсь в полном отчаянии. Ловлю на себе взгляд отца. И хоть нет в нем ни триумфа, ни радости, меня все равно прошибает от макушки до пяток злостью. Как будто это он виноват в случившемся. Он, а не я сама. – Вы как? Разрешите вас осмотреть. – Все нормально, – вяло отбиваюсь, вот только кто меня будет слушать? Правила есть правила. Приглашенному на соревнования врачу плевать на мои душевные травмы. Наверное, потому что от них еще никто не умирал, в отличие от травм физических. Хоть бы не расплакаться! Такого позора я не переживу. Тренер расстегивает и снимает шлем. Говорит что-то наверняка обнадёживающее. Он у меня хороший. Всегда находит нужные слова, знает, как замотивировать, и как поддержать. А вот о чем он ни сном ни духом, так это о нашем уговоре с отцом, который сводит на нет все его старания и вот эти «в следующий раз…». Потому что никакого следующего раза не будет. Подбородок трясется, как телефон на виброрежиме. Выплевываю капу – зубы стучат. Михал Иваныч сует мне воду, а я не могу. Ни пить, ни просто стоять под прицелами десятков глаз. Мне хочется провалиться под ринг, а лучше вообще навсегда исчезнуть. Да, вот такое я не имеющее чести позорище. Не могу заставить себя сдержать данное отцу слово. На этом фоне, казалось бы, все другое должно отойти на второй план, а мне все равно до смешного обидно, что когда я стала проигрывать, толпа начала скандировать имя моей соперницы. Сейчас я даже незнакомых людей готова винить в своем проигрыше. Рефери подзывает нас к себе для оглашения победителя. Ирма подлетает к нему в ту же секунду, а я плетусь, едва волоча за собой ноги. Когда же руку моей соперницы поднимают вверх, я будто очередной удар пропускаю. Несмотря на то, что всем был понятен исход, именно в этот момент меня в полной мере догоняет осознание того, что это поражение для меня значит. Ирма раскрывает объятия. Коротко обнимаю соперницу. Прижимаю к себе рывком и ухожу прочь, выполнив все положенные случаю церемонии. Шаг, другой. С трудом подчиняю воле желание сбежать. Где-то здесь отец, но с ним мы все обсудим потом, сейчас же мой путь лежит к раздевалкам. На ухо что-то жужжит устремившийся за мной следом Михал Иваныч. – Это был мой последний бой, – шепчу я, сжимая пальцы вокруг дверной ручки. – Динар, да ты что? Ну не последний же это чемпионат! – Ничего не получится. Все. Извините. – Ладно, иди. Обсудим это все в другой раз. Ты точно нормально себя чувствуешь? Бледная, как поганка! – Да. Все хорошо. Еще раз извините. Это меньшее, что я должна тренеру, который воспитывал меня с детских лет. Это пока он не понимает, как решительно я настроена, а когда поймет, наверное, будет очень разочарован. Искреннее извинение – меньшее из того, что я должна этому человеку. Отделавшись от Доброго, долго стою под душем. Чередую горячую и холодную воду, чтобы снять напряжение в мышцах. Девчонок в раздевалке немного. И всем им нет до меня никакого дела. Я убеждаю себя, что и мне до них дела нет. Подумаешь, будут и дальше ходить на тренировки, ездить на соревнования, побеждать, тогда как я должна буду выйти замуж! Замуж. Просто какой-то кошмар. Закидываю сумку на плечо и ловлю свой полубезумный взгляд в зеркале. А что если сбежать? Или для начала все же посмотреть, кого мне выбрал отец? Вдруг я влюблюсь без памяти? Нет, ну мало ли? Папа мне не враг. Он меня очень любит. Проблема в том, что наши вкусы касательно мужчин (ха-ха) вряд ли можно назвать похожими. Отец уверен, что мне с моим темпераментом нужна «сильная рука», а я, если честно, так не считаю. Я и в муай-тай пошла лишь потому, что в переводе это означает «поединок свободных». Я не хочу отдавать свою жизнь во власть какого-то незнакомца! Но и против традиций собственного народа я пойти не могу. Во-первых, потому что другая культура мне чужда. Во-вторых – не желая разочаровать отца. Он и так мне позволял гораздо больше, чем позволялось другим девочкам в традиционных мусульманских семьях. Может, потому что кроме меня у него никого не осталось. Выхожу из раздевалки, иду коридорами, проверяя телефон. Отец написал, что будет ждать меня в холле. А я не уверена, что готова к этой встрече. И к разговору, который за ней последует, пусть и не сразу. Без сил прячусь в нише за разросшимся деревцем в кадке. Откидываюсь затылком на стену. Ладно, может, я соврала, и сотряс у меня все же есть. Кажется, даже немного подташнивает. Или этим спецэффектам виной волнение? Уплываю в какие-то свои мысли, в которые вдруг проникает приятный баритон. Едва заметные гортанные звуки в голосе наводят на мысли о том, что я невольно подслушиваю разговор земляка. Довольно интимный разговор, надо заметить. – Привет, Амалия. Узнала? – пауза, которую мужчина дает той самой Амалии на ответ. И снова его слова: – Почему сразу нарушила? Может, я давал тебе время соскучиться. Я чувствую, как незнакомец сыто скалится, говоря все это. И то, что он приближается! Теперь мужчина, кем бы он ни был, стоит так близко, что я, если напрячься, могу различить, что ему отвечают. – Ну, нет. Такое ребячество не в твоем стиле, – доносится до меня смеющийся женский голос. – Ты права. На работе была запара. – Знакомо. Так чего ты звонишь? У меня со временем туго… – Хочу встретиться. Куда за тобой подъехать? В офис? Ответ женщины тонет в гоготе пробегающей мимо нас детворы. Но по последовавшим за этим словам незнакомца могу судить, что его отшили. И от этого мои губы растягиваются в восторженной улыбке. Вот бы и я так могла, а? Как было бы круто! – Почему это? – интересуется мужчина с неприкрытым недовольством в голосе. – Потому что у меня планы. Которые я не собираюсь менять. Вот это да! Я понятия не имею, что собой представляет женщина, с которой говорит мой земляк, но она приводит меня в полнейший восторг. Интересно, понимает ли она, что для любого уважающего себя мужчины из наших такое поведение абсолютно неприемлемо? Да если бы я позволила себе нечто подобное… Нет, я такого не могу себе даже представить! – Хм. Сабантуй у Сидельника? Я и забыл. Ладно. На завтра тогда ничего не планируй. – А что будет завтра? – До того или после, как я тебя трахну? Я еще не придумал, – гортанные нотки в голосе героя-любовника становятся более заметными, я в ужасе зажмуриваюсь. А?! Он действительно так сказал? Кто-то может себе позволить вот так говорить с женщиной? Ну нет… Кажется, меня действительно нормально так приложило. Срываюсь с места, но тут, как, назло, свет в глазах опять вырубают. Чтобы удержаться на ногах, хватаюсь за то, что первым попадается под руку. Ветки фикуса трещат и гнутся под моим весом. Естественно, это все привлекает внимание мужчины, который все это время меня не замечал. Наши взгляды на пару секунд встречаются. Недовольный прищур темных глаз, сурово поджатые губы, смуглые руки в окоеме белоснежных манжет… Мамочка! Срываюсь с места и припускаю к холлу. Только лямки от рюкзака хлопают по заднице. Вот влипла, так влипла! Знал бы отец, какому разговору я стала свидетельницей, так вымыл бы мне уши с мылом. Стоп. А почему я решила, что он не узнает? Наверняка же за мной по пятам бежит охрана. Резко торможу и бросаю настороженный взгляд за спину. Да как бы ни так! На подходе к центральному холлу полно народа. Если за мной и следят – сейчас засланного казачка ни за что не вычислить. – Динара! – Папа! Буквально падаю в отцовские объятия. Я родилась, когда папе было уже за сорок. Соответственно, сейчас ему за шестьдесят. Но гены и порода там такие, что ему ни за что не дашь его возраста. – Выглядишь, как будто тебя били, – замечает, посмеиваясь. – И точно так же себя чувствую. Поедем? – Я тебя хотел кое с кем познакомить. – Сейчас? – удивленно округляю глаза и развожу руки в стороны. На мне мешковатый спортивный костюм черного цвета. И черные же кроссовки. Уверена, совсем не так отец представлял мой образ во время знакомства с потенциальным женихом. А в том, что он именно жениха хотел мне представить, я даже не сомневаюсь. Папа и так долго ждал этого момента. И видно, его терпение подошло к концу. Интересно, что бы он делал, если бы я выиграла? Сказал бы жениху, дескать, все, свадьба отменяется? На мгновение мелькает параноидальная мысль, что папа как-то поспособствовал моему проигрышу. Но сколько я ни пытаюсь найти способ, как бы ему удалось это провернуть – не нахожу. К тому же мой отец – какой угодно, но не подлый. Для него, в отличие от меня, всерьез размышляющей о побеге, честь – не пустой звук. И опять слезы подкатывают к глазам. Боясь разреветься, как бедный Пьеро, отворачиваюсь и за руку тяну отца к выходу. За нами тут же снимается несколько человек. После гибели мамы и братьев папа просто помешался на вопросах безопасности. – Ты права. Наверное, сейчас не лучшее время. Иди в машину, я попрощаюсь с Мусой. Муса. Вот как, значит, зовут моего потенциального мужа. Ныряю в приоткрытую охранником дверь на заднее сиденье Майбаха. В отличие от машин простых смертных, которые не могли въехать даже просто на территорию, машина отца подъехала прямо к входу. Мне это кажется неправильным. Я за равенство и справедливость. Но папа учит меня, что справедливости в жизни нет. Не знаю, насколько это адекватное суждение, но оно, надо сказать, не оставляет пространства для иллюзий. Справедливо ли, что я проиграла бой? Объективно я и впрямь была хуже. Но ведь это только сегодня… Так справедливо ли то, что мне придется бросить дело, которому я отдала столько сил, из-за одной маленькой ошибки?! Дверь в салон вновь открывается. Это папа садится рядом. И почему-то, прижавшись к его плечу, я окончательно расклеиваюсь. Закусываю губу, но это ничего не дает – всхлипы рвутся прямиком из души. Папа обнимает меня. Прижимает к груди, что-то нашептывает – ласковое и утешительное. Говорит, что все будет хорошо. Что я самая лучшая его девочка, и мое поражение этого вообще не меняет. Но от его горячей любви мне только хуже. Потому что я не смогу эту любовь предать. Не смогу убежать и тем самым отца опозорить. Говоря откровенно, я не смогу ему даже сознаться, что плачу вовсе не из-за своего несостоявшегося чемпионства. Ведь тогда придется объяснять, насколько мне отвратительна сама мысль о браке! Я не хочу, чтобы отец жил, думая, что силой меня заставил. Он этого не заслужил. Он не виноват, что я какая-то… не такая. – Динара, доченька… – М-м-м? – Я не могу поступить иначе. – Почему? – Просто поверь. Не могу. Глава 2 – Ди! Ну наконец-то! Тебе на кой вообще телефон, а?! Звоню ей, звоню… – Извини, Марин. Я его в сумке забыла, а тот разрядился. – Господи, Халилова, ты в своем репертуаре! – Почему это? – Потому что только ты два дня могла не замечать, что телефон сдох! Так, ладно. Я не ругаться звоню. – А зачем? – У Марика дэ рэ. В Гараже. Отпрашивайся у своего строгого папочки. Кстати, чего тебя не было на трене? Добрый рвал и метал. Притупившаяся боль вспыхивает слева под ребрами. Отхожу к окну. Отдергиваю штору. Высокий забор отсюда почти не виден, но я знаю, что он есть. И так во всем. Что бы ни делала, чего бы я не хотела, я постоянно натыкаюсь на какие-то преграды. – Я завязала. – С чем? – тупит Звойниченко. – Со спортом. – Ха-ха. Очень смешно. – Я не шучу, Марин. Все. Правда. – Бред! Ты же лучшая, ты… – Хватит. Я так решила. Давай не будем? – Ты решила? – язвит Маринка, – Или за тебя? – В этом конкретном случае это не имеет совершенно никакого значения. – Как будто были случаи, когда твой голос чего-то стоил! – злится подруга. – А дальше что? Ты себя спрашивала? – Для начала подтяну хвосты в универе. Я же с этим спортом совсем на учебу забила, а там… там посмотрим, Марин. Решу за время каникул. Говорить о том, что меня выдают замуж, стыдно! Звойниченко этого в жизни не поймет. Начнет орать, что мы живем не в средневековье. Подбивать меня совершить какую-то глупость. Нет-нет. На кой мне такое надо? – Жесть. Я просто в шоке. А Добрый-то знает? – Я рассказа ему о своих планах. Но не уверена, что он отнесся серьезно к моим словам. – Еще как отнесся. Ходил злой, как чёрт. Ты же его лучшая спортсменка! – Не начинай. Давай лучше вернемся ко дню рождения Матусевича. – Точно! Так тебя ждать? Идти мне никуда не хочется. Но и дома сидеть нет сил. Время уходит, приближая меня к ненавистному браку. А я ничего не делаю! Только все сильнее загоняюсь. В общем, обещаю Маринке, что буду. Отец чувствует за собой вину, поэтому никуда не денется – согласится. Может быть, у меня получится хоть немного отвлечься. Правда, когда приходит пора собираться, мне до того лень, что я, махнув рукой на свой внешний вид, натягиваю бесформенный спортивный костюм и так сбегаю вниз. – Пап! Я на день рождения. Скажи Рустаму. Знаю ведь, что без охраны меня никуда не выпустят. Отец откладывает в сторону очки и как-то устало сжимает пальцы на переносице. Выглядит он не очень. Под глазами залегли тени и углубились складки в уголках губ. Я же так упивалась жалостью к себе, что даже не заметила, когда это началось. – У тебя что-то случилось? – почему-то шепчу, приближаясь. – Нет, что у меня могло случиться, Динар? – Не знаю. Может быть, на работе что-то. – Да, на работе… Кое-что. Именно поэтому, прости, сегодня ничего не получится. – В каком смысле? – сощуриваюсь. – Я про твой выход. Сегодня, мышонок, тебе будет лучше остаться дома. Я вспыхиваю в одно мгновение. Щеки начинают пылать. Горло перехватывает возмущением. Злые слезы щиплют глаза. И дело ведь не в долбаном дне рождения! Я даже не уверена, что хочу в этот клуб. Да и Матусевич мне не особенно нравится. Просто в моей жизни столько ограничений, что с ними все сложнее мириться. Кажется, что чем больше я проявляю покладистости, тем сильнее отец закручивает гайки. И потому для меня почти невозможно и дальше оправдывать его тем, что он просто не может иначе, после всего, что нашей семье довелось пережить. – Ты мне всю жизнь испортил, – шиплю на эмоциях, и, крутанувшись на пятках, убегаю к себе. В этот момент мне плевать, какую боль я причинила отцу своими словами, я об этом не думаю. Все мысли затапливает кипящее внутри возмущение. Я так устала со всем соглашаться! С грохотом закрыв дверь в свою комнату, без сил сползаю на пол. Господи, Динар, ты с ума сошла? Говорить с отцом в таком тоне! С одной стороны, мне ужасно стыдно, с другой… В меня будто бес вселяется. И подбивает, подбивает все сделать наперекор. Ну, ведь я и так уже со всем согласилась. Даже выйти замуж, как это подобает приличной девушке. Так могу я хоть перед свадьбой глотнуть немного свежего воздуха?! Я же задыхаюсь! Меня душит отцовский неустанный контроль. Подхватываюсь с пола и распахиваю настежь окно. А на улице весна буйствует. Мое любимое время года. Все цветет, все так вкусно пахнет: тюльпаны, черемуха, гиацинты… И птицы поют. Правда, долго наслаждаться открывшейся взгляду картиной не получается. Тело требует действий. Но что мне предпринять? Так ничего и не решив, плетусь вниз. По коридору прямо мне навстречу идет один из охранников. Чтобы с ним не пересекаться, толкаю ближайшую ко мне дверь – вход в гараж, для удобства примыкающий к дому. А там уже ворота открыты, и чья-то тачка заведена… Не знаю, чем я думаю, когда ныряю на заднее сиденье! Уже потом, когда машина сдавшего смену охранника благополучно минует ворота в отцовскую резиденцию и шлагбаум на въезде, понимаю, какую глупость совершила. Мало того, что мне будет довольно проблематично выбраться незамеченной, и в любой момент может зазвонить телефон, так еще и спина затекла пригибаться. Долго ли я так выдержу? Почему-то пробивает на смех. Нервы сдают. И тут случается не иначе как чудо – Володя съезжает к заправке и, припарковавшись у колонки, выходит, то ли чтобы оплатить горючку, то ли за кофе. Я, крадучись, едва ли не по-пластунски выбираюсь из Мазды охранника, накидываю капюшон и быстро-быстро отхожу к тротуару, а там – свобода-а-а. Только что мне с ней делать? Я не знаю даже, где нахожусь. Смешно, но проведя большую часть жизни в столице, я в ней практически не ориентируюсь. Все что я видела, я наблюдала из окна отцовского бронированного Мерседеса. Меня привозили и забирали и в обычную школу, и в спортивную, и потом в институт. Даже когда я гуляла с друзьями, мой маршрут был строго подчинен пожеланиям охраны. Интересно, что за человек этот Муса, если отец уверен, будто он сможет обеспечить мне защиту не хуже? Почему-то образ, который рисуется в моей голове, вызывает странную реакцию – тонкие волоски на моем теле приподнимаются, как штыки ощетинившихся мурашек. Кошусь на телефон. Если отец обнаружит, что меня нет, по нему меня вычислят в два счета. Но я так сильно его обидела, что вряд ли он захочет подняться, чтобы пожелать мне спокойной ночи. А значит, какое-то время у меня все же есть. Во рту становится горько-горько. Вина придавливает. Я обещаю себе, что непременно извинюсь. И давлю на корню мысль вернуться, аргументируя это тем, что будет очень тупо закончить свой фееричный побег вот так. Что же мне делать? Позвонить Маринке? Или вызвать такси? Я никогда на такси не ездила. Но у меня есть приложение агрегатора в телефоне. К удивлению, все получается с первого раза. И машина приезжает довольно быстро. Пока доезжаем, темнеет. Водитель мне попадается спокойный, но такой разговорчивый, что я невольно задаюсь вопросом – это его индивидуальная особенность, или все таксисты такие? – Ди! – орет Маринка, открывая мне дверь. – Ты?! А что это на тебе за мешок? – Да так. Настроения нет наряжаться. – Ты что?! Тебя на порог не пустят в таком виде. Там же фейс-контроль. Ну чего ты стоишь, давай разувайся! Из кухни выглядывает Маринкина мать. – О, Динар, Маруська не говорила, что ты зайдешь. – Я думала, мы встретимся в клубе, – отмахивается та. – Пойдем, тебя нужно срочно переодеть. А мне все равно. Пусть. Я готова заняться чем угодно, лишь бы не думать о том, какой ужас испытает отец, когда не обнаружит меня дома. Зачем я вообще сбежала?! – Вот эта юбка и этот кроп-топ? Как тебе? – Никак. Я ни за что это не надену. – Да брось! Твоему образу не хватает немного… – Вульгарности? – Раскованности! – закатывает глаза. В конечном счете сходимся на том, что я надену маленькое черное платье. Оно достаточно закрытое, но фигуру облегает так, что мне некомфортно. Дешевая синтетическая ткань не дает коже дышать – я начинаю потеть еще до того, как мы выходим из дома. Все бесит – тушь на ресницах, красная помада на губах. Но больше всего – туфли на каблуках, которые Маринка уговорила меня напялить, несмотря на то, что они как минимум на размер больше, чем нужно. А еще ведь пакет, в который я запихнула свои вещи, чтобы переодеться, когда придет черед возвращаться. Выгляжу как беженка – одежда с чужого плеча и баул. Папа звонит, когда мы с Маринкой направляемся к клубу. Я резко торможу и, не зная, как быть, бестолково переступаю с ноги на ногу. – Что такое? – Это отец. Он не отпустил меня. И теперь волнуется. – Ну и хрен на него! Надо было по-хорошему договариваться, а то тоже мне – развел патриархат. Ты ж ему не рабыня. – Перестань, – морщусь, – он просто тревожный. Пока не передумала, набираю короткое СМС: «Со мной все хорошо. Я на дне рождения, как и предупреждала. Через пару часов вернусь». И жму на кнопку питания. Вот если бы так еще можно было выключить беспокойство, чувство стыда и вины. И вроде да, я понимаю, что папа перегибает. Но собственный бунт все равно кажется мне ужасно незрелым. Смотрю на веселящихся ребят, а сама не испытываю абсолютно никакой радости. Так, улыбаюсь невпопад, чтобы не портить никому настроения. – Ну что, Марик, давай за твои двадцать. Пусть этот денек будет покруче предыдущих. Здоровья крепкого, как боксерский мешок, чтобы все траблы отталкивались от тебя, как от стены, пусть достижения сыплются на тебя, как кики в файте… – Ребят, мне одному кажется, что наш Санек угорел по метафорам? – ржет Сема. – Или попросил помочь ему нейросеть. Я там курсач себе за три дня напромтил. Колись, Санек, поздравления сетка писала? Или ты сам до такого додумался? Все начинают смеяться. И именно в смехе теряются звуки выстрелов. Для других теряются. Не для меня, натасканной на любую опасность. Я замираю, прислушиваясь. Но поскольку события разворачиваются с оглушительной скоростью, и остальные довольно быстро понимают, что происходит что-то неладное. Народ визжит, конфликт почти у самого танцпола продолжается. Кажется, это называется «стенка на стенку». И самое страшное, что в этой вакханалии мало кто обращает внимание, что от искр начинает тлеть обшивка на потолке. Хватаю Маринку за руку: – Эй! Ты куда? – На выход. Быстро. Я натаскана, да… Где бы я ни была, я невольно обращаю внимание на наличие запасных выходов. – С ума сошла?! Там стреляют! – А там, – рычу, – горит. Как думаешь, у тебя больше шансов умереть от шальной пули или задохнуться? Быстро! Все… К выходу, не толкаясь. Но какой там! Когда срабатывает система пожаротушения, и вода начинает лить с потолка, народ, будто обезумев, устремляется к выходу. Образуется давка, которой я так боялась. Но, к счастью, очень быстро поспевают то ли спасатели, то ли полиция – в темноте не разобрать, и берет ситуацию в свои руки. В этом ожившем кошмаре я думаю лишь о том, что отец не переживет, если со мной что-то случится. Это дает силы выбраться и не упасть. Когда в конце, казалось бы, бесконечного коридора появляется свет, мои ноги подкашиваются в коленях. Поверить не могу, что мы чуть не погибли из-за каких-то отбитых придурков, решивших выяснить отношения при помощи оружия! Маринка тихонько воет, до боли сжимая мою ладонь. Ее, видно, тоже накрыло откатом. – Тщ-щ-щ, все будет хорошо. Кажется, они даже огонь потушить успели, – шепчу, с отчаянием прижимая подругу к себе и невольно касаясь ее пропахших гарью волос губами. И тут – щелк в голове. Папа! Достаю телефон, трясущимися руками включаю. – Динара… – хрипит он. – Все хорошо! Со мной все хорошо. Слышишь? – Слышу. Стой, где стоишь. За тобой сейчас подойдут. Отец сбрасывает вызов. Я даже не успеваю уточнить, кто подойдет, и сколько мне ждать. Правда, ждать и не приходится. Потому что практически тут же меня окликает знакомый голос… – Динара? – Да! – широко распахнув глаза, гляжу на мужчину, невольным свидетелем разговора которого я стала на своих последних соревнованиях. – Добрый вечер. Меня зовут Муса Гатоев. Ваш отец просил меня сопроводить вас до дома. Глава 3 Он?! Он… мой будущий муж? А он вообще как, об этом знает? Ну, конечно же, да! Другое дело, что это знание ничуть не мешает ему трахать других. Заметьте, не я выбрала это слово. Он сам так сказал! Той… своей. – Эй! Ди, ты слышишь? – толкает меня Маринка. Холодный взгляд Мусы соскальзывает на жмущуюся ко мне подругу, но тут же возвращается обратно. Будто он посчитал ее персону не стоящей внимания. – Да. Х-хорошо. Но сначала мы закинем домой Марину, – говорю я, вызывающе задрав подбородок. Бровь Мусы медленно ползет вверх. Он сканирует меня с ног до головы, как какую-то неведомую букашку, и, брезгливо наморщив нос, холодно парирует: – Вас проводят к машине. Посидите там, пока я здесь закончу. В ту же секунду к нам подходит долговязый мужик и эвакуирует с места происшествия, не задав ни единого вопроса о происшедшем. Впрочем, хотела бы я посмотреть на смертника, который бы решил допросить дочь самого Халилова. Уверена, мое имя никогда не всплывет в связи с со случившимся. – Что закончит, Ди? – шепчет Маришка. – Думаешь, он пожарный? Растерянно оглядываюсь через плечо. В пульсирующем свете мигалок все происходящее кажется полным сюрреализмом. А в центре всего – удаляющаяся фигура моего будущего мужа. Не сказать, что он прям очень высокий, и не сказать, что мощный. Но я с детства усвоила, что мощь некоторых мужчин зачастую скрыта от глаз. И вообще, в другом заключается. Раз уж мой отец именно этого человека выбрал для меня в спутники жизни, можно не сомневаться, что Муса – величина. Я против него – букашка. И это меня больше всего пугает. – Нет, думаю, этот из других… структур. – А-а-а, – с опаской тянет Маринка. – Слушай, я, наверное, выйду, посмотрю, как там наши. Все ли целы? – В такой толпе ты их не найдешь. Лучше напиши. – Точно! Я в какой-то фрустрации. Просто кошмар. Маринка достает телефон и начинает дрожащим голосом зачитывать все, что ребята успели написать в нашем чате. Какой-то дурень даже умудрился заснять эпические кадры эвакуации. Ну, не идиот? Тут спасаться надо, а они стримят. Отец бы мне за такую беспечность открутил голову. Волна отката проходится по ощетинившимся нервам, вызывая непроизвольную дрожь в теле. Краем уха слушая отчет Маринки по результатам переклички, пишу отцу: «Я тебя люблю. Прости меня». Прочитано. Нет ответа… «Очень-очень тебя люблю». Я не плакса, но второй раз меньше чем за неделю я на грани полноценной истерики. А ведь моя жизнь не впервые повисает на волоске. Пусть я совершенно не помню того момента, когда в первый раз чуть не погибла, не помню своих эмоций и мыслей, если они вообще были в голове у одиннадцатимесячного младенца, теперь в память, кажется, навсегда въелось леденящее чувство, возникающее в момент, когда тебе едва удается разминуться со смертью. «Возвращайся скорей домой», – отвечает отец. И видно, не одной мне он это пишет, потому что вскоре после этого к машине подходит Муса. Садится за руль и, не глядя на нас, трогается с места. Маринка с силой сжимает мою ладонь: – Мне на Заводскую… Могла бы и не говорить. Я уверена, что у Мусы имеются все данные касательно моих контактов и передвижений. Во рту горчит. Я принципиально на него не смотрю, хотя, наверное, могла бы что-то да разглядеть в свете фар несущихся нам навстречу машин. Практически сразу у Маринки начинает звонить телефон. Она отвечает. Звонит ее мама, которая узнала о случившемся из новостного паблика. Значит, шумиха уже началась. Вовремя мы уехали. Маринка успокаивает мать как может. Захлебываясь слезами, рассказывает ей, что это я всех спасла. Округлив глаза от возмущения, я поворачиваюсь к подруге. Ну что за чушь несет эта дурочка?! С намеком тычу локтем ей под ребра, а та уворачивается и, рыдая, продолжает в красках расписывать мои подвиги. Маринку послушать, так я прямо какая-то супервумен. На деле же ничего особенного я не сделала. Просто оказалась чуть более внимательной в вопросах безопасности, чем другие. Но моя крутость здесь вообще ни при чем. Просто так складывалась моя жизнь. Просто таким был мой опыт… От внимания Мусы Маринкина истерика не ускользает тоже. Но смотрит он почему-то не на нее, а на меня. Поймав его пристальный взгляд в зеркале заднего вида, притворяюсь, что пялюсь на то, как свет фар вспарывает стежки дорожной разметки. Я понятия не имею, как себя вести с этим мужчиной. Он как минимум в два раза старше, он мудрее, суровей. А еще он в курсе моего дурацкого побега… Или нет? Или отец все же прикрыл непутевую дочь, опасаясь, что Муса от меня откажется? Эта мысль буквально подкидывает меня на сиденье. Да ведь это мой шанс! Все тому способствует – вызывающий макияж и платье это ужасное вполне могут навести Мусу на мысли о том, что я довольно распущена. Мне остается лишь ему подыграть! И тогда он сам от меня откажется. Только как мне осуществить задуманное? Ну же, Динара, думай! – Приехали, – комментирует Муса очевидное. Маринка судорожно сжимает меня в объятиях. Повторяет свои бесконечные «спасибо» и так мне этим надоедает, что под конец я принимаюсь силком ее выталкивать из машины. Это Маринку смешит. Да я и сама уже на грани истерики. Когда за ней, наконец, закрывается дверь, Муса не спешит трогаться. Открывает перчатницу, достает влажные салфетки и с намеком протягивает мне. Я на секунду замираю. И этого времени вполне достаточно, чтобы осознать – не смогу, не смогу я себя опорочить. Нет, не так… Себя бы, наверное, смогла, а вот отца… Никогда. Кротко потупив глазки, забираю сразу всю упаковку. Сначала руки оттираю, следом – поплывший макияж. – Извините, – зачем-то шепчу я. – И спасибо. – За что? В этот раз ты, кажется, сама спаслась. Что означает его «в этот раз»? Он в курсе, что однажды я выжила в теракте? Уточнить не успеваю. Потому что Муса вдруг улыбается, и, глядя на хищный блеск его зубов в свете приборной панели, я теряю нить разговора. – И другим помогла выбраться. Может, тебе даже медаль дадут. – Не надо медалей! – пугаюсь я, изрядно тем самым повеселив Гатоева. Я не понимаю природу его веселья и потому тушуюсь. – Окей. Давай так. Медалей не будет. Но только если ты расскажешь, как тебе удалось сбежать. Значит, он все-таки в курсе, что я пошла против отцовской воли! И что? Ему все равно? Пытливо вглядываюсь в лицо мужчины. Но по нему совершенно невозможно прочитать, о чем он думает. Мне эта маска знакома. Папа, не снимая, носит такую же. Хочется верить, что под маской Мусы я увижу то, что и под маской отца – тепло, любовь, принятие. Но в ушах звучит его разговор с любовницей, и я понимаю, что мне придется иметь дело с тем, с чем я никогда не сталкивалась. – Не скажу. – Дерзкая? – Нет. Просто не хочу выдавать секретов, которые мне могут еще пригодиться. – Думаешь, сможешь убежать от отца? Вязну в давящем взгляде Мусы. – Или от кого-то другого, – вспыхиваю я и осекаюсь тут же – ну вот что я за идиотка? Зачем его провоцирую, а? Ясно же, что мы с ним повязаны. Отец говорил, что свадьбу сыграем осенью… – Все-таки дерзкая. – Ну и что? Вам дерзкие женщины, кажется, нравятся. Ой, да просто заткнись, Динар! Я не договариваю. Он не переспрашивает. Готова поспорить – не переспрашивает как раз потому, что ему и так ясно – я подслушивала! Ну зачем? Зачем я это ляпнула? И куда делась моя бравада? Нет ее. А ведь Муса завелся, и как теперь мне ему противостоять – вообще неясно. Хорошо, мы уже подъезжаем к дому. Можно просто сбежать. Отец встречает нас прямо в холле. Здоровается с Гатоевым за руку и сгребает меня в объятья. – Выпорю! А мне так хорошо в отцовских руках, что все равно, даже если он впервые в жизни осуществит свои угрозы. По-детски всхлипываю. – Прости, пожалуйста. Прости… – Все хорошо, мышка. Иди… давай, приведи себя в порядок. Что это на тебе за… – отец даже слов не находит, чтобы как-то описать мой наряд. Это смешно. И в то же время грустно. – Это Маринкино, – смеюсь сквозь слезы. – Да уж понял, что не твое. Иди. Ощущая приближение истерики, срываюсь с места и торопливо взмываю вверх по лестнице. – Эта ее подруга мне никогда не нравилась… – оправдывается отец перед Мусой. И то, что ему… ему! приходится за меня оправдываться, напрочь выбивает почву у меня из-под ног. Я готова на что угодно, лишь бы папе больше никогда не пришлось за меня краснеть. Платье в стирку. Разодранные колготки в мусор. И душ. Горячий-горячий, чтобы смыть с себя гарь. Вниз я спускаюсь в закрытом наглухо платье и с покрытой головой. Иду, ничего не чувствуя, к отцовскому кабинету. Дверь чуть приоткрыта. Как это ни странно, в комнате папа один. – Отец… – Муса уехал. У него в связи с последними событиями много дел. А ты чего это… – крутит пальцем, будто вынуждая и меня покрутиться. – Ты сам сказал… – Что? Привести себя в порядок? Я не это имел в виду. – Да? – Я вроде никогда не требовал от тебя быть той, кем ты не являешься. Это правда. От которой у меня опять на глазах выступают слезы. – Прости. В последнее время я делаю все не то. – Ты просто на распутье. Так бывает. Зря я вообще тебя дергал. Шла бы ты спать. Удивленная, я послушно поворачиваюсь к двери. Но, не сделав и шага, вдруг вспоминаю, о чем очень хотела, но так и не успела спросить: – Пап, а о пострадавших или… жертвах что-нибудь известно? Отец устало опускается в кресло. – В тяжелом состоянии один из тех скотов, что открыли стрельбу. Несколько человек в больнице. Но поскольку на месте почти сразу же оказалась группа Гатоева, жертв и разрушений удалось избежать. – Он так быстро отреагировал? – А ты думаешь, я тебя из садистских побуждений оставил дома?! Динара… – Отец вскакивает, делает два шага ко мне и столько же от меня. Словно рассерженный тигр по клетке носится. – Да если бы к нам не поступили данные о том, что назревает… – Ладно, ладно, пап! Я все поняла. Ты только не волнуйся. Подлетаю к нему, обнимаю со спины. Прижимаюсь щекой к так вкусно и знакомо пахнущей рубашке. – Ну, сглупила я. Это больше никогда не повторится. Обещаю. – Хорошо, мышка…. Хорошо. Я не уверен, что Муса и в третий раз успеет. – Слово тебе даю, – шепчу я, и только потом доходит, что отец повторяет ровно то, что и Гатоев: – А почему в третий? Спина отца каменеет. Он медленно, будто нехотя, оборачивается. – Ты и впрямь ничего не помнишь, да? – О чем? – Это Муса тебя вынес в тот раз. В тот раз? Я моргаю, с недоумением вглядываясь в папины глаза. В тот раз… Когда мама и братья погибли? Да… Кажется, именно в этот. Но как такое возможно? Разве подобные совпадения случаются в этой жизни, а? – С тех пор мы с отцом Мусы вас и сосватали. Папа натужно улыбается, чтобы не позволить горю затащить нас в свое болото. И я знаю, что для современного человека это звучит несколько диковато, но так у нас до сих пор все порой и решается. – Он хороший мужик. Ты его держись, слышишь? Если вдруг со мной что-то случится, только он тебя защитит. Я машинально киваю, ощущая стекающий по спине холодок. – Ну что с тобой может случиться, пап? Ты как выдумаешь. Хватит меня пугать. – Я не пугаю. Просто пообещай больше не устраивать ничего подобного! – Так ведь я уже пообещала. – Вот и славно. А теперь давай, дуй к себе. Выспись как следует. Помолвка состоится сразу же после Ураза-байрама. Если ты, конечно, не против. Последняя оговорка – пустая формальность с целью потешить мое эго. Но теперь, когда я знаю, какую роль Муса сыграл в моей жизни, как я могу отказать? – Не против. – Я в тебе никогда не сомневался. – Отец целует меня в лоб. – Беги. К себе поднимаюсь в еще большем раздрае. Долго не могу уснуть. Брожу тенью от стены к стене. А потом делаю то, на что никогда раньше не осмеливалась. Нахожу в сети древний ролик, запечатлевший мое освобождение и последовавший за этим штурм… И жму на «плей». От автора: друзья, спасибо за теплый прием книги! Не забудьте понставить лайк, если она вам нравится и добавить книгу в библиотеку, чтобы не потерять. Глава 4 Дыма в машине столько, что даже приоткрытая форточка не спасает. Ну что ж… Других вариантов у меня не было. Дурацкая помолвка и так слишком долго позволяла мне жить в свое удовольствие. И позволила бы дальше. Но, как поется в песне, девочка созрела. Все бы ничего, я знал, что рано или поздно это случится, но, как назло, будущий тесть «призвал» меня к ответу, когда я впервые в жизни проникся женщиной. Другой женщиной. Не малышкой Динарой… Затягиваюсь. Стряхиваю пепел в картонный стаканчик из-под кофе. В голове каша, хотя и понятно вроде, что никак иначе я поступить не мог. Особенно когда узнал, что под мою женщину копают. И попросил за нее у Халилова. Смешно. «Мою женщину»… Да какое там? На тот момент мы с Амалией даже вместе ни разу не были. Просто у нее без особых усилий получилось до того подогреть мой интерес, что я уже не мог за нее не вписаться. Взрослая. Сильная. Самодостаточная. Она проектирует двигатели уровня Боинга и Аэйрбаса. Понятно, что КБ Амалии на особом счету. И, уж конечно, на особом контроле. По этой части и наезд на девочку был. Одному серьезному дяде очень захотелось повышения, вот и дал он поручение состряпать на Амалию дело: воспользовавшись тем, что ее бывший муж, действующий премьер, какого-то черта сильно на Амалию осерчал. И казалось даже, был и в самом деле готов ее слить. Только благодаря прикрытию Халилова я вывел ее из игры. Спрятал на конспиративной квартире, о которой никто не знал. Вот на этой квартире все у нас и случилось. Так что и теперь искры из глаз сыплются, стоит вспомнить. Пока в КБ Амалии шли обыски, Халилов по своим каналам решал, как ее вытащить. И решил. – Спасибо, – поблагодарил я, зная, что никакими благодарностями здесь не отделаешься. – Да за что, Муса? Хорошая ведь женщина. Мозговитая. Стране такие люди нужны. Я кивнул, пытаясь угадать по непроницаемому лицу Умара, о чем тот думает на самом деле. Но где там? Мы одну школу прошли. Пока тот не захочет открыться сам, хрен поймешь, что у него на уме. – Я тоже так думаю. Халилов отошел к чайному столику. Вот вроде мужик, а к красоте он тяготел как баба – вышитые салфеточки, цветы в вазе, посуда из костяного фарфора и куча восточных сладостей, выложенных на многоярусной серебряной штуковине, названия которой я не знал… Будучи человеком гостеприимным, Умар собственноручно разлил чай. И пригласил меня к столу изящным жестом. Очень кстати. Был Рамадан, и я не ел весь день. Решив, что сладости – это, конечно, хорошо, первым делом я все же приложился к сытным лепешкам с картошкой. Желудок благодарно заурчал. – У тебя серьезно с ней? Или как? Я подавился. Закашлялся. Старательно загоняя вглубь сознания злость на то, что Умар как будто только и ждал, когда я набью рот с жадностью завалившего мамонта неандертальца. – С кем? – С Амалией. Как-то я проморгал тот момент, когда у тебя появилась женщина. Тут мне пришлось давить в себе дурацкое желание поерзать. Все же некоторые культурные особенности играли со мной злую шутку. Будучи взрослым, давно состоявшимся мужиком, я, как пацан, тушевался перед старшими по возрасту, уважение к которым в нашей культуре воспитывалось с ранних лет. И к своей чести, все же как-то держал лицо, несмотря на то, что точно не был готов обсуждать с будущим тестем свою… любовницу, получается. С другой стороны, раз уж он первый начал, отрицать очевидное было бы глупо. И неуважительно, учитывая возможности Халилова в плане получения любого рода информации. – Я собираюсь просить руки вашей дочери. Ничего серьезного там быть не может. Но я взрослый человек, и у меня имеются некоторые… хм… – Ну, уж это мне объяснять не стоит, – засмеялся Умар и перевел тему на какую-то ничего не значащую ерунду. А я потом сидел, тайком отлеживая каждый его жест, каждое слово, и думал – как, неужели это все? Неужели я не дождусь ультиматумов, ну или просто требования прервать с Амалией все контакты? И ведь не дождался! Пытался раскусить его, понять, что это означает. Но время шло, я все больше погружался в Амалию, а он ни слова, ни полслова так и не обронил, хотя на работе мы пересекались порой по пять раз на дню. Сигарета догорает, фильтр раскаляется, обжигая пальцы. Щелчком выкидываю бычок в окно. Сгребаю корзину цветов и футляр с драгоценностями. Дарить богатые ювелирные украшения на помолвку – незыблемая традиция. Решительно выхожу, но все равно не спешу стучать в дверь, давая одежде хоть немного проветриться. Взгляд касается красивых бутонов. Кажется, те слегка поникли. Что, впрочем, неудивительно – в таком угаре. – Не бережешь ты себя, Муса. Оборачиваюсь. Умар сидит на веранде, буквой Г опоясывающей дом. Дом Халилова, кстати, далек от традиционного. Выполненный в стиле модерн, он, кажется, дышит воздухом. И ни ковров, ни богатой резьбы с парчой. Белые стены, лаконичная дизайнерская мебель, полотна современных художников на стенах. Все очень стильно и минималистично. – Добрый вечер, Умар. Почему же не берегу? – Куришь много. Динара тебя лет на двадцать младше? Оставишь мне дочь вдовой! А ведь я не для того благословил ваш брак, – шутливо грозит мне пальцем. – Жалеете, что не нашли для дочери более выгодной партии? Щедро сдабривая голос весельем, я и сам поначалу не замечаю, как стук сердца разгоняет глупая, ничем не оправданная надежда. – Я? Что ты! Я скорей бы предположил, что передумаешь ты, Муса. – Откуда такие мысли? – напрягаюсь я, невольно крепче сжимая пальцы на ручке злосчастной корзины. – Ты сколько? Минут пятнадцать собирался с силами, чтобы выйти из машины? Очень это говорящий момент, не находишь? – отвечает вопросом на вопрос Халилов. – Да бросьте, Умар. Не каждый же день я сватаюсь. И не с силами я собирался, просто обдумывал всякое. – Вот как? И что надумал? Старый черт! Вцепился ведь как репей – не отдерешь. – Ничего нового. Я пришел просить и прошу руки вашей дочери. Вот и все. Я это сделал. Назад дороги нет. Да и никогда не было. Умар кивает. И медленно, будто испытав не абы какое облегчение, прикрывает глаза. Даже странно – не такой уж я завидный жених. Халилов вращается в тех кругах, где он мог бы запросто найти зятя покруче. Пусть в перспективе я мечу наверх, не стоит забывать, что пока это только планы. – Хорошо, что твой разум возобладал. – Плохо, что вы сомневались, – поддеваю я тестя, не очень-то понимая, куда он клонит. Неужели и впрямь думал, что я сольюсь? – Есть такие женщины, Муса, рядом с которыми и у умных мужиков мозг в штаны стекает. А когда он в штанах, столько дел наворотить можно… Ты себе не представляешь. Поначалу ведь себя с такой мнишь королем мира. Думаешь, что все правильно. А потом… Халилов трет переносицу, как-то тяжело выбирается из кресла, вновь возвращая меня к мыслям о том, что он нездоров. – А потом? – зачем-то его поторапливаю. – А потом ты понимаешь, какая огромная между вами пропасть. Ментальная пропасть, пропасть культурная и так далее… Пелена спадает, и однажды, как озаренье, мысль – что вокруг тебя все не то, а рядом с тобой не та. Хорошо, если это удается осознать до того, как становится слишком поздно. Плохо, когда очень хотел бы, но ничего не можешь исправить. В густеющих сумерках, которые под навесом веранды еще более плотные, чем в саду, кажется, что Умар покачивается. Я делаю шаг, чтобы его подхватить. Но когда расстояние между нами сокращается, начинаю сомневаться, что мне это не привиделось. Халилов смотрит на меня с легким удивлением на лице. Прямой как палка. Сильный. От него этой силой за километр фонит. – Что-то мы с тобой заболтались, – сокрушается по-стариковски. – Пойдем. Невеста наверняка заждалась. Судя по мелькнувшему в окне подолу платья, невеста давно за нами подглядывает. В доме Умара нет штор. И прячется малышка, просто плотней вжавшись в стену. Прежде чем шагнуть в любезно открытую дверь, набираю полные легкие воздуха. Мерзким комом в груди стынет предательство. Я буквально сегодня не позволил Амалии обратиться к суррогатной матери. Понимая, что ни за что не смогу сам подарить ей ребенка… Уже зная о том, что женюсь на другой… Помешал ей, может быть, запрыгнуть в последний вагон. И от этого теперь я чувствую себя подлецом, да. Просто распоследним мудачиной. Но даже чувство вины не мешает и дальше ее обманывать. Я увязаю в этой женщине все сильней и сильней, я не понимаю, как от нее можно отказаться. Я не знаю даже, что хуже: мое на ней помешательство или то, что я уже чувствую первые звоночки, о которых меня буквально полминуты назад предупреждал Умар. Мы с Амалией слишком разные. Она самостоятельная, дерзкая, самодостаточная. Не готовая себя менять. Умеющая насладиться моментом. И ни к чему не обязывающим сексом. Если не углубляться в себя – это, конечно, чистый кайф. Но я же гребаный собственник. И где-то там, на подкорке, мысль о том, что у нее до меня кто-то был, создает охренеть какой диссонанс. Я ревную ее к прошлому. И ревную к будущему. До красной пелены перед глазами… Поправив галстук, захожу вслед за Халиловым в гостиную, соединенную со столовой, в которой накрыт стол к ужину. Динара стоит у окна, нахохлившись как воробей. Пытаюсь свыкнуться, что вот она – женщина, с которой я пойду дальше по жизни. Будущая мать моих детей. Но вместо этого ее саму вижу ребенком. Один из последних терактов в наших краях… Переговоры, которые заканчиваются тем, что самых маленьких детей позволяют вынести. Таких трое. Два мальчика и она. Чернявенькая. В комбинезончике с забавной юбочкой. Очень серьезная. И щекастая. Ее лицо и теперь не утратило юношеской округлости. Это ее не портит. Динара очень красивая. Просто… Я уже по уши в другой женщине. И что совсем ни в какие ворота не лезет – для Динары это все не секрет. Девчонка подслушала наш разговор, и потому стоит ли удивляться, что она выглядит немного потерянной? Неужели думает, что я и с ней буду вести себя так? Наверное, мне нужно как-то с ней объясниться. Но как о таком скажешь? «Тебя я не буду трахать, нет! Будем как в средневековой Англии. Под простыней. Закрыв глаза и думая о родине, тупо исполнять супружеский долг»? Я не питаю надежд, что кто-то другой объяснит ей все эти премудрости. Мамы у Динары нет. А подруги… Вряд ли она себе позволяла обсуждать с ними темы вроде этой. Чтобы немного девочку успокоить, протягиваю руку. Большие глаза Динары распахиваются еще шире, когда она послушно вкладывает в мою ладонь свои пальцы. Внимание привлекает знакомый перстень. Во рту пересыхает… Не самого лучшего качества, да и огранки, чего уж кривить душой, изумруд. Давно устаревший дизайн. Потускневшее от времени золото… Кольцо моей мамы, которым были скреплены договоренности наших семей. Наверняка у единственной дочери Халилова куча ювелирки покурче. И то, что она надела этот перстенек, странным образом трогает. Ловлю себя на том, что рожу-то мою совсем перекосило. Выдавливаю улыбку. Пожимаю напоследок ее тонкие пальчики и отдергиваю ладонь. – Это тебе. Здесь получше цацки. – Спасибо. Но мне и это колечко очень нравится. Люблю изумруды. – Бриллианты тоже очень красивые. Примеришь? Щеки Динары трогательно розовеют. Она оглядывается в поисках поддержки, и только теперь мы с ней понимаем, что Умар тактично оставил нас наедине. Пусть о нашей свадьбе и договорились родители двадцать лет назад, ничто современное моему тестю не чуждо. Он ведет довольно светскую жизнь. И не жестит с ограничениями, хотя, готов поспорить, у Динары на этот счет совсем другое мнение. Поверх перстня с изумрудом надеваю кольцо с бриллиантом. То приходится впору. – Нравится? Кивок. Дежурный вопрос. Мне по большому счету плевать. Просто статусная побрякушка. Понты… Чтоб никто не сказал, что Муса Гатоев – скряга. – Значит, выйдешь за меня? – Да. – Не сбежишь? Да не отводи взгляда, я же знаю, что хотела… И я бы даже позволил. В конце концов, мое дело – выполнить исключительно свою часть договоренностей. – Не сбегу, – вздергивает подбородок. – Отца жалко? – отворачиваюсь, теряя остатки надежды выкрутиться. – Нет. Я… теперь знаю. – Что знаешь? – Что это вы меня спасли. Оборачиваюсь резко. Ловлю чуть затуманенный взгляд. Ну нет… Ну нет же, твою мать. Только влюбленной в образ героя дурочки мне и не хватало для полного счастья… Глава 5 Не знаю, что это за колдовство, но стоит моей руке потянуться к телефону, чтобы позвонить Амалии, как в памяти всплывает беззащитный взгляд Динары, и я откладываю его в сторону. Аллах, как это меня злит! Злит, что меня как пацана ломает и тянет, так сильно тянет к другой, но в то же время я как будто не могу договориться с совестью и продолжать свою жизнь на два фронта. Неделя проходит в муках. В конечном счете, признав поражение, я не выдерживаю и пишу Амалии: «Дома будь в восемь». От мысли, что еще немного, и мы с ней увидимся, со мной случается такой приход, что, кажется, даже поднимается температура. Это и предвкушение, и любовь, и злость на нее за то, что эта гордячка ни разу сама не набрала мой номер. «А не пошел бы ты?» – приходит в ответ. Я вспыхиваю как спичка. Звоню, но мой номер отправлен в блок. И ведь у меня нет никаких сомнений, что Амалия поняла, кто ей пишет! Я в момент превращаюсь в пещерного человека. С меня слетает налет всякой цивилизованности, а на передний план выходит желание во что бы то ни стало взять верх над этой женщиной... Так что когда я устремляюсь к дому Амалии, все другое отходит на второй план. О Динаре я даже не вспоминаю. И, уж конечно, не оцениваю своего поведения. Ловлю Амалию на входе в квартиру, разворачиваю волчком. Меня так бомбит... – Ка-а-акие люди, – протягивает, карикатурно заламывая руки. Бесит! Как же она бесит! И почему-то этим как будто бы еще больше меня притягивает. Смотрю на нее строго, боясь, что поймет, как качественно я в нее вляпался. – Закончила? – Ну, прости, что не с красной дорожкой тебя встречаю. – Ну, прости, что не объявился раньше. Твои проблемы решал. Я наглым образом вру, потому что Халилов еще неделю назад гарантировал мне ее безопасность. Но откуда это знать Амалии? В ее глазах мелькает сначала ничем не прикрытая растерянность, а после – почти такая же беззащитность, как во взгляде Динары. И очевидным становится, что я своего добился – она спустила мне с рук попытку соскочить. Хотя нет, скорее, она так и не поняла, что я всерьез пытался это сделать. – А позвонить ты не мог? Просто сообщение сбросить? На худой конец, цветы мне послать! Амалия нервничает, злится. А я кайфую, потому что она ко мне неравнодушна, что бы там из себя не строила. – Цветы? – Как вариант! Чтобы я хоть чуть-чуть понимала, что происходит. И в целом. И между нами. – Ты моя женщина. Что еще тебе разъяснить? Моя. Сейчас так точно. Мне всего-то и надо немного времени, чтобы решить, как умудриться ее к себе привязать так прочно, чтобы она согласилась быть со мной на каких угодно условиях. Пока я ей не переболею. – Муса, ты пропал на неделю! – И я объяснил, почему. Завязывай скандалить. И сюда иди. – З-зачем? – Для закрепления пройденного материала. – Что? – хлопает глазами. – Хочу убедиться, что ты точно поняла, как нужно относиться к своему мужчине. Ну? Может, я как-то дал понять, что меня можно посылать, а, девочка? – Н-нет, – шепчет, облизав красивые губы, что сходу будит воспоминания о том, как она передо мной на коленях стояла. – Я должна относиться к тебе с п-почтением. Как и ты ко мне! Устало прикрываю глаза. Амалия, конечно, права. Но что гораздо важней, не виновата в том, что я не могу быть с ней так, как она заслуживает. Приходится опять изворачиваться и врать: – Принято. Амалия смотрит на меня с болезненным недоверием. Делает паузу, давая себе все переварить. Но видно так и не приняв окончательного решения, меняет тему вовсе: – Мне надо в душ. А ты пока осмотрись, ладно? Не стесняйся, чувствуй себя как дома. Что ж. Нам сейчас действительно не помешает побыть немного порознь. Пока Амалия приводит себя в порядок, я обхожу всю ее квартиру. Ловлю себя на том, что ищу следы пребывания здесь другого, и зло стискиваю челюсти. Чтобы успокоиться, распахиваю холодильник, но там мышь повесилась. – У тебя еды нет, – замечаю, когда разрумянившаяся Амалия возвращается. – Аха. Я же только с работы. Закажи, чего хочешь. Или… С твоего телефона нельзя, да? Дергаю плечом. Может, и можно. Но мне не хотелось бы, чтобы Халилов знал, где и с кем я провожу свои вечера. Те вечера, которые, по-хорошему, мне следовало посвятить его дочери. Амалия протягивает свой айфон: – Выбери, что ты любишь. Я всеядная. Листаю меню, по коже током проходит исходящее от Амалии напряжение. Понятно, что она хочет знать, в какие игры ее втянули. Мое «я все решу» ничего для нее не значит. И это идет полностью вразрез с моими представлениями о жизни. Ведь я все привык решать сам. Моя женщина вообще не должна ни о чем париться. – Муса, расскажи, что происходит? – А Сидельник не рассказал? Сидельник – ее бывший муж. – Нет. – Зачем же он тогда приезжал? Ну конечно, я в курсе, что этот козел не теряет надежды на воссоединение! За кого она меня держит?! Впрочем, я знаю за кого… И это тоже триггерит. То, что она ставит меня ниже только потому, что ее бывший муж в настоящем гребаный премьер. – Предлагал стать его любовницей. Представляешь? Интересно, она специально подкидывает дровишек в костер моей ревности? Понимает ли, что тот разгорается, выжигая мир вокруг до черных краев? Может, и нет. Вот Динара в жизни ничего подобного бы не сказала, а эта… Ладно. У них действительно все иначе заведено. – Роковая ты женщина, Амалия. – Да-да, вот так и узнаешь о себе что-то новое. На тридцать шестом году жизни, – замолкает, а какое-то время спустя уже с гораздо меньшей бравадой добавляет негромко: – Я боюсь, Муса. Боюсь, что он отыграется на мне за отказ. И такой ей я готов простить даже дерзость. Все же это ненормально, как меня швыряет от одной эмоции к другой рядом с этой женщиной. Может, эта интенсивность меня и притягивает? До нее я ничего подобного в своей жизни не испытывал. В этот момент Амалию накрывает волной панической атаки. – Дыши! Давай, голову между коленей… – командую я. – Вот так. Тщ-щ-щ. Ну, ты чего расклеилась? Зубы он обломает. Слышишь? – Об-бещаешь? – Конечно. Все будет хорошо. Утешая, я глажу ее по спине. Но ей, похоже, кое-что другое надо, чтобы утешиться. Амалия отстраняется и цапает меня за губу. Она манит меня своей изменчивостью. Умеющий, в общем-то, неплохо читать людей и их мотивы, я никогда не знаю, чего от нее ждать. Втягиваясь в эту игру, тяну Амалию за медные волосы. А ей как будто плевать, что я по жести пошел. Она мою рубашку расстегивает, ремень… Мы влажно лижемся, кусаемся и сталкиваемся языками, пока она, не стесняясь, мне надрачивает. Чтобы секундой спустя, не давая подмять ее под себя, самой на меня нанизаться. – Тебя еще воспитывать и воспитывать, – резюмирую, сжимая в ладонях ее ягодицы и жестко толкая вниз. Раз, и еще, и еще, чтоб она не забывала, кто тут главный. И не кажется мне, что я делаю что-то плохое… Я вообще ни о чем не думаю, я на небесах. Когда все заканчивается, стягиваю резинку и небрежно бросаю в мусор. Взгляд задерживается на завязанном в узел гондоне. Реальность возвращается, наступая сразу и отовсюду… Я не уверен, что две семьи в параллель – это выход. Я пока вообще на той стадии, когда свою женщину ни с кем не хочется делить. Тем более с орущим младенцем. Достаю сигарету и с удовольствием подкуриваю. В дверь звонят, когда я под завязку набиваю легкие никотином. На секунду я даже напрягаюсь, сам не понимая, какого черта меня проняло. Ну не жду же я, что мой тесть примчится. Нет… Он до этого не опустится. – Это доставка, – вспоминаю. – Иди, открой. Амаль вскакивает, натягивает халат и несется открывать. А когда возвращается, ее губы дрожат от смеха: – Спасибо, что заказал букет. И оплатил его с моей карты. Да, ко всему прочему я и цветы заказал. Избавляя себя от мук выбора, такие же, как Динаре. Теперь вот думаю, что это было не лучшее мое решение, но утешаю себя мыслью, что никто о нем не узнает. – Понравился? – Еще как, – обнимает. – Спасибо, – касается груди губами. – Очень щедро, – все же не упускает возможности меня поддеть. И ведь получается. Меня здорово триггерит, что моя женщина богаче. Найдя брюки, достаю портмоне. – Да я же просто пошутила, – идет она на попятный. – А я нет. Вот. Компенсация, – кладу на стол пару крупных бумажек. Разгоняя возникшее напряжение, опять кто-то звонит в дверь. – Еда, – сообщаю, натягивая на голый зад боксеры. Амалия открывает курьеру, я забираю из ее рук увесистый пакет и отношу на барную стойку, решив, что на этом моя миссия закончена. Но Амалия вздыхает и просит выложить шашлык на тарелку. Ничего такого вроде бы. Просто у нас так не принято. Например, Динаре даже в голову бы не пришло грузить меня подобными просьбами. Или, например, провести время наедине с другим мужиком. А Амалия, вон, будто это в порядке вещей, рассказывает, как классно повеселилась с подкатывающим к ней яйца пасынком в гончарке. – Он Сидельника тоже пинал, представляешь? – И что? – Да ничего. Просто интересно, как у Ярика-мудака родился такой сын. Вот и не верь после этого в то, что воспитание и среда гораздо важнее генов. – Ты просто себя успокаиваешь. – Почему это? – Я про анкеты осеменителей, которые ты изучаешь, – киваю на лежащие в стопочке документы. – А что с ними не так? – злится Амалия. – Все. Ребенок должен быть родным и желанным обоим родителям. Это же не игрушка. – Тут я с тобой спорить не собираюсь. Но что делать женщинам вроде меня? Если не складывается. Оставаться бездетной? Черт. Вот нахрена я вообще поднял эту тему? И как ее поскорее свернуть? Не придумав ничего лучше, бросаю пространное: – Просто не торопись. Амалия перетекает в мои объятия. Ластится, выпрашивая хоть немного тепла. Выходит, я угадал с ответом? Хорошо… Тут же главное – время выиграть, а там я непременно со всем разберусь. Как – не знаю. Обращаться к услугам суррогатной матери я не готов точно. К счастью, разговор переходит на другую тему. Амаль никак не отпустит страх, приходится ее еще раз заверить, что ей ничего больше не грозит. Жаль, я не могу рассказать, какую мне придется заплатить за это цену. Хотя… наша свадьба с Динарой все равно когда-то случилась бы. Обратившись за помощью к ее отцу, я лишь приблизил неизбежное. – Я поеду. Поздно. Амалия провожает меня до двери. Привстает на носочки, целуемся. – А, да. Вот еще… Достаю из кармана телефон. Дешевый китайский смартфон. – Что это? – Для связи. Там мой номер вбит и установлен мессенджер. Как опять себе всякой херни придумаешь – пиши. Амалия улыбается. Притупляя этой улыбкой мой страх. Может быть, я себя обманываю, но пока действительно кажется, что мы все-таки сможем найти общий язык и точки соприкосновения, что бы там ни говорил Умар. – Постараюсь ничего не придумывать. Ты вроде бы доступно объяснил… – Что? – Что я твоя женщина. А по поводу звонков не волнуйся. Я не из тех, кто будет строчить по стопятьсот сообщений в час. – Я бы удивился, если бы ты настрочила, – она же не Динара, в конце концов. – Ладно. Я ушел. «Сладких снов», – приходит на телефон спустя ровно минуту с тех пор, как за мной закрывается дверь. И тут же с другого номера: «Привет. Пишу напомнить, что ты ничего не ответил мне насчет цветового оформления. Подозреваю, что тебе все равно, в каком цвете будут выдержаны композиции, поэтому если я угадала, просто подтверди, что у меня карт-бланш». И смеющийся смайлик в конце, который, наверное, должен показать мне, что малышка совсем не обижена моим игнором. «Амалия, спи», – строчу, чтобы скорее это закончить: «Тебе тоже сладких». А потом перезваниваю невесте: – Привет. Извини, я был по уши занят, – вру, не поморщившись. – Я понимаю. Поэтому и не надоедаю. А вот теперь я морщусь, да. Что-то похожее на стыд скребет глубоко под ребрами. – Напомни, какие там были цветы? – Бордовые розы с зелеными веточками, белые георгины с такими… знаешь, пушистыми астрами, и белые же орхидеи. Последний вариант самый дорогой, поэтому не думаю, что это хорошая идея. Голос Динары звучит глухо. Как будто ее кто-то обидел. Или она плакала. Мне становится не по себе. Неужели она так расстроилась, что я тут же не кинулся выбирать понравившийся вариант из присланных фото? Агрессивно дергаю руль, вписываясь в поворот: – Погоди вот так сразу списывать его со счетов. Надо все обдумать. Я и не помню, как эти орхидеи выглядят. – Мне завтра привезут образцы… – шепчет, – можешь приехать, и решим вместе. Твою ж мать… – Ладно. К которому часу тебе будет удобно? – О! Я буду дома весь день. Так что сам смотри. Глава 6 – Примерь вот это. Посмотри только, какая прелесть. – Марин, я же сказала, что мне нужно платье с закрытым верхом. А ты опять тычешь какую-то паутинку с вырезом до пупа! – Все время забываю, какая ты скучная. Закусив кончик языка, Маринка прикладывает то самое платье к себе. Кладет на макушку диадему из тех, что нам вынесли на выбор, и, привстав на носочки, начинает кривляться перед большим, во всю стену, зеркалом. – Поверить не могу, что ты выходишь замуж! – Да, я тоже. Сглатываю ставшую уже привычной горечь. За окном свадебного салона кипит столичная жизнь. Над раскаленным асфальтом поднимается марево. В нем, сильно снизив привычный темп, куда-то бредут разморенные жарой люди и едут машины – обычный день. – Может, ты просто не уверена? – В чем? – В том, что не поторопилась. Я, конечно, все понимаю, но, блин! Тебе же двадцать. На кой тебе муж? Тем более такой? – Какой? – Ты сама знаешь! – Муса мне нравится, – бормочу я, отходя к стойке с акционными платьями. Экономить на наряде я не собираюсь. Просто хочу сбежать от Маринки. Зря я вообще ее с собой позвала. Думала, присутствие подруги как-то отвлечет меня от мыслей о маме, с которой я наверняка бы разделила этот день, будь она жива. Зажмурившись, представляю, что она здесь, рядышком. Слезы подкатывают к глазам. «Мне так тебя не хватает, мамочка. Ты бы точно мне подсказала, как все это пережить! Что сделать, чтобы… заинтересовать своего мужа хоть чуть-чуть, хоть немножечко». – Ну, так и встречайтесь, ради бога! Зачем же сразу жениться? – зудит Маринка. – Ты забываешь, кто я. – Так все дело в традициях, да? Любовью здесь и не пахнет?! Я так и думала, – торжествующе подбоченивается подруга. Как будто ей все это время хотелось меня подловить. Останавливаюсь под струей холодного кондиционированного воздуха. Запрокидываю лицо, чтобы остудить пылающие щеки. Я не знаю, как назвать болезненное распирающее грудь чувство, которое охватывает меня рядом с Мусой. Или то опустошение, в которое меня повергает разлука с ним. Ведь… ну сколько раз мы виделись с момента помолвки? Я на пальцах одной руки могу сосчитать. И если поначалу я, дурочка, еще пыталась искать этому оправдания, то со временем перестала. В глупых пабликах не зря пишут, что даже самый занятой мужчина на свете всегда найдет время на то, что для него действительно важно. Правда в том, что мой жених плевать на меня хотел. Правда в том, что у него другая! Наверняка более яркая, дерзкая и цепляющая. Не скованная рамками, наложенными строгим воспитанием. Совсем не годящаяся на роль жены такому, как Гатоев, но вполне подходящая на роль его королевы сердца. Делаю глубокий вдох, чтобы пережить приступ острой ревности. Ох, как много открытий новых случилось со мной этим летом! Я ведь не знала, что вообще способна так чувствовать. Никогда прежде я не сталкивалась со своей темной стороной. А она, оказывается, у меня есть. Не зря же я с таким трудом гашу в себе желание найти эту женщину и хорошенько оттаскать ее за волосы. – Я ведь сказала, что он мне нравится. Другого мужа я не хочу. – Это сейчас! Но вдруг пройдет время, и ты в кого-нибудь влюбишься? – Не влюблюсь. Перестань нести чушь. Лучше помоги мне примерить платье. – Какое-то оно никакое. Да? Плевать. Меня до того утомил этот день, что я готова купить первый попавшийся наряд. Муса мои старания вряд ли оценит. А что подумают остальные – вообще плевать. Интересно, а эти… остальные тоже в курсе, что у него любовница? Сколько мне придется делить с ней своего мужа? Полгода? Год? Всю жизнь?! А мне это точно надо? – Слушай, на тебе оно выглядит гораздо лучше! Благородно, богато… Даже не ожидала. Ты только посмотри! Маринка поворачивает меня к зеркалу. Встаю на специальную подставку. Из конца зала к нам летит консультант, отлучившийся то ли за перчатками, то ли за фатой, еще не представленной в шоуруме. – Отличный выбор. Только посмотрите, как преобразят это платье аксессуары, – фонтанирует энтузиазмом он и накидывает мне на волосы извлеченную из закромов фату ручной вышивки. Закрепляет небрежно гребнем. Выходит и впрямь хорошо. Все вокруг охают и ахают. А я смотрю на красивую девушку в отражении и совсем ее не узнаю. Откуда эта драма в глазах? Сейчас даже вспоминать странно, что еще совсем недавно мое сердце было свободно, а в душе царила гармония. Это все те проклятые записи… Это после их просмотра я начала приглядываться к Мусе, находить в нем что-то, проникаться, расспрашивать о нем у отца, желая узнать получше. И как же быстро он меня покорил! Может быть, как раз своей схожестью с папой. А может, исходящим от него магнетизмом, свойственным лишь сильным мира сего. Ну и внешней красотой, чего уж лукавить. Муса действительно очень хорош собой. Он – мужчина в истинном понимании этого слова. – Ну как вам? – Отлично. Берем. – Да?! – изумляется Маринка тому, что я, наконец, что-то выбрала. – И фату оформляем? – вклинивается консультант. – Конечно. – Это займет кое-какое время. Разрешите вам предложить прохладительные напитки? Может быть, чай? Или сразу шампанское? – Просто воду с лимоном. – Эй! За себя говори. Я буду шампанское. Спасибо, – не теряется Маринка. А когда мы отходим к диванам, добавляет, чтобы никто не услышал: – Грех на халяву не выпить. Ты че? Когда я еще попаду в такое крутое местечко? В общем, Маринка как Маринка. То, что нам довелось пережить в том клубе, ничуть ее не изменило. – Предлагаю куда-нибудь забуриться. Продолжить. Ты как? – салютует мне бокалом. – Я устала и хочу в душ. Так что прости, я пас. – У кого-то телефон звонит. Не у тебя? – Да… Это Муса. Сердце срывается вскачь. Я поднимаюсь с дивана и отхожу, чтобы поговорить с ним наедине. Руки до того мокрые от волнения, что телефон едва не выскальзывает из пальцев. Лишь в последний момент успеваю его поймать. – Да! Привет, Муса. Что-то случилось? – Привет. Почему что-то должно случиться? «Потому что ты мне никогда просто так не звонишь?!» – приходит первым на ум, но ведь последнее дело – вываливать на мужика свою обиду и как-то его напрягать. Поэтому я бормочу невнятное: – Не знаю. – Хм… Вообще-то я звоню поинтересоваться твоими планами на вечер. – Сегодняшний вечер? – касаюсь ладонью горящей щеки. Какого-то фига я так волнуюсь, что слюна во рту становится вязкой, как клейстер. – Да. Может быть, поужинаем вместе? Я могу заехать за тобой через час. – Не надо никуда заезжать! – В смысле? Ты занята? – Да нет же! Я в городе. На примерке платья, я же тебе писала, что она сегодня… Писала, да. Он просто не запомнил. – Точно. Тогда я подъеду прямо к салону. Подождешь минут пятнадцать? – Хорошо. Договорились. – Значит, до встречи. Гатоев отбивает вызов, а я какое-то время еще стою, бестолково вслушиваясь в гудки. Сердце в груди колотится как ненормальное. В мыслях полный сумбур. Я пытаюсь не поддаться охватившей меня эйфории, но как ей не поддаться?! Он впервые меня пригласил куда-то просто так, просто потому что захотел провести время со мной. Мамочки! А я после этих примерок вся взмыленная и всклокоченная. – Подскажите, пожалуйста, где здесь туалет? Забыв о Маринке и думать, хватаю сумочку и несусь в указанном направлении. Как и у любой девушки, у меня в сумке есть набор, который, случись конец света, поможет продержаться минимум неделю. Достаю расческу, гигиенические салфетки. Зачем-то даже мою с мылом подмышки и заново наношу дезодорант. Щеки горят так, что никаких румян и скульпторов мне не нужно. Прохожусь кисточкой туши по ресницам, причесываю брови, наношу блеск на губы. И долго-долго расчёсываю волосы, пока те не ложатся на плечи красивыми гладкими волнами. – Ты чего так долго?! – возмущается Маринка, когда я выхожу. Похоже, пока меня не было, подруга успела заказать еще один бокал игристого. – У меня свидание. Надо было припудрить носик. Скажи, я как вообще? – В каком смысле? – тупит подруга. – Ну, чисто внешне. Я… симпатичная? – Халилова, ты совсем того? Да на тебя все наши мужики пускают слюни! – Правда, что ли? – Вот не пойму никак. Ты издеваешься или тупо набиваешь цену? – подозрительно косится на меня Маринка. – Ни то, ни другое. Ой! Кажется, это он… Ты, если хочешь еще что-нибудь, закажи. А я побегу, ага? – Вот так всегда, стоит подруге найти мужика, и все – нет подруги. – Не преувеличивай, – не сумев скрыть нервозности, парирую я, оплачивая картой покупки. Когда я с пакетами наперевес выхожу, Муса о чем-то говорит с моим водителем. Нерешительно останавливаюсь посреди тротуара. Заметив меня, Гатоев быстро сворачивает разговор и стремительно преодолевает разделяющее нас расстояние. – Твой отец в курсе. Охрана поедет за нами. Давай-ка я отнесу это в машину. – Хорошо, – лепечу я. – А куда мы поедем? – Здесь неподалеку есть неплохой ресторан. Ты как, любишь итальянскую кухню? – Кто же ее не любит? Муса передает коробки со свадебным барахлом моему водителю. Возвращается, открывает мне дверь и, придерживая за локоть, помогает устроиться на пассажирском сиденье. На жаре исходящий от него аромат становится насыщенней. Я едва дышу. Но все равно меня будто прошивает разрядом тока. Неловко ужасно. Ведь Муса наверняка догадывается, как на меня влияет. Наши взгляды встречаются. – Платье-то красивое? – криво улыбается он. – Д-да. Надеюсь, тебе понравится. – Уверен, что так. Гатоев все-таки захлопывает дверь и, обойдя машину, устраивается за рулем. Руки у Мусы красивые, смуглые. Он ни разу не позволил себе ничего такого, мы даже не целовались, а я, бесстыжая, почему-то все чаще представляю, как мне в его руках будет… – Ну, рассказывай, чего молчишь? Что нового? Нового? Хм… С чего бы начать? Что ты вообще знаешь о моей жизни? Примерно ничего! – Да ничего. Началась сессия. Настоящий дурдом, учитывая, что подготовка к экзаменам наложилась на приготовления к свадьбе. А у тебя как дела? Папа сказал, что тебя приставили к награде за ту операцию. Поздравляю. – Пойдёшь со мной на награждение? Во все глаза на него пялюсь. Сердце колотится где-то в горле. Неужели для него это важно? – Конечно. Если ты пригласишь. – Кого еще мне приглашать? Он как будто и правда удивлен. Я не могу скрыть глупой улыбки. Та растекается по лицу, так что щеки болят. Втягиваю губу в рот и отворачиваюсь к окну, чтобы скрыть торжество во взгляде. Как бы там ни было – он мой. И, наверное, если я очень постараюсь, другим в его жизни просто не останется места. Эта мысль до того меня вдохновляет, что я, может быть, впервые рядом с ним расслабляюсь. За столиком в ресторане между нами завязывается непринужденный диалог. Мы разные, да… Но между нами столько общего! Оказывается, он тоже занимается мау-тай… – Правда?! – Ну не в чистом виде, конечно. Но тренировки бойцов наших подразделений во многом основываются на этой технике боя. – Значит, ты мог оценить, как я облажалась, – морщусь я, слизывая соус с губ. Муса удивленно приподнимает бровь. – Ты же был на моем последнем бое? – напоминаю я. – А… Ну да. – У Гатоева звонит телефон. Он морщится и, перед тем как снять трубку, заявляет: – Но из-за работы почти все пропустил. Извини, очень важный звонок. – Конечно. Я все понимаю, – добавляю уже в пустоту. А потом только отмечаю, что телефон у него зазвонил тот, что был в кармане, а не тот, что он положил на стол вниз экраном. Странно. Обычно как раз рабочий аппарат хочется держать под рукой. Оглядевшись по сторонам, зачем-то тяну к нему руку. И тут телефон булькает входящим сообщением. «Если еще не нашел чем занять вечер, бери такси, обратно вернемся вместе». Номер не подписан. Но я знаю, что это она. Я, мать его, знаю и рефлекторно отбрасываю телефон прочь. Очень вовремя, ведь Муса возвращается. – Кажется, тебе и на этот звонили, – призвав на помощь все свои актерские способности, будто вскользь пробрасываю я. – Да? Муса проверяет входящие. Скользит по мне нечитаемым взглядом. А я что? Я всплывающий пуш видела. А значит, сообщение числится непрочитанным. Какие ко мне вопросы? Никаких, Динар, просто держи лицо! И я держу. Хотя в груди… в груди будто огненный цветок распускается. – Ты поела? Мне нужно срочно отъехать. – Д-да, да, я сыта. Сыта этим враньем по горло. Не знаю, как другие, а я так не смогу. – Отвезу тебя. – Не надо. Я же на машине. Прямо сейчас я видеть его не могу. К счастью, счет приносят быстро. Каким чудом мне удается не разреветься – не знаю. Дорога домой проходит в каком-то оцепенении. Я представляю, что он с ней… В ней. Картинки такие живые, что даже если бы застукала их за этим занятием по правде, вряд ли бы мне стало хуже. Я возвращаюсь домой с четким пониманием того, что никакой свадьбы не будет. И пользуясь тем, что отец, как всегда, задерживается на работе, начинаю планировать свой побег. Глава 7 Сумка на полу. Шкаф открыт… Что взять с собой? Понятия не имею. А еще ведь в груди болит, стоит пошевелиться. Сползаю на пол, обнимаю колени. Самое паршивое, что для Мусы в этот вечер я была просто заменой той, с кем он на самом деле хотел быть. А стоило этой женщине поманить его пальцем, как он все бросил и помчался к ней, как телок на привязи! И где его гордость была в этот момент, непонятно. Тяга к этой… оказалась сильней. Как тут не думать о том, что будет, когда она позовет его в следующий раз? Он так же меня бросит? А если я попрошу этого не делать? Если в этот момент он мне будет нужней?! Если я ему ультиматум поставлю – или я, или она? Аллах, ну вот о чем я думаю?! Я же по определению должна быть на первом месте. Но нет… И что? Он каждый раз будет вот так меня обкрадывать, а я терпеть? Пока ладно, но если появятся дети? Нет-нет. Я так не смогу. Ревность меня сожрет. Наверное, я не из тех женщин, кто сможет молча терпеть измены. Я превращу нашу жизнь в ад. Побег – лучший выход. Если мне так плохо сейчас, когда мы по большому счету чужие люди, потом боль станет попросту нестерпимой. Да, может, мне недостает опыта и женской мудрости, но я почти уверена, что дальше будет только хуже. Как же мне жить? Что делать? Ах да. Бежать… Наверное, мне нужны деньги. Дрожащей рукой открываю приложение, чтобы проверить баланс по карте. Впрочем, если я действительно хочу скрыться, пользоваться ей нельзя. Как и телефоном. И что это значит? Мне нужна наличка – вот что. Мысли растекаются. В полубреду спускаюсь, захожу в отцовский кабинет. От того, что мне придется сделать – подташнивает. Неужели я действительно смогу взять без спроса чужое? Аллах… Деньги папа хранит в сейфе. Но я знаю код. Отец сам заставил меня его выучить на всякий случай. Бедный, он и предположить не мог, что однажды я решу его обокрасть. Веду ладонью по крышке стола. Ключ от сейфа хранится в потайной нише в верхнем ящике. Момент истины настал. Что хуже – предать отца или предать себя? Или это одно и то же? Не с первой попытки сглотнув собравшийся в горле ком, открываю ящик. Тот без усилия поддаётся. По спине градом катится пот. Руки дрожат, губы дрожат, подбородок… Я сама себя не узнаю. Делаю глубокий вдох и, задержав дыхание, собираюсь с силами. Стоп, Динара. Просто давай все хорошенько обдумаем. Ты чего трясешься, как долбаная зайчиха?! Где твоя смелость, м-м-м? Соберись, что ты как тряпка?! Ну… Давай. Вспоминай, кто ты есть! Где твоя гордость?! Когда ты превратилась вот… в это безвольное существо?! Не хочешь замуж – не ходи. Просто скажи отцу – нет, отец, я пока не готова, прости. И все! На худой конец, объясни, почему. Стыдно?! А воровать – нет?! Отрезвление приходит медленно. Будто нехотя. Трясу головой, сбрасывая с себя морок. Ну, вот и когда я успела так сильно загнаться? Придумала себе драму! И, что смешнее всего, любовь… Свою любовь к Гатоеву я ведь тоже скорее всего придумала. Потому что он не сделал ничего, за что я могла бы его полюбить на самом деле. А что касается моих чувств, их наверняка можно объяснить с точки зрения психологии. Жертва часто влюбляется в своего спасителя, наделяя того качествами, которых в нем отродясь не было. Эта мысль пронзает грудь разрядом дефибриллятора. Замерший воздух с шипением покидает легкие, освобождая место для нового вдоха. Картинка перед глазами кружится. Все смешалось, будто в огромном калейдоскопе. Наш с отцом уговор, день боя и нашей первой встречи с Гатоевым, сватовство, примерка платья… Опираясь ладонями на стол, опускаю голову в надежде остановить эту круговерть. Якорюсь, сосредоточив взгляд в одной точке. Обычно это помогает. Когда в глазах проясняется, оказывается, что все это время я пялилась на синюю пластиковую папку. Зачем-то ее открываю. Перед глазами мелькают расшифровки каких-то обследований. Переводы… Снимки. То ли рентгеновские, то ли снимки УЗИ, я в этом не сильно-то разбираюсь. Сердце обрывается и ухает вниз куском истекающего кровью мяса. Папа… Папочка. Как же так? Нет, ну... Это же еще не конец света, да? Не прям приговор! Онкология сейчас лечится. Со стороны улицы доносится мерный гул турбинного двигателя. Это отец! Как воришка возвращаю злосчастную папку в стол, и пока меня не обнаружили, возвращаюсь к себе. Сердце колотится, отсчитывая ступеньки. Прикрываю дверь и без сил откидываюсь на нее спиной. Измена? Пять минут назад я всерьез полагала, что ничего страшней в жизни нет. Еще каких-то пять минут назад, да. А теперь об этом смешно даже думать. Знать, что самый близкий твой человек болен – вот где ужас. Стылый, леденящий кровь. На фоне этого история с замужеством кажется такой незначительной! Правда, знай я, что в случае чего не останусь одна, наверняка мне бы было полегче. Но мне не на кого рассчитывать, и ужас наступает со всех сторон, как песчаная буря: забивается в рот и нос, отнимает дыхание, режет глаза и бьет, бьет наотмашь куда придется. В дверь стучат. Я выжидаю несколько секунд и открываю. – Привет, мышка. Не спишь? – Нет. Заходи… Я же видела, что он похудел! Я даже спросила, все ли у него в порядке. И пусть он заверил меня, что да, почему я так быстро ему поверила?! Потому что эта ложь была такой заманчивой и удобной? – Как прошло свидание? Закусываю до боли щеку. Оборачиваюсь. Папа выглядит таким довольным! Вероятно, он тоже замечал, что Муса мной пренебрегает, и теперь рад, что тот взялся за голову. Стоит ли портить правдой его хорошее настроение? Обрекать на беспокойство… – Хорошо, – улыбаюсь я. – Было весело. – Правда? Я рад. В последнее время у меня возникли сомнения в том, что я поступаю правильно, – между бровей отца проступает глубокая вертикальная морщина, лицо темнеет. А ведь ему сейчас наверняка нужны исключительно положительные эмоции. Не зря же врачи говорят, что нужный настрой – это уже полдела. – Не беспокойся, – откашливаюсь. – Знаешь, я думаю… – Что думаешь? Ну же… Смелей, мышка! – Я думаю, что ты выбрал для меня хорошего человека. – Ну-ка, ну-ка! Дай я на тебя посмотрю. А покраснела-то! Динар, ты никак влюбилась? Отец просто фонтанирует радостью. И я отвожу глаза, чтобы он и дальше продолжал списывать все на мое девичье смущение. Лучше пусть так. – Пап… – Все-все. Замолкаю. – Муса пригласил меня составить ему компанию на награждении. – Отлично! Ему будет присвоено внеочередное звание. И наличие невесты здесь здорово сыграет на руку. – Почему? – немного наивно интересуюсь я. – Потому что в таких званиях холостяков не бывает. – А как же… ты? – Я вдовец. Это совсем другое. Никто не отнимет у меня право скорбеть. Чуть поколебавшись, взволнованно замечаю: – Пообещай, что ты не обидишься, если я что-то скажу. – Ну, я же не девчонка – обижаться, – отец прячет удивление за смехом. – Мне кажется, твой траур сильно затянулся. Улыбка слетает с лица отца, будто ее и не было. И на мгновение на нем проступает та жесткость, которая позволила ему стать тем, кем он является. – Тебе кажется, – замечает холодно и, крутанувшись на пятках, идет к двери. А я не хочу расставаться на такой ноте. И потому шагаю за отцом следом. – Пап? – М-м-м? – Я тебя очень-очень люблю. Останавливается. Поворачивается в полупрофиль… – Что у тебя случилось, мышка? – Ничего, – теряюсь. – Просто захотела сказать. – Я тоже тебя очень люблю. Прости, если… Извинения из уст отца кажутся такими дикими, что я даже не могу их дослушать! – Да ты что, пап?! Не выдумывай. Тебе не за что извиняться. – Ты расстроилась. Значит, или я… Или Гатоев как-то тебя обидел. – Нет! – Нет? Только скажи, мышка. Я ему за тебя… – Пап! Все у нас хорошо. Говорю же, ну? Макароны ели, – добавляю беспомощно. И этим почему-то очень папу смешу. Ну да… Дурацкое замечание. Макароны… Отец подзывает меня жестом, обхватывает затылок ладонью и, прижав к себе, как в детстве чмокает в макушку. – Я еще платье купила. И фату! – тараторю, чтобы не расплакаться от волнения и охватившей меня нежности. Может, спросить, как он? Или признаться, что я обо всем узнала? Но ведь папа не зря держит свою болезнь в секрете. Значит, у него на этот счет есть какие-то свои соображения. Могу ли я их нарушить? А смысл? Чтобы он еще и обо мне волновался? Нет-нет, не надо. Другое дело, если бы я могла ему чем-то помочь. Он ведь хотел, чтобы я пошла в медицинский. Но я не пошла, теперь-то что? Отец лечится, и, зная его, я уверена, что он делает все возможное. Чем тут могу помочь я? Только молиться. Каждый день просить у Аллаха милости. – Покажешь? – Давай завтра? Ты, наверное, голодный. – Я в городе поел. Но ты права. Эта красота наверняка будет лучше смотреться при свете дня. Мы прощаемся. А наутро отец уезжает так рано, что я ничего не успеваю ему показать. Ко всем прочим страхам, наполняющим мою душу, добавляется страх, что он никогда меня не увидит невестой. Как мама и братья. Этот страх меня преследует по пятам. Существует только один способ держать его под контролем. Кое-как закрыв сессию, я возобновляю тренировки. Ну, в смысле… К тренеру мне, конечно, не вернуться, зато я могу тренироваться в домашнем спортзале. Иногда мне даже удается упросить встать со мной в спарринг кого-нибудь из охраны, но чаще, конечно, я занимаюсь сама, трансформируя душевную боль в агрессию. Учитывая полное отсутствие аппетита, кажется, что только на этой злости я и держусь. Из дома практически не выхожу. А потому, когда в одну из своих редких вылазок в город я натыкаюсь на Гатоева с любовницей, воспринимаю это как насмешку судьбы. Ну разве не смешно, встретиться с ними вот так, словно в дешёвом водевиле, когда наобум зашел перекусить в первый попавшийся ресторан? – Добрый день. Вы заказывали столик? – сквозь шум в ушах до меня долетает приятный голос хостес. – Нет, извините, я, кажется, не туда попала. Иду в оцепенении к выходу. Сажусь в машину. Водитель, не скрывая удивления, оборачивается. – Не было свободного столика? – Нет, я просто передумала есть. Давай чуть отъедем… Рустам послушно трогается. Но не успеваем мы проехать и пятидесяти метров, как я велю ему остановиться. А дальше мной будто что-то сверху движет. Я достаю из сумочки телефон и, еще не отдавая себе отчета, что делаю и зачем, быстро строчу: «У меня проблема. Срочно нужно встретиться. Ты не мог бы приехать прямо сейчас?» «Конкретнее. Я занят». «Не по телефону. Жду». И все. Просто отрубаю телефон. Пусть он мою просьбу понимает как хочет! Тут главное другое. Что… Точнее, кто для него окажется важней. И плевать мне, если это – дешевая манипуляция. Я не хочу давать оценку своим поступкам! Я так растеряна… Мне так плохо! И пусть я не могу повлиять на папину болезнь, не могу велеть ей не забирать его жизнь, кто мне запретит побороться за свою?! Оборачиваюсь. Прижимаюсь носом к стеклу, затаив дыхание, наблюдая за тем, как дверь, ведущая в ресторан, открывается. И Гатоев выходит. Меня охватывает чувство глубинного удовлетворения. Облегчение прокатывается по телу дрожью. В кровь выбрасывается дофамин. Он бросил ее! Он выбрал меня… Аллах, какая я жалкая… Мне кажется, я его ненавижу за то, что он заставляет меня чувствовать себя так. Я в самом деле его ненавижу! – Домой, – шепчу я водителю. – Вы же хотели поесть? – Я передумала! Домой… А что там? Ведь Муса наверняка спросит, что случилось. С чего вдруг я стала чего-то требовать? И я не знаю, что ему сказать, хотя я думаю об этом всю дорогу! В конечном счете делаю то, что дела все дни до этого – переодеваюсь и иду в спортзал. Гатоеву подскажут, где меня искать. Так и происходит. Он появляется еще до того, как я заканчиваю разминаться. – Привет. – Привет. Что у тебя случилось? – Ничего, – колочу грушу. – Просто не найду себе партнера для спарринга. Подсобишь? – Ты выдернула меня потому, что у тебя нет… партнера? – сощуривается. – А что? Это не повод? Или ты боишься? – подпрыгиваю на месте. Здесь, в ринге, я не чувствую себя ущербной из-за того, что мой будущий муж даже не пытается хранить мне верность. Здесь мне нет равных. К тому же… Аллах, как же хочется его избить… Вернуть ему хоть немного боли, в которую он меня опрокинул. – Ну?! Глава 8 Если я чего и боюсь прямо сейчас, так это того, что не сдержусь и как-то наврежу этой дурочке. Денек выдался не из легких. Нервы ни к черту. Когда все одно к одному – проблемы на работе и в личном. А ведь приглашая Амалию в ресторан, я преследовал цель отдохнуть. Побыть с любимой женщиной, заземлиться, отвлечься от головняков. Но вместо этого она мне подкинула новых. Нет, умом, рациональной частью себя я могу понять стремление Амалии стать матерью. Я же уже на момент знакомства с ней знал, что она плотно занята вопросом продолжения рода. Так что все эти разговоры об овуляции, ее намеки на то, что нам неплохо бы ею воспользоваться – не становятся для меня неожиданностью. Единственная проблема, которая с этим связана, заключается в том, что тут я ей не помощник, в чем пока не могу сознаться. Иначе мне придется позволить войти в ее жизнь другому. Пусть просто донору спермы, да, но что это меняет? Сложно представить, что я смог бы потом делить ее внимание с чужим ребенком, даже если бы Амалия каким-то чудом со мной осталась, узнав о том, как качественно я навешивал ей лапшу на уши. Да, это меня не красит. Да, это делает меня мудаком. Но меня так заклинило на этой женщине, что я просто диву даюсь, открывая в своей личности новые, не самые приятные грани. Я не из тех, кому надо самоутверждаться за счет посторонних. Но брать верх над Амалией – это какой-то отдельный вид удовольствия. Может быть, потому что мы достаточно взрослые и осознанные, чтобы понимать, что происходит. А может, потому что Амалия и сама рада хоть когда-нибудь снимать костюм железной леди, и постель – самое подходящее для того место. Меня тянет к этой женщине невыносимо… Но в то же время я понимаю, как к ней несправедлив. И что так не может продолжаться долго. Меньшее, что я должен, рассказать Амалии все как есть. Хотя бы потому что необходимость врать высасывает из меня все силы и лишает покоя, может, в неменьшей степени, чем боязнь ее потерять. Сорок два мне… А я вляпался как пацан. И веду себя соответствующе. Будто за косички девочку дергаю, строю из себя не пойми кого, а в действительности, блядь, настолько зависим, что даже жену не могу выбрать сам. – Так что? Вздроченный собственными головняками, упускаю из вида, что невеста моя как будто тоже на грани. Расстегивая рубашку и сбрасывая ее, присматриваюсь к девчонке с большим вниманием. Так и есть, да – она напряжена, как до предела закрученная пружина. – Может, просто расскажешь, что не так? – предлагаю я, не спеша снимать туфли. – Может быть. Потом. Динара поджимает пухлые губы. Пожав плечами, я все же избавляюсь от обуви и захожу в ринг. Надо будет спросить у Умара, на кой черт он отдал дочь на боевые. Хотя учитывая его опыт, гибель семьи, тоже, блин, нашел чему удивляться! Наверняка Халилов хотел, чтобы малышка умела постоять за себя при случае. А кто бы не хотел на его месте? Махать кулаками после долгого рабочего дня мне совершенно не хочется. Даю себе минуту на то, чтобы положить конец Динариным прихотям, и прохожусь по фигурке девочки намеренно липким взглядом, надеясь на старте выбить ее из колеи. Но та как будто не замечает этого. Я же, наоборот, подмечаю гораздо больше, чем планировал и хотел. Оказывается, у моей невесты красивая фигура. Сейчас, когда она в черных найковских лосинах и спортивном топе, надо быть евнухом, чтобы не обратить на это внимания. – На раз, два, три! – командует Динара и, ни секунды не медля, бросается в атаку. Естественно, от неожиданности я пропускаю довольно чувствительный удар. – Какого… Бум! Уворачиваюсь. Злой как черт, ухожу от очередного захвата. Бить девчонку в ответ – не могу, хотя у меня и нет физического блока на то, чтобы втащить женщине. Я работаю в тех структурах, где пол преступника не имеет никакого значения. Потому мне все равно, к кому применять силу, если в этом появляется необходимость. Но это же моя будущая жена! Мать моих детей… – Твою ж… Динара! – Что? Сдаешься? – ее голос вибрирует и звенит. – Черта с два. – Тогда давай! Ну, давай же, что ты жмешься, как девочка?! Смешно, но ее провокация удается. Я срываюсь с места, готовый к подсечке, однако разглядев ее лицо, успеваю в последний момент себя тормознуть. Потому что по лицу этому текут самые настоящие слезы. Это… шокирует. Я же понятия не имею, что делать с плачущими девицами. Тем более плачущими так горько. И не напоказ. – Я не заметил, что тебя достал. Прости. – Ты и не достал, – надменно вздергивает подбородок, – еще чего?! И тут же опять меня лупит! – Эй! – рявкаю я. – Ты совсем, что ли?! – Дерись! – Прекрати. Идиотская это была затея. – Давай! Ну же! Слова прерываются громкими всхлипами. Я окончательно перестаю хоть что-либо понимать. И когда Динара снова бросается в атаку, беру ее на болевой, роняю на мат и приземляюсь сверху. – Нечестный прием! – скалит зубы. Белые они у нее. Красивые. Даже капу, идиотка, не вставила. Впрочем, я тоже хорош. Не надо было вообще это начинать. Теперь лежу на ней, между ног… В самой провокационной позе из всех возможных, и чувствую себя дурак-дураком. – Ага. Нечестный. Сейчас мы встанем, и ты мне расскажешь, что на тебя нашло. – На меня? И что же? Я тебе чем-то не нравлюсь? Может, и на роль жены не гожусь, а? Так ты скажи… – Не мели чушь! У Динары истерика. Мне приходится даже немного ее встряхнуть, чтобы она перестала брыкаться, ужом ерзая под моей навалившейся на нее тушей. Голова дергается, темные волосы волной ложатся на ринг. Полная грудь вздымается и опускается, заставляя меня… меня, блин, отводить взгляд. Скатываюсь на бок и встаю, подавая невесте руку: – Если тебе есть что мне сказать – говори. – А ты мне ничего сказать не хочешь? – Например? – Например, собираешься ли ты бросать свою шлюху? Или будешь и дальше меня унижать встречами с ней? Стоит. Глаза блестят. Ресницы слиплись от слез в треугольники. И губы дрожат. А все равно вся ее поза – вызов. – Не понимаю, о чем ты. – Вот как? Ну, тогда, наверное, тебе лучше уйти. Вернешься, когда поймешь. Динара отворачивается. Я только успеваю заметить, как взволнованно вздымается ее грудь. – Ты меня прогоняешь? – невольно сжимаю руки в кулаки. – Я что, по-твоему, пес? То иди ко мне, то пошел на хер? – А я, по-твоему, кто тогда? Дура? – Я этого не говорил, – цежу сквозь зубы. – Но подразумевал. Что еще могло означать твое «Я не понимаю, о чем ты»? – пародируя меня, презрительно кривит губы. А я стою и не могу сообразить, как докатился до того, что меня отчитывает двадцатилетняя девчонка. И ведь есть за что! Как она узнала? Нет, как – понятно... Подслушала мой разговор. Но почему Динара решила, что все продолжается? – Ты за мной следишь? – Зачем бы мне так утруждаться, если ты таскаешься с... этой по всему городу? Немыслимое дело, но я чувствую, как кровь приливает к щекам. И это по большей части злость, да, злость на себя, но еще и гребаное смущение. Мне стыдно. За то, что меня отчитывают как сопливого пацана. И стыдно, что я сам дал для этого повод. Чего во мне нет, так это страха. Хотя, если Динара нажалуется на меня папочке, завязанный на узел член – меньшее, что мне грозит. А тот, надо заметить, реагирует на близость женщины. Переминаюсь с ноги на ногу, ослабляя натяжение в брюках. – И? К чему ты клонишь? – Да вроде ни к чему. Я у тебя прямо спрашиваю, собираешься ли ты бросать эту женщину. Потому что я не потерплю… не потерплю… твоих отношений на стороне. Поворачиваюсь к Динаре. Долго смотрю в глаза. И ведь я могу так все перевернуть, что она еще и вину почувствует за случившееся. Я могу. Но кем я тогда буду? Она же совсем малышка: чистая, наивная девочка. Которой я и так уже успел причинить боль. С другой стороны, а что я ей скажу? Между нами с «той» все кончено? Так ведь нет. Я не смогу. От одной мысли об этом все во мне на дыбы встает. – Если я тебе был нужен исключительно в качестве мальчика для битья, я, наверное, поеду. Поздно уже. Отхожу. Снимаю небрежно брошенную на столбик ринга рубашку. – Ты не ответил на мой вопрос. – У меня нет на него ответа. – Мы вместе или нет?! – топает Динара ногой. Я, удивленно вскинув бровь, оборачиваюсь. Темперамент у девочки, надо признать, заводной. Это может обернуться головняками, а может добавить красок. Смотря куда мы направим ее энергию. Проблема в том, что я не могу себя заставить заняться этим. Не могу найти в себе нужный азарт, да… Я горю только рядом с Амалией, а на Динару моего запала не остается. – Ты моя невеста. – Невеста, которую ты не хочешь? – Ты что, сегодня решила выесть мне мозг? – взрываюсь я. – Нет! Мне просто нужно понять, что происходит. Как есть, больше не будет. Потому что я так не могу. О, на самом деле человек такая скотина, что выдержит и гораздо худшие вещи. Но голос Динары к концу предложения скатывается в едва различимый шепот. И даже вызов во взгляде не может скрыть ее ранимости. Язык не поворачивается ее осечь. – Я хочу. Хочу, ладно? – Хорошо, – отворачивается, сжимая кулаки. – Мне, и правда, надо идти. – Поцелуй меня! – Что? – оборачиваюсь. – Поцелуй меня. На прощание. Мы же скоро поженимся, что в этом такого? Залипаю взглядом на ее пухлых губах, не решаясь приблизиться. Тогда она приближается сама. Подходит близко. Так что ее тугая грудь сплющивается моей. Запрокидывает голову. Глазищи темные, шальные… Одну руку кладет на предплечье, другой ведет вверх по спине. Я как под гипнозом. – Это мой максимум. – Что? – туплю. – Больше я ничего не умею, – Динара улыбается, несмотря на то, что ее щеки горят от смущения. – Предлагаешь мне взять ситуацию в свои руки? – хмыкаю, не понимая, когда сам осип. Наверное, дело в том, что у нас с Амалией сегодня так и не дошло до секса. С чего бы еще мне так реагировать на эту неумелую провокацию? – Возьми… – шепчет Динара мне в губы. И прижимается к моим губам невинным поцелуем, чтобы тут же отстраниться. Только я не даю. Какие-то рефлексы срабатывают, не знаю… Ее чистоту хочется пить. Руки, будто они существуют отдельно от головы, соскальзывают ей на спину, чтобы усилить контакт. И движутся дальше, вверх, по лопаткам, путаются в волосах, тяжелых и гладких как шелк. Причиняя, может быть, легкую боль. А язык раздвигает губы, проникает между зубов и обводит ее пугливый язычок по кругу. Динара тихонько вздыхает. Обхватив ладонью ее затылок, удобнее фиксирую голову. Прикусываю нижнюю губу, зализываю. Опускаюсь поцелуями к острому подбородку, всасываю его в рот. В себя прихожу от ее всхлипа. Аллах, какого черта я делаю? Еще больше все усложняю? Или… – Кажется, папа приехал, – шепчет Динара, округлив глаза. – Пойдем, поздороваемся. Поправляю одежду и поворачиваюсь к двери. Динара шагает рядом. И я правда не понимаю, в какой момент ее рука оказывается в моей. Кто из нас первым берет другого за руку. Но из спортзала мы выходим вот так. Умар задерживает взгляд на наших переплетенных пальцах и, прежде чем протянуть мне для пожатия руку, удовлетворенно прикрывает глаза. – Вечер добрый. Не думал тебя увидеть. Вы ужинали? – Нет. Пока только спарринговались, – улыбаюсь. – Динара – отличный боец, не так ли? Кажется, или в словах Халилова гораздо больше глубины, чем видится на первый взгляд? Что характерно – я не могу с этим, скрытым, не согласиться. И от этого только хуже. Да, девочка хорошая – кто же спорит? Но разве это может свести на нет мои чувства к другой? Нет, конечно. Только усугубляет гребаную вину… – Муса тоже, папа. Я накрою на стол. Только переоденусь. – Не спеши. Я попрошу Елену Павловну. Динара убегает вверх по лестнице. Будущий тесть предлагает присоединиться к нему в кабинете, где огорошивает меня известием о том, что с завтрашнего дня я назначен его и. о. – Как ты понимаешь, сейчас не время для скандалов, – смотрит тяжело, с намеком. – Я рассчитываю на твою разумность, Муса. Не подведи старика, не люблю, знаешь ли, расстраиваться. Это почти прямое указание на то, что время моей свободы вышло. Что эта моя свобода в принципе была довольно обманчивой. Я киваю, ощущая свинцовую тяжесть в желудке. Дверца клетки с лязгом захлопывается у меня за спиной. Глава 9 Я понимаю, да, что с Амалией надо заканчивать. На следующий день у меня награждение. И при взгляде на то, с каким достоинством держится сопровождающая меня Динара, как эта девочка хороша, начинает даже казаться, что наше расставание дастся мне гораздо легче, чем я боялся. Но так кажется ровно до тех пор, пока Амалия не ставит меня в игнор в тот же вечер! Не имея возможности с ней связаться, еду к дому, забывая, что буквально только что сам решил положить конец нашей связи. Ее нет. Всю ночь, сука, нет. Сижу как цепной пес, ее дожидаясь, и сатанею. Наконец, в замочной скважине проворачивается ключ. – Где ты шлялась? – Покинь мой дом. Такая, сука, надменная. Такая холодная и сильная. Почему-то это сейчас особенно бесит. Не потому ли, что сам я как никогда слаб? Не потому ли, что она – моя главная слабость? – Я задал тебе вопрос. – Какой вопрос? Где я была? А ты на правах кого спрашиваешь, а, Муса? Я пока не знаю, что на это ответить, поэтому сам перехожу в наступление. – Что с тобой не так? Какая муха тебя укусила?! Амалия проходит мимо, огибая меня по дуге. Распахивает шторы. И только потом, обернувшись, ловит мой взгляд. – Ты же все понял. – Что я понял? – Не обижай меня этим. – Чем? – Не делай из меня дуру. В смысле? На что намек? Она узнала? Похоже, так. Но… кто посмел?! – Послушай… – А ты мне скажешь что-то новое? Может, все не так, как мне это преподнесли? Преподнесли? Ну, конечно, ее конченый бывший! Больше ведь некому. – Сидельник… – цежу я, сощурившись. – Он соврал? – Смотря в чем. – Ты женишься на той девочке? Ну, вот и настал момент истины. Надо бы с этим заканчивать. Рвать. Лучшего случая не будет. Но какого-то черта, вместо того, чтобы поступить по уму, я с бараньим упрямством продолжаю гнуть свою линию: – Это ничего не поменяет между нами. Подхожу к ней в какой-то непонятной горячке. Внутри кипит, будто вместо крови – раскаленная докрасна лава. – Ничего не поменяет… – эхом повторяет Амалия. – Ты вообще серьезно? – Это договорной брак. Я ее пальцем не трогал… Вру! Позавчера тронул. И мне даже понравилось ее целовать. Но ведь это другое! – Но тронешь. – Это ничего не изменит! Ты все равно будешь главной женщиной в моей жизни. Кого я в этом убеждаю? Зачем?! Какого хрена меня колотит, как солевого в ломке? – Девочка моя. Хорошая… Я скучал. Притягиваю Амалию к себе. Так важно сейчас утвердиться в мысли, что я могу, все еще могу, что бы там она не говорила, трогать ее, касаться… Присваивать. Чем-то склеить надрыв, который я ощущаю всем своим нутром. Но я забыл, с кем имею дело. Амалия сама толкает меня на пол. Меня ведет от ее дерзости, а от жадных поцелуев под веками взрываются фейерверки. – Бля… Амалию веселит моя реакция. Вот где это видано? В постели со мной женщина не смеяться должна, а стонать. И просить еще. Стремительным броском подминаю ее под себя. – Знай место. Ей это нравилось! – Черта с два. Мы боремся, словно не на жизнь, а на смерть. С губ рвутся хрипы, ругательства и смех. В какой-то момент все же позволяю ей забраться сверху. Никому бы не позволил, а ей как будто бы уже можно все. – Сдавайся. Тебе понравится. – Ну, только если понравится, – оскаливаюсь, и мы опять погружаемся в безумие. – Стой. Резинки, – вспоминаю я, поначалу даже не понимая, что именно этим все опять и порчу. Амалия опускается на меня пару раз, но, не выдержав, откатывается в сторону. Блядь! Я не хотел ее этим ранить. Я просто… – Эй, Амаль, ты чего? – касаюсь ее спины. – Н-не трогай. – Ну какого хрена, а? Все же нормально было. Ничего мне не ответив, Амалия сбегает в ванную и долго-долго из нее не выходит. Я места себе не нахожу. – Ты в порядке? – Да. Одну минуту мне дай. Даю. Потому что мне тоже есть над чем подумать. Мое сердце никак с головой не подружится. Я полностью иррационален, что глупо. Для меня надеть презерватив – машинальное действие. Для нее, жаждущей забеременеть – едва ли не оскорбление. Лишнее напоминание о том, что и в этом я с ней не был честен. – Сидельник сказал, что ты мне морочил голову лишь затем, чтобы подобраться к нему. Это полная херня. Только часть изувеченной правды. Но я выпотрошен, даже лень отбрехиваться. Затягиваюсь глубоко, откинувшись затылком на стену. – Не кури. – Раньше разрешала. – А сейчас я хочу, чтобы духу твоего тут не было. Попадает, да. Коротким ударом под ребра. Хочется все, на хрен, здесь разрушить, как ее слова рушат что-то цельное и еще неизученное внутри: – Понимаю. Я не планировал, Амаль. Просто… Вот так совпало. По-другому никак не получится. Пытался, верь… Ситуация сложная. Нужны союзники. Ну и… Слушай, у нас так принято. Я не могу иначе! – рявкаю зло. – Сам бы хотел. Полюбил тебя сильно… За грудиной от этого ноет. Но не могу. – Понимаю, Муса. Спасибо за честность. Хотя бы сейчас. – Я не собирался тебя обманывать. Просто не знал, как обо всем рассказать. Что еще я могу добавить к сказанному? Прости, что мы так поздно встретились? – Тайное всегда становится явным, как бы избито это не прозвучало. И, пожалуйста, не говори больше, что ничего не изменится. Потому как все уже изменилось необратимо. В висках пульсирует – я не могу ее потерять! Не могу, не так… Не сегодня. – Амаль, я люблю тебя. Я ни одной женщине этого не говорил. Никогда. – Я… Кхм… Польщена. – Это больно. Мы оба теряем голос. – Но раз так, не предлагай мне, пожалуйста, то, на что я не смогу согласиться. Знаю, в твоем мире это нормально. Но не в моем. Я… – Амалия отворачивается, – просто не смогу делить тебя с кем-то. Ровно то же мне сказала Динара. – Амаль… – Ты надел презерватив! – Это какая-то трагедия? – С этой… девочкой ты планируешь иметь детей? Блядь! Ну, конечно же, я планирую. – Мы тоже можем попробовать. Отчаяние толкает меня на то, что в реальности невозможно! А вот Амалия и в этой ситуации проявляет благоразумие: – Серьезно? Думаешь, что я в это по доброй воле втяну ребенка? Нет. Пожалуйста, Муса… Я тебя умоляю. Давай не будем продолжать эту мучительную агонию. Я все сказала. Добавить нечего. Совет вам да любовь. И да, конечно, Амаль права! Но меня будто демоны подзуживают, не давая с ней согласиться. – Мы что-нибудь придумаем. – Я не буду твоей любовницей. Ты можешь отказаться от свадьбы? Отвожу глаза, в которых вспыхивает раздражение. Как можно не понимать, что если бы мог, я бы уже это сделал? – Нет. Но я не откажусь от тебя. – Ты уже отказался, Муса. Давай на этом и закончим. Если ты меня действительно хоть секунду любил, признай, что это меньшее, что ты мне сейчас должен. Просто уйди. И я, психанув, делаю так, как просят. Хоть и виноват, мне не нравится, что приходится унижаться и ей навязываться. Я и так предложил Амалии гораздо больше, чем мог на самом деле. То, чего вообще не хотел по большому счету – ребенка с ней. У меня на нее были другие планы! С остервенением прохожусь ладонями по лицу. Сажусь в машину. Через какую-то четверть часа начнется новый рабочий день. Надо собраться, отбросить все посторонние мысли в сторону, ведь сейчас действительно не до этого. С большим трудом убеждаю себя, что все происходит к лучшему. А в обед даже присоединяюсь к Динаре, которой предстоит выбрать свадебное меню. Приглядываюсь к ней. Ну, вот какого хрена? У этой девочки есть все то, что я бы искал в жене. Мне повезло. Я буду полным дураком, если проебу свое счастье на старте. Даже не попытавшись дать нам обоим шанс. – Что такое? Я выпачкалась? – беспокоится Динара под моим внимательным взглядом. В уголке ее губ и впрямь остался брусничный соус, поданный к паштету. Протягиваю руку, стирая его пальцем. А потом наклоняюсь под ее будто загипнотизированным взглядом и прохожусь там языком. – Чуть-чуть. Она совсем не Амалия, да, но если запретить себе сравнивать… Если позволить в себя впустить ее реакцию – тихий испуганный вдох, смущенный взгляд из-под ресниц, весь этот трепет… можно даже кайфануть. – Т-так мы добавим в меню паштет? – Обязательно. – Хорошо, что мы, наконец, определились. Организаторы в панике – свадьба на носу, а у нас конь не валялся. – Ты, если еще какие-то вопросы подвисли, не стесняйся меня подключать. В ее ранимых глазищах мелькает: «Правда?!». Но женская гордость не позволяет это озвучить. Динара царственно кивает и, легко улыбнувшись, подтягивает к себе тарелку, на этот раз с образцом горячего. – Здесь пюре из молодого горошка и гребешок… – поясняет она. – Ты любишь морепродукты? Присутствие Динары, как это ни странно, учитывая то, что именно из-за нее мы расстались с Амалией, здорово облегчает мне ломку. Нет, херово мне все равно, но, по крайней мере, этот процесс контролируем. Так мне кажется. До тех пор, пока я не узнаю, что Амалия очень быстро нашла мне замену… И тогда ревность просто в один момент рушит все стены, что я между нами возвел. Сводит на нет все мои аргументы… Я снова несусь к Амалии в полной уверенности, что после сяду… Потому что точно кого-нибудь придушу. Ее… Или премьерского отпрыска, с которым она закрутила. Ловлю ее у лифта. Немного трясет. – Ты ко мне? – Нажралась… Только посмотри на себя, – рычу, окинув ее, действительно выпившую, брезгливым взглядом. – А ты что, подрабатываешь в полиции нравов? Просачивается в коридор, но дверь не закрывает. Почему? Тоже скучала? – Тише будь. Я тебя не отпускал. – А я тебя отпустила. Так почему ты опять здесь? Амалия касается лбом дверного полотна, будто ей плохо. Меня ее боль успокаивает. Кажется, я прощу ей все… Потому что она тоже страдает. И пацан этот… Явно же мне назло. Наклоняюсь. Веду носом вдоль скулы. А она так непривычно пахнет. Нет… Хрена с два. Не прощу! – Воняешь, как бордельная девка. – Еще один довод в копилку твоей невесты. Вопрос – какого черта ты не с ней? Разворачиваю Амалию волчком, крепко сжав ее тонкое запястье. – Мне больно, – цедит она. – Мне тоже! Мне тоже. Ты с кем была, девочка? Что вообще она знает о боли?! – Я же не спрашиваю. – А я спросил. Убью же! Убью. И кто мне помешает? А она, нет бы, дурочка, все замять, хотя бы попытаться меня успокоить, лишь подливает масло в огонь: – Тебя. Это. Не касается. – Думаешь? – оскаливаюсь. – Уверена. Уходи, Муса. Я не приглашу в гости. – А его? – Может быть. – Шлюха. С одного члена на другой скачешь… Ревность топит. Отнимает дыхание. Выжигает нутро. Заставляет причинять боль и ей. – Тем более – зачем тебе такая? Дергаюсь. Впиваюсь взглядом в ее лицо. И понимаю, что все. Не отболело, но умерло. Потому как… Действительно, зачем погружать нас обоих в ад? – Каким же краем ты ходишь… Я же… – Ну что? Убьешь? За то, что сам наломал дров? Валяй. – Смелая? – Достаю пачку из заднего кармана, подкуриваю. – Думаешь, со мной можно так, да? – А тебе? Тебе можно, Муса? Так в себя поверил, что решил, будто усидишь на двух стульях? Нет – понимаю вдруг. Ее не трону. – И не жалко тебе мальчика? – Убирайся. – Амалия… – Видеть тебя не хочу! Ты сам все разрушил, понял?! И не надо теперь… это все. Тоже мне, блядь, Отелло. Амалию трясет. И от того, что ей действительно небезразличен этот пацан, исподтишка бьет контрольным в голову. Взбеленившись, хватаю ее за руку… – Не дергайся! И не матерись. Тебе не идет. – Немедленно меня отпусти! Мне больно! Мне больно, сука, ты что, кайфуешь от этого?! Ее слезы отрезвляют. Пользуясь тем, что в голове прояснилось, уношу ноги. Это точно конец. И пусть, так действительно лучше. Только что-то уязвленное детское внутри не дает свыкнуться с тем, что все именно так закончится. Эгоист во мне не удовлетворен. Ему трудно понять, как она смогла так быстро переключиться, когда я сам без нее подыхал. Обида требует сатисфакции. Мелочной. Недостойной. Кажется, что только так я смогу отпустить эту историю. Наехать на нового любовника Амалии… Что может быть проще? Мне даже интересно, она будет его ждать, будет за него впрягаться, на что вообще она для него готова? Там серьезно? Или так… И какой ответ для меня самого предпочтительнее? Да, знаю, меня опять утаскивает не туда. Но я не могу этому противиться. Во мне все звенит. И требует действия. Я спускаю с поводка всех своих демонов. Глава 10 Уф! Никогда раньше я не проводила столько времени в салонах. А тут просто второй раз за неделю! И ведь результат, что называется, налицо. Я выгляжу лучше, чем когда либо. Кожа аж светится. Волосы будто шелк. Ну, вот и что ему еще надо?! Все же стало налаживаться! Мысленно уношусь на несколько дней назад. Достаю из закромов памяти день награждения. Я так долго готовилась к этому, так волновалась, что чуть не свалилась с лестницы, когда к Мусе шла. К счастью, он успел меня подхватить. Наши тела столкнулись. И в этот момент в его взгляде сверкнуло такое искреннее неприкрытое восхищение, что я весь вечер потом летала, будто на крыльях. Это даже отец заметил и повеселел. Но потом что-то опять случилось. Нет, случился... кто-то. Я чувствовала, что дело в ней! И с ума сходила от невыносимой иссушивающей меня ревности. – Динара, нам уже давно пора выходить. – Иду! Бросаю последний взгляд в зеркало. Радуюсь, что мне хватило ума одеться нормально, потому как, не буду скрывать, отчаяние толкало выставить свои прелести напоказ. – Ух ты, – качает головой папа, – когда же ты выросла, а? Совсем взрослая. И на маму очень похожа. Отец подстригся коротко, как никогда не стригся до этого. И, конечно, первым делом это наводит меня на мысли о том, что он получает химию. Мне так жаль, что мы не можем обсудить его проблем со здоровьем. Ни с ним, ни с кем бы то ни было. В эти моменты я острей обычного ощущаю свое одиночество. – Муса – настоящий счастливчик. Я рад, что вы нашли общий язык. Ох, папа. Знал бы ты… Беру отца под руку. Вместе идем к машине. Муса пригласил нас поужинать в один из самых старых и статусных ресторанов. У них какие-то дела с отцом. Да и свадьба на носу. Нужно обсудить моменты, оставшиеся нерешенными. В основном всякую мелочь, до которой все никак не доходили руки. Погода отвратительная. Хлещет дождь. На въезде в город длиннющая пробка. Почему-то я все сильнее нервничаю. – Так не терпится увидеть жениха? – подначивает отец. – Знаешь, пап, на самом деле я бы предпочла вообще никуда не ехать. И чтобы все было как раньше, – прорывает меня. – Ты о чем, мышка? – О нашей прошлой жизни. Вот скажи, как я без тебя? А ты? Ты как один будешь? Напрягшийся было отец не без облегчения выдыхает: – Ах вот куда ты клонишь! А я уж было подумал… – Что? – Да ничего, – отмахивается, – глупости. Жизнь не может стоять на месте. В этом весь смысл. О, смотри, кажется, Муса нас встречает. Так и есть. С колотящимся сердцем выхожу под заботливо распахнутый над головой зонт. – Добрый вечер. – Пожимает руку отцу. – Ну и погодка! Как добрались? Кажется, за последние дни Гатоев похудел. Нервы? Я на них так точно килограмма два сбросила. Даже платье пришлось ушить. Жадно вглядываюсь в лицо жениха, пока идем к столику. И почему-то я только сейчас осознаю, как ему плохо. Очень плохо, судя по осунувшемуся виду. Неужели он так ее любит? Это уже не ревность в груди. Это что-то другое. Тоска по тому, что никогда со мной не случится? А как же хочется. И как болит… На столе горят свечи. Серебрят его рано поседевшие виски. Подчеркивают морщинки у глаз, делают резче профиль. Шипят и искрятся. Я зависаю, загипнотизированная колебаниями язычков пламени, когда над столом нависает тень. – Амалия Руцкая. Господин Гатоев, я могу вас ангажировать на два слова? Вопрос жизни и смерти, – говорит… она звенящим от напряжения голосом и обводит взглядом стол, задерживаясь на мне. Кровь ударяет в голову. Душа отделяется от тела. Мне кажется, я сейчас умру. Не переживу позора. Но черта с два я ей это покажу! Нечеловеческим усилием воли держу спину прямо. Хотя когда Муса, извинившись, выходит из-за стола, мне довольно трудно усидеть на месте и не броситься к нему, умоляя остаться... А не унижать меня так. Аллах… В оцепенении наблюдаю за тем, как они скрываются за поворотом. А секундой спустя, проигнорировав окрики отца, встаю и иду следом. – Отпусти его. – С чего вдруг? Вжавшись в стену спиной, вслушиваюсь в их голоса. – Он не виноват в том, что тебе не хватило духу пойти против традиций. Конечно, она имеет в виду наш брак. Но кто «он»? У нее кто-то появился? – Судя по тому, как ты быстро утешилась, я все сделал правильно. Да! Аллах, он ее ревнует… – А сам, Муса? Ты в своем глазу бревна не видишь? – Это… – Другое? Слушай, ты же умный мужик. С понятиями. Иначе я бы в тебя не влюбилась… – Да что ты вообще знаешь о любви? Гатоев натурально взрывается. В нем сейчас столько чувств… К другой. – Я знаю, что она делает человека очень уязвимым, – шепчет эта женщина, будто про меня. – И мне жаль, Муса, если тебе больно. Я к этому не стремилась, поверь. Ты, наверное, тоже не хотел причинить мне боль, когда соглашался на брак с той девочкой. Давай сойдемся на том, что есть обстоятельства, которые сильнее нас. И отпустим друг друга, раз уж так получилось. Просто как цивилизованные люди отпустим. Потому что я не хочу войны. Пожалуйста, ради всего хорошего, что между нами было… – Войны… – зло повторяет Гатоев. – Конечно, войны. Лютой. Насмерть. Я свое, Муса, не отдам. Никому не отдам. Никогда. – Что-то я не припомню, чтобы ты за наши отношения билась с таким отчаянием. – А зачем? Какой в этом был смысл? Ну, кроме того, чтобы просто потешить твое самолюбие? Что ты мне предлагал, напомнить? – Себя! – Это неправда, – устало парирует. – В глубине души ты и сам прекрасно понимаешь, что поступил со мной нечестно. Но я простила тебя. Правда, простила. Прости и ты мне то, что я быстрее, чем ты, утешилась. Для меня это тоже полнейшая неожиданность. Просто бывают такие люди, против которых ты совершенно бессилен. Дима такой. Он… Совершенно удивительный. Я любила тебя, Муса. И если бы мы были вместе, никогда бы тебя не предала. Но мы расстались. Не по моей вине, заметь. И я полюбила другого. Это жизнь. А в жизни свято место пусто не бывает. Что мне надо сделать, чтобы закончить нашу историю красиво? Ты скажи. И клянусь, я это сделаю… По моему лицу катятся слезы… «Быстрее, чем ты, утешилась». Как унизительно – она даже не сомневается, что у Мусы ко мне нет никаких чувств. – То войной мне угрожаешь, то в ногах валяешься, прося о мире, – презрительно замечает Гатоев. – Дима научил меня, что любовью и хорошим отношением можно достичь гораздо большего, чем агрессией. А жизнь показала, что во многом он прав. – Не боишься, что тебе быстро надоест этот травоядный? – Скорее, я боюсь обратного. Все же два предательства подряд не добавили мне уверенности в себе, знаешь ли. Чувствую себя несколько неполноценной. Да и моложе он. Муса, он со мной на ЭКО пойти хочет… – Мне пора идти. Понимая, что мы вот-вот столкнемся нос к носу, я намеренно этого жду. Пусть видит. Пусть знает. Мне уже пофиг… Боковым зрением замечаю, что из-за стола встает отец, прежде чем всю меня поглощает взгляд Гатоева. Говорить, что я все слышала – лишнее. Сыпать обвинениями – тоже. Я судорожно анализирую услышанное в надежде понять, как быть. – Ты что-то сделал… Этому Диме, – догадываюсь я. – Что? – спрашиваю, и как раз с нами отец равняется. – Гатоев… – Не сейчас, папа! – обрываю того зло. – Ну? О чем она тебя просила? – Освободить его, – выплевывает Муса. – Да ты… – Папа! – опять перебиваю. – Дай нам, пожалуйста, поговорить с женихом. Мы же еще помолвлены? Или… – Естественно, наша помолвка в силе. – Крылья носа Гатоева нервно вздрагивают. – Ну вот, папочка, слышишь? Нам просто нужно перекинуться парой слов. Там, кажется, горячее принесли. Иди, пожалуйста… Мой голос дрожит, мои зубы стучат. Каждое слово – подвиг. Ну сколько же можно меня испытывать?! Как будто понимая, что я на пределе, отец нехотя уходит, смерив на прощание Мусу ничего хорошего не сулящим взглядом. Чтобы скрыть, как дрожат пальцы, обхватываю предплечья. – Мы можем хоть сейчас разорвать помолвку. Я скажу отцу, что это мое решение, и смогу убедить его… не трогать тебя… не вредить. На самом деле я в полуобмороке от самой такой возможности, поэтому когда в глазах Гатоева мелькает протест, меня омывает волной облегчения. Я прикрываю глаза и ныряю с головой в омут: – Или, если ты действительно этого хочешь, мы можем оставить все как есть. – Я хочу. – Хорошо. Но у меня будет одно условие. Во рту жутко сохнет от волнения. Меня просто разматывает. – Я не подбираю чужие объедки, – рычит Гатоев. – История с Амалией в прошлом. – Я не об этом. Хотя, конечно, я бы предпочла, чтобы муж был мне верен. – Тогда куда ты клонишь? – Я хочу, чтобы ты отпустил ее парня. Прямо сейчас. Глаза Мусы расширяются, выдавая, насколько неожиданной для него становится моя просьба. Неожиданной и спорной. Он явно злится. И еще очевидней колеблется. На щеках вздуваются желваки. – Это низкий поступок. Ты о нем пожалеешь, когда улягутся страсти, – добавляю едва слышно и, уже не веря, что смогу до него достучаться, шагаю к проходу. Однако Муса меня удивляет, в последний момент поймав за руку. Стою. Молчу. Смотрю в сторону. – Хорошо. Топай за стол, мне позвонить надо. Хорошо, да? Мои плечи обваливаются от облегчения. И с губ срывается странный писк, который, к счастью, тонет в позвякивании приборов, разговорах и тихой музыке. Как дохожу до стола – не помню. Пресекая отцовскую тираду, кладу ладонь поверх его большой и сухой руки: – Не надо. У нас все нормально. Папа долго молчит. Борется с собой. – Точно? – Да. Там оставался… – сглатываю никак не желающие складываться в предложения слова, – незакрытый вопрос. Теперь он решен. – Незакрытый вопрос, значит? – зло хмыкает он. – Угу, – сжимаю в пальцах приборы. С остервенением режу утку. Как бы я ни относилась к этой женщине, меня не может не восхищать то, как она боролась за своего мужчину. Мне кажется, я тоже могу. Мне кажется, Муса стоит того, чтобы за него бороться. Даже с ним самим. Хотя я так же понимаю, что обратись я за советом к женщине постарше, та бы порекомендовала мне бежать от таких отношений как от огня. И может быть, правильно. Только кто в двадцать лет слушает взрослых? Когда Муса стремительно возвращается за стол, я тупо продолжаю пялиться в свою тарелку. – Прошу прощения. Дела прошлые… – Смуглые пальцы касаются моей руки. – На чем мы остановились? – Ты поешь, остывает, разговор подождет. Голос отца звучит не очень приветливо, но я не могу не отметить, что он все же ко мне прислушался и не обостряет. Видя это, Муса немного расслабляется. Сухожилия на его руках чуть разглаживаются, и расслабляются узлы мышц. А разговор… Разговор и впрямь постепенно возобновляется. Я с удивлением узнаю, что отец взял отпуск. И что Гатоев занял его должность. И меня, хоть немного успокоившуюся, опять начинают одолевать сомнения. Я-то решила, что он действительно готов дать нашим отношениям шанс. Но вполне возможно, он женится на мне исключительно ради повышения. – Хочешь, погуляем? – предлагает Муса в конце вечера. Удивленно кошусь на отца. – А как же папа? Да и холодно там. Дождь… – Ну, значит, покатаемся. Умар? Можно? Я через пару часов верну дочь в целости и сохранности. «Да он же просто не хочет быть один!» – доходит до меня с запозданием. И я, несмотря на собственное опустошение, прошу: – Пап? Можно? – Только недолго, – ворчит отец. К машине Мусы бежим. Смеюсь, стряхивая с себя капли. Он включает тихую музыку. Дворники ненавязчиво скребут по стеклу. Уютно и в кои веки спокойно. Не спеша трогаться, Муса достает сигареты. Подкуривает. – Твой отец случайно не болен? Вопрос Мусы так сильно идет вразрез со всем тем, что я ожидала услышать, что я конкретно так подвисаю. – Почему ты спрашиваешь? – Значит, я прав? Почему он так настойчив? Что если у него какая-то своя игра? Мог ли папа это упустить, и впрямь вынужденный отвлечься на вопросы здоровья? Да нет же! Он Мусе доверяет. В конце концов, Муса меня спас. И не раз. Но все равно я по привычке осторожничаю: – Думаю, тебе лучше обсудить этот вопрос с ним. Если честно, я готова к тому, что Гатоеву мой ответ не понравится. Но, как это ни странно, выходит наоборот. Он, пожалуй, впервые за этот вечер улыбается: – Не заслужил я пока твоего доверия, правда? Сглотнув, пожимаю плечами и отворачиваюсь к окну. А он берет меня за руку, тянет на себя и целует… Вот и как мне это понимать? Глава 11 «Мы можем хоть сейчас разорвать помолвку, – звучит в ушах взволнованный голос Динары. – Я скажу отцу, что это мое решение, и смогу убедить его… не трогать тебя… не вредить». Скрипнув челюстями, подношу ко рту стакан с коньяком и делаю еще пару жадных глотков. Где же ты была раньше со своим предложением, м-м-м? Где же ты, девочка, была раньше? Вся такая мудрая. Правильная – «Это низкий поступок». И наивная – «Ты о нем пожалеешь, когда улягутся страсти». Ни хера! Ни о чем я не жалею. Если так поразмыслить, даже о нашей свадьбе. В глубине души я понимаю, что мои чувства к Амалии обострялись пониманием того, что нам никогда не быть вместе. И именно в осознании этого был свой непередаваемый мазохистский кайф. Я катался на эмоциональных качелях – улетал в эйфорию, а потом сваливался в минус. Я ревновал, злился, горел… Ломал ее. И собственные установки. Испытывал на предмет гибкости границы. И все отчетливей понимал, что в каких-то важных фундаментальных вещах, делающих меня тем, кем я являюсь, гибкость во мне отсутствует полностью. Жаль, что окончательное прозрение случилось, лишь когда Динара прямым текстом дала мне вольную. Наливаю себе еще. Откидываюсь головой на спинку кресла. Нет, все правильно. Аллах милосердный, все так, как и должно быть. Спасибо, что надоумил. И дал еще один шанс. Я его не упущу. И возьму сторицей. Жениться нужно головой. А чувства… Кто сказал, что они не появятся со временем? Нормальные, здоровые чувства – привязанность, уважение, желание друг о друге заботиться. И страсть, почему нет? Пусть мне и сложно представить, что с Динарой эта часть моей жизни будет хоть вполовину такой же яркой, как с Амалией. Впрочем, если под себя чуть испортить девочку… Только под себя, да. Потому что Динаре даже в голову не придет вертеть своей хорошенькой головкой по сторонам. И меня это более чем устраивает. В паху тяжелеет. Я прикрываю глаза, вспоминая наш поцелуй с невестой. Впускаю в себя эмоции, расслабляюсь. Было бы очень хорошо, если бы я мог погрузиться в эти ощущения с головой, не отвлекаясь бесконечно на царящие в душе раздрай и обрывки нашего с Амалией разговора. Влюбилась она, видите ли. Ха! Ну вот. Опять. Горечью на языке… Там, где должна быть сладость. Эмоционально взорванный, я плетусь в душ. И спать. Встаю пораньше, собираюсь на работу, когда в дверь звонят. С удивлением кошусь на часы. Кто ко мне может пожаловать в такую рань? Прежде чем открыть, проверяю картинку с установленной в подъезде камеры. Тесть! В груди екает. Даже и мысли не возникает, что Халилов заехал ко мне, чтобы составить компанию за завтраком. Значит, что-то случилось. – Доброе утро. Что добавить еще – не знаю. Сердце колотится, отдавая громом в ушах. Я почему-то уверен, что визит Умара не к добру. – Чаю? – С удовольствием. Пока я вожусь с заваркой, Умар достает из сумки какие-то документы. И на стол кладет. Подгребаю бумажки к себе. Пробегаюсь по строчкам и, непроизвольно сощурившись, поднимаю на тестя взгляд. Твою ж мать. Я так погряз в личном, что упустил нечто очень важное. А ведь мог и догадаться, что вовсе не по доброте душевной Умар помог мне вытащить любовницу. Что у хитрого лиса какой-то свой интерес и свои счеты с Булавиным – чуваком, инициировавшим гонения на Амалию. Но что они не поделили? Кресло? Да, при поддержке на самом верху Булавин действительно хотел подгрести под себя наше ведомство. И пара громких кейсов добавила бы ему очков. Однако я даже подумать не мог, что и у Халилова были такого рода амбиции. Теперь же он мне предлагает не просто слить Булавина… Он дает мне в руки все козыри. Чтобы этими самыми руками, моими руками, да, с ним разделаться. Если повезет. Потому что если тяги Булавина окажутся чуть сильнее – разделаются со мной. – Брать его нужно сегодня. После того как они закусились с Сидельником, позиции Петра сильно ослабли. Самое время этим воспользоваться. Судорожно соображаю, где тут собака зарыта. Что-то не складывается, не сходится в моей голове. И так бесит, что Умар по факту использовал меня вслепую. Сыграв на чувствах. И опять же моими руками обеспечил себе отходные пути. И я, и тем более Амалия были просто пешками в игре хитрого лиса. – Не боитесь оставить дочь вдовой? – интересуюсь я, напряженно глядя в окно. – Нет, Муса. И ты не бойся. Вот тут твои гарантии… Умар достает телефон и при помощи одному ему известного ключа открывает архив, который я изучаю добрые минут тридцать. Ну, как изучаю? Там килотонны информации, я хватаю по верхам, чтобы просто понять, с чем имею дело. Как выясняется, Халилов собрал охренеть какой компромат на всех хоть более-менее значимых фигур. С его помощью можно утопить любого. И что интересно, имеющиеся здесь сведения охватывают огромный отрезок времени. Словно он половину жизни готовился к сегодняшнему дню. Ни одно кресло, ни одна даже самая крутая должность не стоит стольких усилий. Здесь что-то другое. Что-то личное, как мне кажется. – Почему вы сами этим не займетесь? Умар задумчиво постукивает пальцем по столу. – Не факт, что у меня будет время довести дело до конца. Вариант с тобой я придерживал на крайний случай, – улыбается криво. – Все-таки вы больны, – не спрашиваю, а утверждаю я. – Рак легких. Четвертая стадия. Так что, сынок, я могу на тебя рассчитывать? Пообещай! Сухие узловатые пальцы обхватывают мое запястье и с силой сжимают. В глазах Умара горит фанатичный огонь. Он одержим. Одержим – абсолютно точно. Понимать бы еще чем… Какой идеей? Двадцать лет собирать компромат на верхушку, чтобы поквитаться с одним человеком? Извлекаю из памяти все, что мне известно о Булавине. Воспоминания свежи, потому что я не так давно землю носом рыл, чтобы выдернуть из его цепких лап Амалию. Карьера у него довольно типичная для чувака того времени. Горячие точки, антитеррор… Мы даже могли пересекаться в каких-то заварушках. Стоп. – Пообещай, слышишь? Ты теперь часть семьи. Сын, которого у меня отняли. Пообещай, что он за это ответит… Слова тестя отбрасывают меня на годы и годы назад. Булавин был как-то причастен к случившемуся кошмару? Если так, то он – просто невероятно живучая тварь. – Ради моей дочери, твоей будущей жены – пообещай. Тестю явно становится плохо. Я вскакиваю. Наливаю воды. Сейчас, когда он так слаб, мне можно ничего не обещать. Вообще. Действовать в одиночку и в своих интересах. Кстати, он этого тоже не может не понимать. А значит, действительно мне доверяет, оказывая тем самым большую честь. У меня даже дыхание перехватывает. – Спокойно, Умар. Не волнуйтесь. Конечно, я так этого не оставлю. – Из-за него я потерял жену и двух сыновей. Из-за банальной халатности, понимаешь? Всю свою жизнь… потерял. – Умар, я не могу действовать вслепую. Дайте мне хоть пару дней, чтобы все как следует изучить, – киваю на телефон. – Через пару дней у вас с моей дочерью свадьба. – А до этого я, видно, должен доказать, что ее достоин, по полной подставившись? – замечаю иронично. – Скажем так, понимание того, как нелегко тебе досталась моя девочка, заставит, наконец, по достоинству ее оценить. – Боюсь, если я опять исчезну, – машу рукой, – Динара, напротив, потеряет остатки терпения. Вы же понимаете, что начнется, когда я дам делу ход. – Зря ты так думаешь. Динара умница. И все поймет правильно. После всех тех ошибок, что я уже совершил в отношениях с ней, у меня нет в этом уверенности. С другой стороны, мне ничего другого не остается – только поверить тестю. Раз уж я решил вписаться в эту историю. Булавина мы задерживаем в тот же день. И хоть Умар заручился гарантиями на самом верху, я до последнего не исключаю того, что ситуация перевернется, и крайним окажусь я сам. И просто делаю то, чему меня учили. К концу дня новость о задержании Булавина распространяется в СМИ. Я по своим каналам помогаю журналистам подать информацию так, как нужно. По чуть-чуть то там, то тут стравливая кое-какие горячие факты. Без доказательств, но некоторые имена мелькают. Имена тех, в покровительстве которых Булавин ни капли не сомневался, но которые в два счета его слили, стоило только запахнуть жареным. Неудивительно, учитывая, что одно упоминание в связке с ним могло вызвать повышенный интерес к кому угодно. Кому это надо? – Думаешь, ты меня переиграл, да, Гатоев? – Не понимаю, о чем вы. Я просто делаю свою работу, Петр Константинович. – Делай, делай, касатик… Только не забывай, что за все в этой жизни придется платить. Не тебе, так кому-нибудь близкому. Спроси, кстати, у своего свекра, как оно… с этим жить. – Вы мне сейчас угрожаете? – сощуриваюсь. – А ты всерьез думал, что я спущу тебе это с рук? Только потому, что от меня отвернулись сильные мира? Да брось. Я никогда не складываю все яйца в одну корзину. От всякого отребья, знаешь ли, зачастую гораздо больше пользы… – Значит, угрожаете. – Да нет же! Я тебе будущее предсказываю. Знаешь что тебя ждет? Страх… Как думаешь, я уже твою девочку заказал? Или все впереди? Он нарочно выводит меня на эмоции. И только понимание этого удерживает меня от того, чтобы не вцепиться уроду в глотку. – Говоришь так, будто тебе самому нечего терять. – Так ведь нечего. Дети мои давно за бугром – тебе их не достать. А жена… Думаешь, мне не похуй на эту клячу? Мерзкий гогот Булавина стоит у меня в ушах, даже когда я выхожу из СИЗО. Хоть обещал себе бросить курить, стреляю у проходящего мимо летехи сигарету и с удовольствием затягиваюсь. Интересно, что бы сказал по этому поводу тесть. Его месть того стоила? Или, может, было бы лучше все оставить как есть? Я так точно склоняюсь к последнему. Уж не знаю, что это за магия, но угрозы старого хрена достигают цели. Курю, но сосущее чувство внутри дымом не заполнить… Сука. Сколько раз мне угрожали? Да не счесть. И все пофиг было. А теперь я чувствую свою уязвимость. Ею стала хрупкая девочка с красивыми глазами. Ладони потеют так сильно, что сенсор на телефоне срабатывает не сразу. – Привет. – Привет! – Прости, я пропал. – Папа сказал, что у тебя дела были. – Да. Ты как? – В ужасе, если честно. – М-м-м, и по какому же поводу? Предсвадебный мандраж? – О, это тоже, но еще и… – Смелей, Динар. Что тебя тревожит? – Я сегодня была у гинеколога, – после продолжительной заминки выдает неожиданное. – И? Что-то не так? – затягиваюсь сильней, так что горечь дешевого курева безбожно дерет глотку. – Нет-нет, все нормально. Но я попросила подобрать мне… контрацепцию. Учитывая все обстоятельства, я не думаю, что нам нужно торопиться с детьми. – М-м-м. Ну, а от меня что ты хочешь услышать? – Поскольку так не принято поступать, я, наверное, хочу услышать, что ты не против, – шепчет Динара. И ведь она права, да… Не принято. И поэтому первым делом меня окатывает волной разочарования с яркой нотой злобы. А уж потом включается здравый смысл – в конце концов, учитывая поступившие мне угрозы, сейчас и впрямь не лучшее время для обзаведения потомством. – Я не против. – Правда? – Да. – Я не отказываюсь, Муса. Я просто… немного напугана. – А я рад, что ты делишься со мной своими эмоциями. Так и продолжай. В динамике слышится мягкий смешок: – Не боишься, что я быстро тебе надоем? – Ни в коем случае. Как отец? Завтрашний день вытянет? Будет много гостей. Нельзя, чтобы его увидели слабым. По крайней мере, до тех пор, пока остается непонятным, кому выпадет честь возглавить наше ведомство. – Он непривычно тих. Я очень волнуюсь, как папа переживет мой отъезд. – Ты же не на Луну переезжаешь. А ко мне в дом. Который, кстати, неплохо бы еще раз проверить на предмет безопасности. Мы сворачиваем разговор с Динарой, я весь вечер и половину предсвадебной ночи кручу-верчу камеры, перенастраиваю сигнализацию и по двадцатому разу инструктирую новую охрану. И только под утро ловлю себя на мысли о том, что чертов старик оказался прав. Я действительно, сука, боюсь. Боюсь так, как никогда до этого не боялся. Глава 12 Роспись, никах, валим… Можно сказать, три свадьбы позади, а я как будто и не жена, потому что отец с Мусой решили, что я перейду к мужу только после валима, который мы отмечаем сегодня. Обвожу взглядом богато накрытые столы. Скольжу по лицам гостей. Если обряд никаха мы провели в обществе самых близких, а роспись оформили и вовсе через сайт, то на валим пригласили кучу народа. Многих из этих людей я даже не знаю. Списки приглашенных корректировались отцом, и тот, конечно, не упустил возможности пригласить «нужных» людей. И не то чтобы я против. Скорее всего, мне бы просто хотелось увидеть чуть больше знакомых лиц. Ой, да кого я обманываю? Мне страшно не хватает мамы и братьев. Я гадаю, какими бы они стали. Что бы чувствовали, отдавая сестренку замуж. Подначивали бы меня? Или, наоборот, давали бы какие-то мудрые наставления наравне с отцом? Их отсутствие в такой важный момент ввергает меня в печаль. Оставляет в душе пустоту, которую никто не может заполнить. Нет, конечно, мне позволили пригласить друзей. Никто не ограничивал меня в выборе тех, кого я хочу видеть на собственной свадьбе. Я сама по доброй воле отсеяла большую часть, позвав лишь Маринку и тренера, потому что, откровенно говоря, нет никакого смысла тащить ту часть моей жизни в эту. Теперь вот смотрю на Доброго, вырядившегося в костюм, и не верю, что еще каких-то полгода назад я жила соревнованиями, тренировками и мечтами о великих победах. Все так изменилось! Поворачиваюсь лицом к сидящему рядом мужу. Облизываю взглядом его хищный профиль, твердые губы, седые виски… И с удивлением понимаю, что вообще ни о чем не жалею. В груди щекочет от предвкушения. Ночи крадет бессонница. Каким будет наш путь? Что нас ждет? Сумеем ли мы сделать друг друга счастливыми? Мой отец в этом уверен. Я вообще давно не видела его таким счастливым, как накануне никаха и после. И одновременно с тем таким хрупким, будто истончившимся до прозрачности. – О чем думаешь, жена? Негромкий вопрос Мусы заставляет меня вздрогнуть. Жена… Надо же! Я его жена. – О папе. Вот уж кто точно в восторге от происходящего. Муса глядит в сторону отца. И что-то в его лице меняется. Он сводит брови, в уголках губ проступают складки. – Мои родители тоже счастливы. А как себя чувствуешь ты? Тяжелый взгляд Мусы придавливает меня к стулу. Проходится по обтянутым кружевом плечам к учащенно вздымающейся груди… И к глазам возвращается. – Я? – закусываю щеку. – На самом деле я немного устала. А еще очень рада, что послушала отца. Даже представлять не хочу, что бы папа почувствовал, если бы я сбежала. Или как бы мой побег отразился на его здоровье. – Потерпи еще немного. Скоро поедем домой. Я киваю, чувствуя, как по щекам разливается жар. Нам предстоит брачная ночь, и я совру, если скажу, что не представляла, какой она будет. Потупив взгляд, утыкаюсь лбом в плечо мужа. Муса посмеивается. И гладит меня по голове, как кошку… Или пса. – А в ринге такая боевая. – Это другое, – шепчу. – Ты ведь знаешь, да, чего ждать? – вдруг серьезнеет Муса, и теперь смеюсь уже я. – Мы живем в двадцать первом веке. Конечно, я знаю. Не успев договорить, морщусь, потому что его пальцы сильней сжимаются в моих волосах, отчего шпильки пребольно впиваются в кожу. – Надеюсь, не на собственном опыте? – интересуется будто невзначай, но эти пальцы, боже… и тон… так явно свидетельствующий о том, что он готов меня с позором выставить, если вдруг окажется, что я не девственница, взбалтывают эмоции. С одной стороны, ничего сверхъестественного в требованиях Мусы нет. Мы так воспитаны. С другой – нет, ну какой же он лицемер! Не могу, как хочется его щелкнуть по носу! Может, даже спросить, а если так, то что? Он от меня откажется? Но вместо этого, глядя в его бешеные глаза, я осторожно мажу пальчиками по выступившим на коже мужа желвакам и со всем достоинством замечаю: – Конечно. Только в теории. Я не стыжусь отсутствия опыта. Я горжусь своей чистотой. Но… В то же время меня немного пугает, что я не смогу удовлетворить настолько искушенного мужчину, как мой муж. – Хорошо, – щурится Гатоев. – Думаю, пора переходить от теории к практике. Пойдем. – К-куда?! – Прощаться. – Подожди! А торт?! Надо хоть торт разрезать, – прошу я, умоляюще на него глядя. От души выругавшись под нос, Муса соглашается. Приходится поторопить устроительницу свадьбы, чуть сократив сценарий. Разрезаем торт. Позируем для фото. Маринка тоже фоткает нас на телефон. И то и дело выставляет вперед большой палец, мол, офигеть какие фотки выходят. В тихой истерике подзываю ее рукой, чтобы угостить самым вкусным кусочком, заодно попросив тихонько: – Скинь мне хоть пару фотографий. – А фотограф че говорит? Долго будет делать? – До нового года обещал отдать. Маринка присвистывает. Я развожу руками: – Он лучший. – Динар! – поторапливает меня Муса, раскрывая ладонь. Послушно вкладываю в нее дрожащие пальцы. На безымянном красуется нескромных размеров бриллиант. Под аплодисменты и задорный свист гостей бежим к машине. Над головой взрываются салюты и сыплется рис. Учитывая, что валим разрешает присутствие гостей разных вероисповеданий, устроители свадьбы включили в сценарий обряды из самых разных культур. И мне это смешение, если честно, даже нравится. А вот Муса раздосадованно бурчит, вытряхивая рис из волос и карманов. Прикрываю ладошкой рот, чтобы глупо не захихикать. Гатоев сощуривается. – Смешно тебе? – Очень, – все-таки смеюсь. Да так заразительно, что и Муса хмыкает, распахивая дверь у меня перед носом: – В машину садись. Легко сказать. Со всеми этими кринолинами это не так-то просто сделать. В конечном счете мне все же как-то удается втиснуться на заднее сиденье. – Надо было переодеться перед отъездом. – И лишить меня удовольствия снять с тебя свадебное платье? – Муса ведет пальцем по кромке корсета. Ох ты ж… Жар со щек стекает на плечи и расползается по груди. Мне остается только порадоваться, что мое платье слишком закрытое, чтобы он увидел, как я смутилась. Отворачиваюсь к окну. Муса берет меня за руку. Кровь в венах разгоняется так, что ревет в ушах, как гоночный болид. А Муса, сам того не ведая, ускоряет ее ток до каких-то совершенно запредельных сверхскоростей легкими поглаживаниями большим пальцем центра моей ладони. – Ты уже пьешь таблетки? – Нет. – Во рту пересыхает. Я откашливаюсь. – Их прием нужно начинать с первого дня цикла. Разговоры на подобные темы в той же степени необходимы, как и мучительны. Как бы меня не радовал тот факт, что Муса – вполне современный, широких взглядов мужчина, я не могу так запросто отбросить впитанные с молоком матери установки и накладываемые окружением табу. – И когда будет этот первый день? – Скоро, – шепчу, не поднимая взгляда. – Я правильно понимаю, что сейчас у тебя безопасные дни? – А? – Говорю, раз у тебя скоро начнутся месячные, сейчас самые безопасные дни? – терпеливо повторяет Муса. – Наверное. Я втягиваю голову в плечи, и тут машина, к моему великому облегчению, останавливается. Нелепо путаясь в платье, я буквально вываливаюсь на улицу. Ежусь на пронизывающем ветру. Муса догоняет меня и накидывает пиджак на озябшие плечи. Дом у нас не такой большой, как отцовский. Но он располагается в хорошем месте. До брака Муса жил в квартире, так что здесь все необжито и пусто. Заглушая усилием воли истерику, не без любопытства осматриваюсь. – Здесь кухня, тут столовая. Это мой кабинет. Наша спальня наверху, – замечает с намеком. Я резко оборачиваюсь. Муса смотрит на меня, сложив руки на груди, и словно чего-то ждет. – Там? – сиплю, шагая к лестнице. Ничего не ответив, Гатоев просто устремляется за мной следом. Я затылком чувствую его предвкушающий взгляд. Взгляд хищника, выслеживающего антилопу. Ну, вот и какого черта я веду себя как травоядное, которое смирилось с тем, что его сожрут? Нет, так дело не пойдет. Встряхнув руками, заставляю себя выпрямить спину и встретить судьбу с достоинством. Наугад открываю первую попавшуюся дверь. Прохожу вглубь комнаты, размеры которой наталкивают на мысль, что я все же попала в хозяйскую спальню, и, гордо распрямив плечи, поворачиваюсь лицом к мужу. А он так неожиданно близко! Меня окутывает теплом его тела и запахом. – Зря повернулась. – Что? – Мне надо расшнуровать эту штуковину… Сглотнув, опять отворачиваюсь. Муса резко дергает шнуровку. Я вздрагиваю. – Мне бы сначала в душ. День был долгим. – Раздену, и пойдешь. Тон, не терпящий возражений. Ладно. Если честно, мне это даже нравится. В том, что он берет командование на себя, есть свой плюс – на мне не остается ответственности. Я растворяюсь в звуках развязывающейся шнуровки, расстегиваемых крохотных пуговичек, шуршании ткани и его тяжелого дыхания, которое в какой-то момент синхронизируется с моим. Когда платье падает к ногам, я уже ничего не соображаю. Просто по тому, как колеблется воздух за спиной, понимаю, что он зачем-то отступает на пару шагов. А потом жаркий взгляд, скользящий по моим ногам в чулках, едва прикрытым микроскопическими трусиками ягодицам, поясу и застежке лифчика. – Лицом повернись. Внизу живота в ответ на эту… не просьбу даже, команду – что-то с силой сжимается. Я конвульсивно стискиваю ляжки. Муса чертыхается, поторапливая меня: – Ну! Медленно-медленно оборачиваюсь. Я никогда не любила всех этих женских штучек, и вообще долгое время предпочитала удобные спортивные комплекты. Но кажется, бурная реакция мужа на то, что на мне надето, заставит меня пересмотреть свои приоритеты. Хочу ему нравиться! – Хороша… Шепчет, облизав губы. Практически тут же подходит ко мне, заводит руку за спину и щелкает застежкой бюстика. И даже я бы не смогла управиться так быстро! Иголка ревности прошивает нутро насквозь. Дрожу как осиновый лист, когда он поддевает бретельки пальцами, помогая освободить грудь. – Идеальна. Муса кружит вокруг меня, обнаженной по пояс, как заводчик вокруг выставленной на торги племенной кобылы. Это смущает. Это заставляет кожу гореть. И истекать соком. Напряжение такое, что когда Муса опять приближается, чтобы погладить пальцем выступающую косточку на бедре, я тихонько всхлипываю. Глядя исключительно в мои затуманенные глаза, муж отстёгивает подвязки, крючки на поясе и отдает мне очередную команду: – Чулки сама сними. Логично. Потому что для этого ему пришлось бы, по меньшей мере, встать передо мной на колени. Себя не помня, ставлю ногу на кровать и деревянными от волнения пальцами быстро скатываю сначала один чулок, а за ним и другой. Он смотрит… Смотрит, не отрываясь, так, что у меня под его взглядом плавится кожа и стекает по позвоночнику бисеринками пота. Мне немного страшно от того, что понятно – вряд ли Муса будет нежным. За спиной шуршит одежда. Я не могу заставить себя обернуться… – Смотри на меня. Оборачиваюсь, да. У меня к его командам уже условный рефлекс выработался. А вот разлепить глаза заставляю себя не сразу. Свет… Он, к счастью, пока в трусах. С болезненной жадностью разглядываю его тело. Сухое, мускулистое. Без единой капли жира. Что хорошо. Сплошь покрытое короткими волосами, что… неожиданно. – Пойдем! – протягивает руку. – К-куда? – В душ. – Вместе? – Так будет быстрее. Ну же, Динар. Не стесняйся. Меня не надо… Зачарованно киваю. И снова вкладываю пальцы в его ладонь. В конце концов, он – мой муж. И я теперь обязана следовать за ним, куда бы ни лежал его путь. Потому что мне хочется за ним следовать. Уже в ванной Муса бесцеремонно проникает пальцами мне между ног. Просовывает указательный под перешеек трусиков. Замечает хрипло: – Это нужно снять. И не дожидаясь, пока я отомру, стаскивает трусы с себя. Я резко отворачиваюсь. Муса смеется. – Сама невинность, да? – Это плохо? – Нет. Он подходит вплотную, прижимается животом к моей спине и, видно, осознав, что стыд никогда не позволит мне выполнить его просьбу, стягивает к ногам шелк. Глава 13 В душе достаточно тепло. Но Динару колотит, будто в ознобе. У девочки первый раз, я могу понять ее страхи. Загадка – почему я сам до предела взвинчен. Возвращая контроль, не спеша выдавливаю на ладонь немного геля для душа. Взгляд невольно задерживается на полочке, где теперь полно всяких женский штучек… Интересно, зачем ей, такой молоденькой, столько уходовых средств? Подношу к носу, вдыхаю аромат. Представляю, как он раскроется на ее изумительной медового цвета коже. И в затылке тянет от предвкушения. Член подскакивает к пупку. Сглотнув, касаюсь мыльными ладонями рельефных плеч. Динара замирает, часто и тяжело дышит. Веду вниз по рукам до самых кончиков пальчиков. Смещаюсь с рук на бедра, выше, на абсолютно плоский живот с нереально проработанным прессом и идеальной каплей пупка. Фигура Динары ожидаемо спортивная. Неожиданно исключительно то, как мне это нравится. Всегда думал, что предпочитаю плавные женственные формы. Но это… Тяжело дыша, обхватываю упругие груди. Пропускаю между пальцев соски. Меня скручивает, как пацана. Кислород в легких вспыхивает. Чертыхаясь, отшатываюсь в сторону, чтобы не опозориться. Руки, сука, ходуном ходят от нетерпения. Меня колотит от необъяснимого тягучего соблазна, исходящего от этой невинной девочки. Моей жены. Потянувшись за новой порцией геля, отмечаю, что задница у Динары тоже выше всяких похвал. Абсолютное совершенство и по форме, и по упругости. Я, блин, просто ее сожру, если прямо сейчас не успокоюсь. Я сожру. Ничего на потом не оставлю. – Я пойду? – Иди, – рычу, злясь на собственную несдержанность. Вылетает пулей. Стаскивает с держателя полотенце. Напугал! К бабке ходить не надо. Сука… Ну откуда же мне знать, как себя вести с трепетными девицами? Я с такими до этих пор дел не имел. В этом смысле мы все же из разных миров. Она для меня – терра инкогнита. «Просто иди и сделай это!» – велит голос в моей голове. Быстро вытираюсь. Не потрудившись обмотать бедра полотенцем, шагаю к двери. А там притормаживаю. Глубокий вдох – ну все. Не дрейфь. Когда я возвращаюсь в спальню, Динара расчесывается перед зеркалом. Волосы у нее – тоже кайф. Концы касаются Венериных ямочек чуть повыше задницы. Но сейчас те прикрыты тонким шелком халата. Из глубин моего естества вырывается странное вибрирующее рычание. Глаза Динары широко распахиваются. Расческа выпадает из ослабевших пальцев… Это, блядь, что за спецэффекты? Что со мной? Трясу головой: – Не бойся. Иди сюда. Повернуться ко мне лицом ей стоит усилий. – Я не боюсь, – задирает нос. – Боишься. И правильно. Будет больно. Но только поначалу. Утешил, называется! Черт. Как-то я даже не представлял, что это может быть так сложно. Я не привык… нежничать. Я вообще не знаю, как к ней подступиться. – Как ты это видишь? – Че-го? Гатоев, ты спятил?! – Как мечтала? Ну? Первая брачная ночь бывает один только раз. – Я не знаю. Просто… Может быть, ты меня поцелуешь? Внутри что-то екает. Время схлопывается. Я оказываюсь рядом с ней. Нос к носу. Обхватываю ладонью затылок, чуть-чуть подаюсь вперед и обрушиваюсь на ее губы с небывалой жадностью. Вряд ли она просила о чем-то таком. Но мне не затормозить. Стоп-краны сорвало. Путаясь пальцами в волосах, раскрываю ее для себя, хриплю, задыхаясь от незнакомой прежде потребности. Желания заклеймить. Застолбить за собой. Начав, совершенно невозможно остановиться. Целую скулы, прикусываю ушную раковину, веду языком по ключицам, все это время методично подталкивая ее к кровати. Отстранюсь лишь на миг, окидываю взглядом грудь. Смыкаю губы на соске, зажмуриваюсь. В башке какой-то лютый драм энд бейс. Шорох простыней, ее бессвязный шепот. Мое сорванное дыхание… Терпеть больше невозможно. Закидываю ее ногу на бедро. Динара стыдливо прячет горящее лицо в ладонях, потому что мой взгляд соскальзывает на чуть разошедшиеся от такой позы нежные лепестки. Какие уж тут прелюдии, если я от одного этого вида готов обкончаться? Я крепче обхватываю ее бедро и с силой толкаюсь. Она всхлипывает. Часто дышит. На глазах слезы. Я на них не смотрю. Потому что все мое внимание в месте нашего соединения. Мне так тесно, что почти больно. Эмоции чересчур сильны. Выпустить их на нее я не могу. Но как удержать в себе – не знаю. Динара болезненно всхлипывает. В голову приходит запоздалая мысль о том, что мне не мешало бы купить смазку с каким-нибудь анальгетиком – ведь я вряд ли ограничусь одним разом. Даже несмотря на боль, что она испытывает. Мне мало ее, даже когда я в ней. Я животное? Я животное. Гляжу в блестящие глаза жены и себя ненавижу за то, что не могу перестать двигаться. Долблю, как отбойный молоток. Прицельно, с оттягом. Оргазм зарождается где-то в затылке, прокатывается мощной волной по телу, и я взрываюсь в ней, сотрясаясь в конвульсиях. По идее такой мощный приход должен выжать меня досуха. Но я на удивление бодр. Я заряжен, как гребаный энерджайзер. Откатываюсь в сторону. Сажусь, с беспокойством глядя на жену. А ведь для беспокойства у меня есть все причины. Она лежит безвольная, как сломанная кукла. Бедра разъехались в стороны. Еще недавно девственно сомкнутые лепестки превратились в раскрытый кровоточащий бутон. От души выматерившись, лечу в ванную. Смачиваю полотенце, возвращаюсь, чтобы за ней поухаживать. А Динара даже этому не сопротивляется. Липкий ужас стекает вниз по позвоночнику. Что я натворил? Что я натворил? Что я натворил? С ней так нельзя было. Я же ей на всю жизнь, наверное, охоту отбил, я же… Что со мной, мать его, случилось? Как так вышло, что я потерял контроль? И ни одной идеи ведь, как это исправить. Убедившись, что она чистая, утыкаюсь носом в бедро. Что-то подсказывает, что сейчас ее ни в коем случае нельзя оставлять наедине с мыслями, как я решил было сделать вначале. – Прости меня, – все же выдыхаю сипло. – За что? – неожиданно оживает Динара, чуть приподнимаясь на локтях. – За то, что не сдержался. Ты… – Что я? – Ты красивая очень. Моя. У меня просто крышу сорвало. Хотя, конечно, это ни хера меня не оправдывает. – Да? – Ну, естественно. Дерьмо это все. Я вдвое старше. Нужно было действовать… – Нежнее? – подсказывает она. Она… она… мне подсказывает. И губы ее дрожат. Отчего вина во мне раздувается, давя на все органы сразу. – Сильно больно? – отвожу взгляд, не в силах на нее смотреть и не реагировать. Наверное, мне еще предстоит осознать, что за хрень со мной произошла. И происходит. А потом, найдя рациональное объяснение, попытаться забыть этот эпизод. – Уже полегче. – Я могу тебе как-то помочь? Это меньшее, что я должен сделать! Динара сквозь слезы смеется: – Знаешь, у меня нет ни одной идеи. Когда я ударялась или падала, папа целовал мне коленки. А к тому, что делать с взрослыми травмами, жизнь меня не готовила. Она смыкает колени, тянет на себя одеяло, намереваясь устроиться на боку. А я, прежде чем успеваю осознать, что делаю, тупо ей не даю этого сделать. Наши с женой взгляды встречаются. Увязаем друг в друге. Ее нежная грудь взволнованно трепещет. Истерзанные соски напрягаются. Во взгляде мелькает паника, и она опять тянется к злосчастному одеялу. Которое я с еще больше настойчивостью выдергиваю из ее пальцев. – Может, этот способ работает не только с коленками, а? – криво усмехаюсь. А в башке такое… нет, ну, нет… Я же не собираюсь этого делать? С чего вдруг? Никогда не делал, а тут… А тут, сука, слюна во рту собирается – так хочется. Глаза Динары становятся совсем круглыми. Колени безвольно разъезжаются. Я сползаю еще чуть ниже. – Муса… – Молчи. И осторожно ее пробую. Там… Ведет, будто я пол-литра опрокинул в себя махом. – Это же необязательно. Я просто так ляпнула…. Алла-ах. Сначала просто поцелуй, да. Потом в ход идет язык. Ощупывает складочки, малюсенький узелок в их венце. Теребит, широкими мазками лижет. Пробует. Осваивает новое. Сознание будто раздваивается – одной его частью я прислушиваюсь к своим желаниям, другой – ее реакцию мониторю. Поначалу Динара даже не дышит, кажется, так что ничего не понять. Потом, напротив, начинает дышать часто и надсадно, в промежутках между вдохами бессвязно бормоча: – Муса… Мамочки. Муса… Ой! А потом ее руки опускаются мне на голову, пальцы зарываются в волосы, а бедра, которые я, с силой сжимая ягодицы, фиксирую у своего голодного рта, начинает сводить судорогами. И, наконец, по всему ее телу волной проходит оргазмическая судорога. Охренеть. С ума сойти просто. Дождавшись, когда буря стихнет, откатываюсь в сторонку. Даже в самых смелых мечтах я не мог представить, что отлизав кому-то, испытаю такой запредельный кайф. Хотя… тут, скорей всего, дело в том, что как раз не кому-то! А именно ей. Чистой, нетронутой моей девочке. Только, мать его так, моей. Да меня, оказывается, эта мысль заводит. Я бы всю ее от кончиков пальцев до ушей вылизал. И ничего ведь, ни на грамм себя меньше мужиком не почувствовав, чем был до этого. А скорее даже наоборот. Обещал курить бросить, но как не закурить после такого – непонятно. Отхожу как есть голый к окну. Открываю фрамугу и, пялясь на девушку в своей кровати, с удовольствием затягиваюсь. – Ну, полагаю, извинения приняты? Розовеет, натягивает одеяло, но ведь не пасует совсем, а довольно нагло так замечает: – Ты определенно знаешь в них толк. А мне, блин, это нравится. Оскалившись, сообщаю: – Вообще-то это был дебют. Вижу, как смущение борется в ней с любопытством. Что, маленькая, хочется уточнить, о чем я конкретно? Потешить женское тщеславие? Почему нет? – Это только для жены. В глазах Динары мелькает неприкрытая радость, которую эта девочка еще не научилась скрывать. Ловлю себя на том, что хочу, чтобы она оставалась такой… открытой. В этом есть свой особенный кайф. – Я думала, для жены теперь вообще все, – претенциозно дергает бровью. Ах ты ж маленькая хитрюга! Тебе палец дай, так ты и руку оттяпаешь? Улыбка расползается до ушей. Хотел бы вспомнить, когда в последний раз у меня такое хорошее настроение было, да не смог бы. Знал бы, сколько счастья она привнесет в мою жизнь, давно бы женился. Затягиваюсь так, что фильтр жжет. Прищурившись, облизываю ее укутанное в простыни тело взглядом. Мы сложно к этому шли, я сплоховал, совершил много ошибок. Но я же не идиот, чтобы их повторять! И не слепец, неспособный в упор разглядеть свое счастье. Мое счастье имеет вполне отчетливый контур. – Все правильно. Даже не сомневайся. Чувствуя, как снова тяжелеет в паху, тушу в хрустальной пепельнице сигарету и возвращаюсь в кровать. Жена наблюдает за моим приближением, широко распахнув глаза. И да… Я понимаю, куда прикована большая часть ее внимания. – Я тебя выпачкала, – лепечет. Ох ты ж. Я и впрямь немного в крови. Это лучше другого свидетельствует о том, что я буду последней скотиной, если опять на нее полезу. С другой стороны… мне надо. Я не усну. И вообще, у нас брачная ночь, не так ли? Ложусь рядом, когда в мозг вгрызается давно позабытый голос совести: «Эй, мудак, неужели ты сегодня мало дров наломал?». Отвожу от лица Динары влажные от испарины пряди. Вглядываюсь в испуганные глаза. А я ведь не прощу себя, если все испорчу – понимаю вдруг. Значит, надо что-то в себе менять. Например, вспомнить о том, что существуют чьи-то еще желания, кроме моих собственных. – Потрешь мне спинку, жена? – Д-да, – во взгляде Динары скользит неприкрытое облегчение. Чувствую себя конченой сволочью в этот момент. Встаю, подхватываю Динару на руки. – Прости. – Уже ведь проехали… – улыбается. – За то, что будет, прости. Я еще не раз дров наломаю, пока привыкну, что не один. – Я за одну эту просьбу готова простить тебе все на свете, – шепчет Динара. Я усмехаюсь. Целую ее в нос. – Ты только данное мне обещание помни, хорошо? Это очень больно, когда… – Тщ-щ-щ, я же слово дал. Глава 14 Следующие за свадьбой недели Муса пропадает на работе. Возвращается уставший. И какой-то дерганый. Мы практически с ним не видимся – он приходит под утро. На мои ненавязчивые вопросы неизменно отвечает, что разруливал какую-то серьезную проблему. Я покладисто киваю. И чтобы отвлечься, еще с большим прилежанием учусь и занимаюсь домом, желая поскорее превратить его в уютное гнездышко, куда Мусе будет хотеться вернуться. Но главное, я стараюсь себя не накручивать. По сто раз на дню напоминая себе, что это нормально на его должности – работать много и ненормированно. Но все равно мне, как любой влюбленной до одури девочке, хочется внимания. Так что когда Муса приглашает меня на наше первое после свадьбы свидание, я чуть с ума не схожу от счастья. Ну, это я так называю – свидание. Сам Муса ограничивается словом «ужин». Впрочем, ничего другого я от этого сухаря и не жду. С улыбкой придирчиво разглядываю себя в зеркале. В глазах лихорадочный блеск. Тело вибрирует в предвкушении встречи. Собираясь, я перебрала в голове тысячи тем, которые хотела бы обсудить с мужем, но так и не остановилась на какой-то конкретной. А ведь мне так хочется показать Мусе, что со мной может быть интересно не только в постели, из которой мы практически не вылезаем, когда он все же появляется дома. Стоит окунуться в эти мысли, как дыхание сбивается. Не отрывая взгляда от своего отражения, касаюсь пальцами нервно пульсирующей вены на горле. Нет, мне все нравится… Правда. Хотя подчас Муса творит ужасно смущающие вещи, у меня даже мысли нет ни в чем его ограничивать, но как же хочется стать для него кем-то большим! Как мне не хватает разговоров с ним ни о чем, каких-то простых обыденных вещей вроде совместного обеда, или просмотра идиотского сериала, который мы бы обсудили, отправившись в магазин за продуктами. Но время идет, а между нами ничего не меняется. Да и продукты нам привозят с доставкой на дом. Прерывая мысли, в сумочке пиликает телефон. Я подпрыгиваю от неожиданности, сумка падает, ее содержимое рассыпается по полу. – Да, Муса? Мне выходить? Ты подъехал? – тараторю, распихивая барахло по местам. Помада, салфетки, зарядное. Пудра, которая, естественно, разбилась. И… таблетки. Подхватываю, подношу коробочку к глазам. Как давно я ее купила? Свадьба была, кажется, совсем недавно, но если вдуматься, две недели уже прошло. Приход месячных я ожидала гораздо раньше. Одно время я даже волновалась, как бы те не пришлись на свадьбу. Во рту сохнет. – Да, выбегай. Тут такой дождина… Сама настояла на контрацепции. И сама в итоге все просрала? – С-сейчас. Мамочки, я к этому не готова! Мне всего двадцать. Какие дети?! Они все усложнят, а у нас с Мусой и так все не очень гладко. В панике толкаю дверь. Несусь по крыльцу. Дождь и правда льет, барабанит в жесть козырька. Яростные порывы ветра холодными пальцами скользят вверх по ногам, проникают под юбку и достигают бедер. Меня знобит, хоть Муса подъехал к самому крыльцу, а я и не должна была успеть так замерзнуть. Ныряю к нему на заднее сиденье. – Ледяная! Гатоев прижимает меня к себе, несмотря на то, что с меня капает. – Намокнешь, – предупреждаю, впрочем, ничего не делая для того, чтобы отстраниться от мужа. Мысли хаотично мечутся в голове. Дождь завесил окно целлофановой пленкой – мне даже отвлечься не на что. Аллах, сделай так, чтобы я оказалась не беременной! Пожалуйста. Я не готова… Я совсем к тому не готова! Да и Муса. Что-то я не помню, чтобы он так уж настаивал на детях. Хотя ему как раз таки давно пора обзавестись потомством. Что он скажет? Что обо мне подумает?! Что я идиотка, не способная справиться с единственной возложенной на меня задачей? Когда я мечтала поразить его своим интеллектом, я точно не это имела в виду! – Что случилось? – Ничего! – выпаливаю излишне поспешно. Муса сжимает мой подбородок. Настырно поворачивает к себе. – Именно поэтому ты на грани истерики? Попробуй еще раз. И тон еще холодней, чем беснующийся за окном ветер. На что он злится? Отодвигаюсь к двери, забиваюсь в угол, обхватив себя за предплечья. Говорить ему о своих опасениях? Или все же не стоит? Вдруг цикл сбился из-за того, что я, наконец, начала жить половой жизнью? Такое ведь бывает. Наверное. – Просто месячные все никак не начнутся, – шепчу я. – А? – брови мужа недоуменно сталкиваются над переносицей и взмывают вверх, будто крылья птицы. – И? Что ты хочешь этим сказать? – Скорее всего, ничего. Просто увидела таблетки в сумочке и поняла, что мой цикл нарушился. – Или ты залетела, – не церемонясь, вываливает все как есть Муса. До того, как я успеваю осознать, что скрывается за этими его интонациями, опускает вниз отделяющую нас от водителя перегородку и просит: – У ближайшей аптеки останови, Миш. – А потом ко мне обращается: – Тест, я так понимаю, ты не делала? Заторможенно веду головой из стороны в сторону. Меня все сильнее колотит. Страх внутри растет, давит на ребра. Мысли как неповоротливые дирижабли плывут в голове. Лишь осознав, что довольно долго пялюсь на Мусу, стремительно отвожу взгляд. Ужас сочится из меня, заполняя салон звуками сбившегося дыхания. – Скажи что-нибудь! – не выдерживаю. – Например, что? – Например, что я бестолковая дура! – кричу, задыхаясь. Муса, конечно, ничего такого не говорит. Но ему и не надо. У него очень выразительный взгляд. Мои губы немеют. Ужас ледяной дождевой водой льется за шиворот. – Ты не виновата. Мне следовало проконтролировать этот вопрос. Слова Мусы гремят в моей голове, даже когда он уходит. Я не виновата. Он действительно так считает? Или теперь до конца жизни будет меня винить в том, что я залетела? Надо бы этот момент уточнить. Но я не могу выдавить из себя ни звука, даже когда понимаю, что о наших планах на вечер можно забыть. Мне до слез жаль, что все сорвалось. В дом возвращаемся молча. Он за эти две недели ожил. Заполнился вазочками, пледами и подушками. Многое нам подарили на свадьбу, что-то я купила сама. Вышло замечательно. Еще утром я гордилась тем, как быстро мне удалось вдохнуть жизнь в эти стены. А сейчас у меня одно желание – провалиться под землю. – Нужно помочиться в какую-то емкость. – Выйди! – в ужасе шепчу я. Ну не думает же он, что я стану это делать при нем?! В глазах мужа мелькает неприкрытое недовольство. Но, к счастью, он идет мне навстречу. Когда дверь за Мусой захлопывается, я без сил приваливаюсь к стене и по ней же сползаю на пол. Какое-то время трачу на то, чтобы убедить себя, что это не конец света. Другие же как-то справляются?! Матери-одиночки, малоимущие, девушки из незащищенных слоев… Впрочем, эти уговоры не сильно-то действуют, и две полоски все равно ввергают меня в состояние абсолютного шока. Полгода назад… Еще каких-то полгода назад мы с друзьями тусовались, зависали на тренировках и строили планы на жизнь. Такие беззаботные и свободные. Такие легкие и счастливые мечтатели. В себя прихожу, когда Муса вытаскивает тест из моих онемевших пальцев. Вскидываю мокрые ресницы как раз в момент, когда он подносит злосчастную полоску к лицу. «Ну же, пожалуйста, скажи что-то ободряющее!» – вопит мое сердце. Муса тянет руку, помогает мне встать. Все молча… – Скажи что-нибудь. Ты не рад? – Не в этом дело. – Т-тогда в чем? – Все очень не вовремя. На работе… – Проблемы. Я это тысячу раз слышала. Только знаешь что? Мой папа занимал этот пост столько, сколько я себя помню. И проблемы были всегда. – Твой папа сам по себе – ходячая проблема! – дергает крыльями носа Гатоев. – Ты на что это намекаешь? – На то. Он так увлекся местью, что не учел, как дела прошлого отразятся на нашем будущем. – Не мог бы ты объяснить конкретнее? Я ничего не понимаю. – Не мог бы! – рычит, но тут же берет себя в руки и, дернув плечами, будто стряхивая эту злость, делает шаг ко мне. – Ты просто знай, что все будет хорошо. «Хорошо… Хорошо… Хорошо», – прокатывается эхом в опустевшей вмиг голове. Ноги слабеют. Я вцепляюсь в лацканы пиджака мужа. Он с силой проходится ладонями по спине и обхватывает мои ягодицы. – Надо тебя врачам показать. Робко улыбаюсь. Да, все это очень неожиданно, но вот – не прошло и пары часов, а мы уже говорим о каких-то банальных вещах. Как миллионы беременных парочек до нас. – У меня есть гинеколог. – Не думаю, что тебе следует обращаться к нему. – Почему? – удивляюсь я. – Твое положение не нужно светить. – Муса в задумчивости трет переносицу. – Возможно, тебе вообще будет лучше уехать. – Куда уехать? Для чего? – изумляюсь я. – Чтобы родить в спокойной обстановке. Ничего не понимая, щелкаю у мужа перед носом пальцами: – Оп. Готово. Спокойная обстановка. Потому что где еще мне будет спокойнее, чем дома?! А Гатоев, пребывая в каких-то своих мыслях, отмахивается: – Ладно, это мы потом обсудим. Время еще есть. – Я никуда без тебя не поеду. Муса как-то странно на меня смотрит, потом, вроде, согласившись, кивает. И я, наконец, хоть немножечко расслабляюсь. Я еще не знаю, что Гатоев все равно сделает по-своему. Я еще на что-то надеюсь… И так слепо верю ему. Когда пять месяцев спустя я улетаю, у меня даже мысли нет, что мой муж отсылает меня… навсегда. Просто папе становится хуже. Просто его лечение на родине не дает никаких результатов. Просто я его сопровождаю на обследование в одну из лучших европейский клиник, готовых за него взяться. И задерживаюсь там, потому что… Аллах, мне не позволяют вернуться. У меня даже паспорта отбирают. И старый телефон, по которому меня могут найти. Кто может? На этот вопрос Муса отвечает туманно. Ссылается на то, что в разгаре борьба за главное кресло в их ведомстве. Говорит, что он тоже оказался в эту самую борьбу втянут. А на мой вопрос, зачем ему это долбаное кресло такой ценой, Гатоев не отвечает. И только с силой сжимает челюсти. Докопаться бы до сути. Но я так уязвима, что не могу. Не могу настоять на своем. Не могу вывести мужа на откровенность. И только плачу, плачу, плачу… Самой себе опостылев. Муса просит успокоиться. Говорит, что так я превращу нашего сына в неврастеника еще до рождения. Он прав, да… Он, конечно же, прав. Но каждый наш разговор один черт заканчивается скандалом, и потому, наверное, в какой-то момент эти самые разговоры просто сходят на нет, ограничиваясь необходимым набором фраз. Ты как? Как малыш? Что говорят врачи? В попытке как-то себе объяснить происходящее, я прихожу к выводу, что Муса отослал меня, лишь бы я ему не мешала. Чтобы жить, как привык. Чтобы трахать тех, кого хочет. Потому что не может он, ну не может месяцами обходиться без женщины. А тут еще папа. Мой папа уходит. Я понимаю это раньше врачей. – Я рад, Динара. Дождался. Могу уйти к ним с чистой совестью… Не плачь, моя девочка. Это счастье. Я столько лет этого ждал… – А как же я? – Ты, моя девочка, в надежных руках. О тебе я не переживаю. Будь счастлива… Только осознание того, что отец умирает, не дает мне завизжать или, чего доброго, на него броситься! Он издевается?! В каких таких, блин, руках?! Вероятно, обезболивающие, которые ему дают, помутили его рассудок? Не может же он не понимать, что происходит?! Я! Одна! Я совершенно одна… Мне больно, мне плохо, мне нечем дышать. Я не плачу, нет. Слезы закончились. Но от предательства Мусы, ревности и любви, разъедающей ржавчиной мою душу, ощутимо трясет и мутит. Никогда я уже не буду счастливой… – Ты же счастлива? – вдруг спрашивает отец, глядя мне прямо в душу. – Конечно, – шепчу я, слизывая слезы. – Конечно, пап. Я тебя люблю. – И я тебя люблю, мыш-ка. Папин взгляд медленно стекленеет. Монитор вопит. Умар маленький в отчаянии толкается в животе. Прибегают врачи. Меня уводят. По ногам течет. И кто-то опять кричит… А дальше я ничего не помню. Только яркие, как маленькие солнца, лампы над головой и долгожданный крик моего сыночка. – Привет. Вот ты какой… Ну какой… Жадный. Это то, что я точно знаю. Не зря же он вцепился в грудь и теперь забавно рычит. По лицу текут слезы. Самый счастливый день. Самый ужасный. День, когда я осиротела, и привела в мир новую жизнь. День, после которого я никогда уже не буду прежней. Потому что мне не на кого больше оглядываться… Глава 15 – Смотри, Золотинка, видишь, какой большой красивый самолет? А у него под крылом реактивный двигатель – вершина инженерной мысли, если верить во-он тем умным дядькам. – Проникает в мысли смутно знакомый голос. Оборачиваюсь на звук. Ну, надо же… Амалия с малышом на руках. Я как-то выпустил ее из виду, не до этого совсем стало, а она, получается, все же добилась своего. Родила. – То есть и моей мысли тоже, прикинь? – продолжает. – Иногда мне не верится, что я приложила руку к такому проекту… Это же сон! Кстати, а я тебе рассказывала, как еще называют реактивный двигатель? Нет? Да ты что! Огненным сердцем его зовут. Красиво, правда? А знаешь почему? Амалия, улыбаясь, отворачивается от огромного окна, из которого открывается классный вид на летное поле, и вдруг начинает оседать. Как оказываюсь возле нее – не знаю. Вперед толкают инстинкты. Одной рукой отбираю у давешней любовницы ребенка, другой поддерживаю за локоть ее саму. И тут Амаль выворачивает прямо на мои туфли. – Амалия? Ты как? Пригласить врача? Перевожу обескураженный взгляд с ее лица на ребенка и обратно. В аэропорту же должен быть медпункт? – Извини, пожалуйста, – чуть оклемавшись, Амалия торопливо забирает мелкую из моих рук. – Все нормально. Словно боится, что я ей наврежу. Глупая. И как всегда, до чертей самоуверенная. Думает, мне до сих пор есть до них какое-то дело, а ведь по правде я об этой истории забыл и думать. Как-то резко не до того мне стало. Совсем. Теперь даже и вспомнить не могу, почему меня так колбасило. – Нормально? – иронично пялюсь на свои туфли. – Это просто волнение. Мы в первый раз летим. Да еще так далеко… Ничего больше добавить к сказанному Амалия не успевает. Потому что к нам подлетает ее муж. Позволяя себя оттеснить, непроизвольно ловлю обрывки их разговора. – Ты как? – Я отлично. А вот туфли Мусы серьезно пострадали. Можешь достать из сумки влажные салфетки? Усадив Амалию на удобный диванчик, Дима, так его зовут, не спуская ребенка с рук, умудряется открыть сумку. Невольно отмечаю, как ловко он управляется с малышкой. И уношусь в тот день, когда мне в первый раз дали подержать сына. Он был крохотным и похожим на сморщенный финик. Я осторожно, боясь сломать, прижимал его хрупкое тельце к груди, в которой вдруг стало так тесно, что затрещали ребра, и проклинал собственное косноязычие, не дающее мне сказать то, что я знаю, Динара тогда ждала от меня услышать… – Спасибо, что помог, – выдергивает меня из воспоминаний Дима, протягивая упаковку салфеток. – Пожалуйста. Ничего не могу с этим поделать. Мое внимание целиком и полностью занимает ребенок. Я отслеживаю то, как слаженно взаимодействуют отец с дочерью, как он тонко чувствует, кажется, любое ее желание. И завидую. Я своего сына не видел уже два месяца. – На папу похожа. Счастливой будет, – усмехаюсь я, чтобы хоть как-то оправдать свой интерес, и отворачиваюсь, чтобы вернуться на место, когда мне в спину прилетает: – А тебя можно поздравить? – Да. У меня сын, – киваю, сам дивясь тому, сколько гордости в моем голосе. А еще, наверное, тоски, которую Амалия наверняка принимает за что-то другое. Я же просто соскучился. Сердце огнем горит в предвкушении новой встречи. Я уже на самом деле не здесь. Я там, с ними… Мысленно хожу туда-сюда по детской, прижимая Умара к себе, пока Динара на пару с помощницей по дому собирают чемоданы в дорогу. – Поздравляю, Муса. От души. Киваю напоследок и ухожу. Краем сознания отмечая только, что нигде даже не екает. Откидываюсь на диван. Мы с Динарой, считай, полгода порознь. А мой личный ад длится уже, пожалуй, что год. Просто поначалу я еще верил, что смогу справиться с одолевающей меня паникой. И пока обстоятельства позволяли, держал Динару при себе. Но какое же это было мучение… Чем сильнее разгорались мои чувства к этой девочке, тем острее становился страх. И нечего его не унимало. У меня развилась настоящая паранойя. К ней была приставлена такая охрана, что мимо бы и муха не пролетела, а я все равно дергался. Хватался за телефон, бесконечно проверяя установленные в доме камеры, и боялся… так боялся, что ее у меня отнимут. То есть уже их. Ни одно кресло того не стоило, да. Ни одна месть. Мог бы с этой темы спрыгнуть – так спрыгнул бы, не задумываясь, но разве же мне оставили шанс выйти из этой игры? Нет. Тесть подставил меня по полной. Я должен был или на самый верх взлететь, или тупо уйти на дно. Какого-то черта Халилов не сомневался, что у меня получится первое. Лестно? Да. Но мне бы, сука, его уверенность. В этой партии я стал победителем только потому, что у меня была охренеть какая мотивация выжить. Ну и папочка с компроматом, тут ему, конечно, спасибо. Сейчас все устаканилось. Кресла и сферы влияния поделены. На несколько лет вперёд так точно. А там дело за мной, сумею развернуться – устою. Фора есть, мотивация, опять же, только растет. Старый хрен все просчитал наперед и ушел со спокойным сердцем. Мне же теперь покой только снится, но с этим можно работать. С этим я справлюсь. Главное, что моей семье никто больше не угрожает. Год ушел на то, чтобы выйти на тех, кому ее заказали, и… хм, решить этот вопрос. Адски нервный год. Который Динара, надо сказать, ни в какой мере мне не облегчила. Вспоминаю, как во время скандалов с Амалией думал, что жизнь с Динарой на этом фоне покажется мне сущим раем, и растягиваю губы в невеселой улыбке. В этом плане я жесточайшим образом просчитался. За время нашего вынужденного расставания малышка Динара вынесла мне весь мозг. Такая себе поддержка, если честно. Но и ее понять можно. Я тогда не мог объяснить ей происходящее, а ей по понятным причинам требовались весомые объяснения. Ничего. Совсем скоро мы все исправим. Перелет с вынужденной пересадкой. Такси. Старый, будто с открытки, город. Винтажная дверь в подъезд и современный домофон. Впрочем, у меня есть ключ. Квартира, которую я снял для Динары и сына, располагается на втором этаже. Поднимаюсь. Как пес поглощая незнакомые ароматы. Почему-то остро пахнет травами, побелкой и кофе. Открываю дверь. Динара дома. Я не знаю, как, но как-то я это чувствую. Прохожу вглубь квартиры и вдруг слышу знакомую с детства колыбельную. Дыхание перехватывает, половица под ногами скрипит. Напев обрывается и секундой спустя возобновляется снова. Стоя в тени коридора, наблюдаю за тем, как Динара возится с нашим сыном. Если бы это как-то спасло от разъедающей нутро тоски, я бы оживил мудаков, что угрожали моей девочке, убил бы заново, и их смерть была бы мучительной. Но это не поможет вернуть мне упущенного. Последних месяцев ее беременности, первых – жизни Умара… Это то, что никогда уже не будет моим. Все что мне остается – настоящее. Красивый профиль. Водопад волос, ласкающих кончиками старинный паркет. Мельтешение маленьких кулачков, которые Динара, прерывая песню, звонко целует. И ее тихий, светлый какой-то смех. Он проливается бальзамом на мою поободранную за этот год шкуру… Просто стою и млею. Все хорошо. Все, наконец, хорошо. И мысли нет иной. – Динар… – тихонько стучу о косяк, чтобы ее не испугать, но, конечно, она все равно пугается. – Привет. – Привет, Муса. Не знала, что у тебя есть ключ. – Он есть, – прохожу в комнату, вытягиваю шею и с болезненным любопытством заглядываю в стоящую на полу люльку. По моим просьбам Динара, конечно, присылала мне фото сына, но это совсем другое. Сердце колотится как ненормальное. Точно так же, как тогда, в роддоме. – Можно его взять? – Конечно. Только сначала помой, пожалуйста, руки. Ванная налево. Иду в указанном направлении. Тщательно мою руки, вытираю красиво вышитым полотенцем. Взглядом ощупываю всякие баночки на полках. Сложенные в игрушечную лодочку резиновые игрушки. И пеленальный столик. Глубоко дышу, впуская в себя аромат их повседневного быта. Здесь пахнет тальком и совсем немного сыростью. На змеевике небрежно висит шелковый халат. Веду по нему пальцами, предвкушая, что совсем скоро это все перекочует в наш дом, и тот опять оживет. Запоет ее голосом… Возвращаюсь в светлую гостиную. Умар затих, будто почувствовав, что происходит нечто важное. Подхожу, во все глаза пялясь в его темные глазки. – Вроде синие были, – сиплю. – Да. Потом потемнели. – Кажется, на меня похож, да? – прохожусь пятерней по волосам, почему-то так и не решаясь взять его на руки. Уверен, что не смогу так ловко все провернуть, как муженек Амалии. – Да, – улыбается Динара. – Очень. И никакой больше мне помощи. Просто стоит и смотрит. И я тоже смотрю, потому что безумно… безумно по ней соскучился. Даже не верится, что все позади, что мы можем начать ровно с той точки, на которой закончили. Не боясь, что у тебя отнимут самое ценное. Без надрыва. Без зудящего на подкорке – вдруг это в последний раз? Чем бы мы с ней ни занимались… Хотя чем там мы занимались? Трахались, блин, как кролики. Сглотнув, все же тяну руки к мелкому. Динара помогает, показывает, как его лучше взять. – Головку он уже хорошо держит, так что не волнуйся. Зажмурившись, прижимаюсь носом к виску. Нежному сладкому ушку. Просто сдохнуть, как он пахнет. – Родители мечтают его увидеть. Хорошо, что все позади. – Ты о чем? – О том, что все закончилось, Динар. Мы можем вернуться домой. Малой мяукает. Я отвлекаюсь на него, а когда вновь устремляю взгляд на жену, та на меня не смотрит. – Значит, ты всех победил? – Можно и так сказать, – чуть освоившись с малым, одной рукой прижимаю его к груди, другой касаюсь ее нежной щечки. – А ты как? Все в порядке? Была у доктора? Да, я скучал. И в этом смысле тоже. У меня почти семь месяцев не было женщины. Нет, я мог бы, конечно, но, по правде, после нее никого не хотелось. Да и останавливало данное жене обещание. – Угу, все хорошо. Спасибо, что поинтересовался. И знаешь, я очень рада, что у тебя все получилось. Ты столько положил на алтарь мечты, что… – Я не об этом мечтал, Динара. Просто обстоятельства сложились так, что мне не оставили выбора. – Кто не оставил? Я медлю. Трусь носом о темные волосики на голове у Умара. Сердце разрывается на части. В меня в один момент устремляется все то, что я должен был получать порционно на протяжении последних месяцев. И да… Наверное, я все же должен объяснить, почему принимал такие решения. Теперь, когда ей не из-за чего больше переживать, можно. – Твой отец, – говорю я и, не вдаваясь в подробности, выкладываю ей все как есть. Динара слушает, широко распахнув глаза. Зябко ежится, прячет руки в рукавах светлой безразмерной толстовки. – Надо же… Он, оказывается, меня обманывал. Говорил, что я его жизнь. А на самом деле жил местью, – шепчет, отвернувшись к окну. А там осень. Разноцветные брызги клена, охра вязов, желтизна лип. – Выходит, он совсем меня не любил… – Конечно, любил. Ну что ты? Как тебя можно не любить? – добавляю сипло. – Странное вы племя – мужчины. Вами движут амбиции и эгоизм. Вам плевать на чувства других… На их жизни… – Это не так. Динар, слушай… – Его ведь даже не заботило, как это отразится на мне! А ты? Ты почему в это сунулся? – Потому что он не оставил мне выбора! Я ведь уже объяснил. На самом деле это не совсем так. Но если я скажу, что к тому моменту уже не мог от нее отказаться, что старый хрен все правильно просчитал, она не поверит! – И ему было не плевать. Иначе бы он не стал подключать меня. Он верил, что я смогу тебя защитить. Всегда. Что бы ни случилось. – Да-да, – отстраненным, будто нездешним голосом шепчет Динара. – Но ты ведь говоришь, все позади? – На данном этапе – сто процентов. А в будущем, если вдруг что, с нынешними своими возможностями и полномочиями я вас смогу защитить и подавно. Умар возится в моих руках. Я опять касаюсь его лобика губами. – То есть ты допускаешь вероятность возникновения каких-то новых угроз? – Это неизбежность, учитывая то, какую должность я занимаю, – устало прикрываю глаза: – Замкнутый круг. Без нее я бы тебя мог не вытащить. С ней… – Подвергаешь меня новой опасности? – С ней мне не составит труда свести к минимуму все риски, – поправляю я. Динара, обдумывая мои слова, молчит. – Прости, Муса. Но я вынуждена отказаться. – Что ты имеешь в виду? – сощуриваюсь, затылком ощущая приближение очередного глобального пиздеца. – Сначала отец, теперь ты… Я устала быть разменной монетой в играх, пусть даже на самом высоком уровне, – с губ Динары слетает испуганный смешок. – Я прошу тебя дать мне развод. Глава 16 В тихой комнате ее слова прокатываются эхом и улетают в приоткрытую форточку. Я их, конечно, слышу. Я понимаю смысл. И что она не шутит… Умиротворенную пастораль сонного утра стремительно заливает алым. Цвет идет от углов, пропитывает край и устремляется к центру нежной акварели, словно кто-то перевернул банку с маслом. Сдержать собственный темперамент стоит всех сил. Отчаянно визжат тормоза, в ушах свистит ветер и наотмашь по лицу лупит. Ярость, ревность, желание во что бы то ни стало подчинить и наказать за саму мысль об этом выжигает нутро до черных обугленный краев. Дышать нечем. Процесс горения напрямую высасывает кислород из легких. И, кажется, я еще не сдох лишь потому, что все это время дышу сыном. Вдох – тальк присыпки, детского белья и мо-ло-ка – выдох. Вдох – выдох. Прежний я схватил бы ее за волосы, утащил бы в свою берлогу и посадил под амбарный замок. Новый я пытается, сука, войти в положение. Вдох – тальк присыпки, детского белья и мо-ло-ка – выдох. Погладить хрупкую спинку сына. Опять коснуться губами лобика. Напомнить себе, что я виноват перед этой девочкой. А значит, некого винить, что в итоге она не вывезла. – Наверное, я плохо объяснил. Повторю… – Муса, – шепчет она. – Я все понимаю, правда. Дело в другом. Я просто не хочу… – Чего не хочешь? – цепенею. Кровь в венах кипит. Действительно кипит, оказывается, это не дурацкое расхожее выражение. Кипит, сворачивается и оседает безобразными грязно-рыжими ошметками. – Жить, как жила. Отдай мне, пожалуйста, Умара. Он уже, наверное, проголодался. Она тянет руки. Я отступаю на шаг, сильнее прижимая сына к груди. – У тебя кто-то есть? – Ты спятил? Глаза Динары округляются. Словно мой вопрос ее на самом деле шокировал. Голубая венка на шее дрожит. – В том спортзале, куда ты таскаешься, да? – Ты за мной следишь? – ахает и прикрывает ладошкой рот. Не то, ой, не то ты мне отвечаешь, девочка. Подумай, блядь, еще раз. И исправься. Не доводи до греха… – Отвечай. В глазах Динары ужас. На висках хрустальным бисером собирается пот. – Отдай мне ребенка. И прекрати нести чушь! В зал я хожу, потому что он недалеко от дома, а я хотела привести себя в форму, чтобы… – Динара осекается. Поджимает дрожащие губы и опять тянет руки к Умару: – Пожалуйста. Ты меня пугаешь. Отдай мне сына. – Ты не договорила. Чтобы… – Чтобы тебе нравиться, доволен?! – взрывается Динара и агрессивно выдергивает из моих рук Умара. Чтобы ему не навредить – отдаю. – Теперь это неважно, – шепчет, пряча лицо у мелкого на плечике. Так, ладно. Я все же переборщил. Но она тоже хороша – «дай мне развод!». Прихожу в себя. Приглаживаю ощетинившиеся нервы. – Ты вроде… кхм… в порядке. Сползаю взглядом по безразмерной толстовке, которая скрывает все, к точеным ногам. Если Динара и поправилась, то это совершенно незаметно. Меня нездорово швыряет от одной темы к другой. Динара вскидывает длиннющие ресницы. В ее глазах – надежда, которую ей не удается скрыть. Девочке хочется мне нравиться. Тут между нами все как в старые добрые времена, что бы она там ни говорила. О разводе, блядь. Значит, на это и надо давить. Чтобы она выбросила из головы эту блажь. Здесь не подойдут безотказно работающие прежде схемы. Вглядываюсь в ее лицо. Ощупываю плечи и проступающую под флисом грудь. Наверное, главные изменения, которые с ней случились, произошли действительно не с телом. Динара повзрослела. Изменилась. Что-то для себя решила… И я, конечно, мог бы через коленку сломать ее сопротивление, но зачем мне марионетка рядом? – Когда у Умара следующий сон? – спрашиваю нейтральное. – Сейчас покормлю, и сразу. А что? – взволнованно облизывает губы. – Хочу тебя разглядеть. Щеки Динары розовеют. – Это вряд ли, Муса. Я ведь не пошутила насчет развода. Да что б ее. Стискиваю зубы, отворачиваюсь к окну. Ну кого она обманывает? Мне стоило только на постель намекнуть, как она вспыхнула. И хорошо. Ее реакции позволяют держать мои под контролем. – Обоснуй. И покорми уже сына! Динара послушно садится в кресло, отвернутое к окну. Вжикает молния. Шуршит одежда, и следом я слышу, как Умар начинает есть. Делает он это очень шумно. Звонко чмокает, тихонько рычит, шумно сглатывает. Я жмурюсь, это, оказывается, такой кайф… – Какие обоснования тебе нужны? Ты же сам меня не хотел. – Это неправда. Я обхожу кресло сзади и буквально впиваюсь взглядом в открывшуюся мне картину кормления. Динара смущается. И даже дергается к пледу, чтобы прикрыться, но потом заставляет себя расслабиться. – Ой ли? – улыбается грустно. – Ты даже влюблен в другую. – Бред! Слушай, давай так – да, изначально все решили за нас. Да, я не сразу понял, что из этого может выйти что-то стоящее... – Ты отослал меня в момент, когда был больше всего мне нужен. Говоришь, что сумеешь меня защитить, но кто защитит меня от тебя, кто, Муса? От боли, которую ты мне причиняешь? Ведь ты мог со мной объясниться. Я бы все поняла, честно… Но ты, как и папа, предпочитаешь держать меня в неведении относительно тех моментов, которые касаются моей жизни напрямую! Что мне остается в этой неизвестности? Изводить себя… тебя страхом, да, но еще больше – домыслами и ревностью. Я не могу так больше. Мне не нравится женщина, в которую я превращаюсь рядом с тобой. Мои мечты были совсем не об этом! Знаешь, я никогда ведь в себе не сомневалась. А теперь… Я так загоняюсь! Ты делаешь меня несчастной. А я в ответ, наверное, делаю несчастным тебя. И, конечно, тут даже спорить не буду, традиции – штука серьезная. Но стоит ли им подчинять свое будущее? Ты же еще можешь… наверное, вернуть свою любовь, а я… – Что ты? – Ну, точно не вляпаться в кого-то из спортзала, – смеется сквозь слезы Динара. – Я имею в виду то, что жизнь слишком кротка, чтобы растрачивать ее на нелюбимых. Пристально глядя на жену, просовываю руку в карман. Моя девочка действительно стала совсем уже взрослой. Жизнь рано ее опалила, я… не уберег. И мне мучительно хочется вернуть ее ту, прежнюю, хоть на миг. Умар отпочковывается от опустевшей груди. Динара чмокает сына в носик, переворачивает и прикладывает к полной. У меня во рту сохнет от острой жажды. Она поднимает на меня огромные глаза. В них покой и лёгкая насмешка женщины, которая хлебнула больше, чем нужно. Ее глазам не идет цинизм. – Скажешь, я неправа? – Почему же? Права, и во многом. Но некоторые моменты я все же считаю важным уточнить. – Ну, – откашливается. – Попробуй. – Первое. Я тебе не изменял. Никогда. Ни разу. Ни единым способом из всего обилия вариантов. – Болезненное недоверие Динара прячет за частоколом длинных ресниц. Но потом все же находит в себе смелость взглянуть на меня прямо. – Старую добрую дрочку выносим за скобки, – уточняю я, желая ее смутить. И получается… Щеки Динары мучительно краснеют. – Второе. И последнее. Единственная женщина, с которой я вижу себя в будущем – это ты. Мы действительно не с того начали. Я допускаю, что где-то можно было поступить по-другому. Однако я искренне верю, что меня полностью оправдывает тот факт, что я до усрачки боялся тебя потерять. Перед глазами был пример твоего отца, Динара. Я бы спятил, если бы не исключил для вас малейшие риски. За это извиняться не буду. Как не буду и обещать делиться с тобой за ужином дерьмом, с которым мне придется иметь дело на работе. Ты знаешь, что это невозможно. – Знаю, – часто-часто кивает она. – Но я постараюсь… – Перестать думать обо мне как о маленькой безмозглой девочке? – Слушай, давай откровенно. Я не изменюсь. Я был, есть и буду… – Очень сильным мужчиной? Она улыбается. А в глазах стоят слезы. И, вот ведь черт, заразное это, что ли? У меня тоже начинает зудеть под веками. – Со своими загонами. Ты понимаешь, откуда у этого растут ноги. Мне уже за сорок порядком, я совру, если скажу, что изменюсь и превращусь в романтического принца из сказки. Но я сделаю все от меня зависящее, чтобы ты себе нравилась. Рядом со мной. Потому что на примере того же Халилова я усвоил еще кое-что важное. То, что с тобой случается, надо ценить здесь и сейчас. Не размениваясь на всякое. Перед глазами еще свежи воспоминания прощания с тестем. Хрупкая фигура женщины, закутанной во все черное. И безотчетное понимание того, кем она для него была. Перед отъездом Умара и Динары в Европу был у нас разговор – логичное продолжение того, что имел место еще перед свадьбой. Видно, решив, что я так ни черта и не понял, тесть посчитал важным развить тему полностью. Или, может, ему нужно было исповедоваться напоследок. Хоть перед кем-то. А правда в том, что буквально накануне гибели жены и сыновей он ушел из семьи к другой. Собственно, Умар собирался это сделать раньше. Но выяснилось, что Мадина опять беремена. Потом родилась Динара, и все затянулось еще на год. Роковая страсть – так Умар называл ту женщину. Затяжное помутнение рассудка. Он, лишь когда потерял семью, понял, что никакой любви там не было. Только поздно было. Он не мог отмотать назад события тех последних дней. Не мог переиграть все, не мог насытить своим присутствием, чтобы наполнить счастьем, а не слезами, последние дни самых близких. К тому моменту мои отношения с Амалией уже сошли на нет. А вот слова тестя я на всю жизнь запомнил. Пропустил через себя. И как следует осмыслил историю, которую Динаре не стоит знать. – Я тебя услышала, – напевает она, возвращая сына в люльку. – Мне нужно время, чтобы обдумать твои слова, – замирает в полупрофиль. Я демонстративно подношу к глазам часы: – Наш самолет завтра утром. У тебя на это почти пятнадцать часов. Динара оборачивается, теребя язычок молнии на толстовке. – Я имела в виду чуть больше времени. Мы можем пожить отдельно еще какое-то время? – Нет. – Мы ведь договорились, что ты не будешь давить. – Не было такого. К тому же я не давлю. – А что ты делаешь? Давлю, конечно. Но ей этого знать не нужно. Мой компромисс здесь в том, что я ищу объяснение, которое Динаре покажется достаточным для того, чтобы она могла с чистой совестью перестать ломаться. – Ищу компромисс. Давай ты подумаешь обо всем дома? – Ты же мне там продохнуть не дашь! Умная, умная девочка. Умар в кроватке сладко спит. Мы, наконец, одни. Я хищно оскаливаюсь и делаю маленький шаг вперед. Чтобы ее не спугнуть. – Попробуй взглянуть на ситуацию под другим углом. Динара начинает что-то подозревать и поэтому отступает. Я делаю шаг, она от меня, задыхаясь: – Это п-под каким же? – Только находясь рядом с тобой, я смогу наглядно продемонстрировать все плюсы нашего брака. – Про плюсы я и так все знаю, Муса. Меня смущают минусы. Бедра Динары упираются в подоконник. Она оглядывается. Дергается, но поздно – мои ладони упираются в подоконник по обе стороны от нее, запирая на замок ее клетку. – Муса… – Никаких минусов, слышишь? – А ты меня? – набычивается. – Я слышу, да. И обещаю слышать. Ты тоже, давай, начинай уже разбираться, где есть смысл поднажать, а где разумнее отступить. – Ты неподражаем, – испуганно смеется она, запрокинув голову. Вид – обалдеть. Касаюсь ее шеи губами. Веду языком вверх. Жена дрожит в моих руках. – Дома без вас пусто. – Запрещенный прием, – всхлипывает она. – Ну, так и я не прекрасный принц, помнишь? Поэтому все в рамках наших договоренностей. Оцени же, блядь, мое терпение, ибо оно на исходе. Тяну язычок молнии вниз. Взорвусь, на хрен, если она сейчас меня остановит. Руки как у пацана в первый раз – дрожат. Докатился. А она не сопротивляется, нет. Я целую, изголодавшись по ней даже больше, чем думал. Отвечает девочка. Стонет, выгибается. – Муса, м-м-м… Погоди… Улица узкая. Там соседи. Не отпускаю ее, делаю круг, как в танце, и подталкиваю жену к двери в спальню. – Да стой ты! Надо хотя бы радионяню взять… – Так бери. Чего смотришь? – хмыкаю. Так, вся взъерошенная и расхристанная, Динара гораздо больше похожа на себя, чем наглухо застегнутая недоступная женщина, которая меня встретила. Я просто дурею от этого перевоплощения. – Смотри, осторожно… А то и правда поверю, что ты хранил верность клятвам. – Я тебе верность хранил. Кончай уж болтать. Сюда иди, а? Эпилог Кулак противника летит вперед. Я обессиленно зажмуриваюсь, втягиваю голову в плечи и сжимаюсь от обрушившейся на меня какофонии звуков: ора толпы, музыки, сопровождающей каждый бой, счета рефери, наставлений тренера. А потом опять резко глохну. В этот раз, правда, не до конца, звуки все же доносятся до меня, но будто сквозь толщу морской воды – глухо. Аллах, это каждый раз невыносимо. Гораздо хуже, чем когда я пропускала сама! Ну же, давай, трусиха! Веду головой, чтобы избавиться от разливающейся в глазах черноты, беспомощно сжимаю край самой простой дээспэшной скамейки, и тут мои пальцы утопают в горячей сухой ладони. И все… Все сразу становится хорошо. Чуть заваливаюсь на бок, укладываюсь головой на плечо, растягиваю губы в блаженной улыбке. Муса незаметно трет покрытый нервной испариной лоб губами: – Он ушел от удара, а потом провел шикарный контрприем, – довольно растягивая слова, восстанавливает для меня упущенный ход событий. – Давай уж, дыши, – ворчит, но глаза все равно смеются. И с таким… знаете, сытым довольством по мне проходятся. Мои щеки розовеют, но уже не от стыда. А от самого настоящего предвкушения. Перевожу взгляд на ринг. Рефери как раз считает валяющемуся на ринге мальчишке. В то время как наш сыночек спокойно стоит в углу. Весь такой… преисполненный достоинства мужичок. Маленький воин. Сердце заходится от невероятной материнской любви. Когда-нибудь я точно этого не выдержу. А ведь он мальчик! Даже представлять не хочу, что чувствовал мой отец, когда на ринг выходила я. А счет уже идет на семь, восемь… Это последний раунд. – Успел, – шепчу я. – Ну, я ведь обещал. – Боялась, что Умар разнервничается, если тебя не увидит. – Как будто я когда-то пропускал его бой. Пару раз такое было, но тогда Муса сразу предупреждал сына, что дела не дадут ему выбраться, как бы ему того не хотелось. Да-да... Гатоев в самом деле старается. Это было мое условие – его обязательное участие в жизни детей. Если он, конечно, хотел, чтобы дело не ограничилось одним Умаром. Процесс переговоров шел тяжело. Муса злился, говорил, что и так при первой же возможности домой едет. Но мне этого было мало. Даже в свои двадцать я понимала, насколько огромен риск, что он, погрязнув в работе, самоустранится от воспитания мелких. И как важно этого не допустить… Где я черпала мудрость? Как мне удавалось каждый раз брать верх над мужем – не знаю. Но факт есть факт. Муса – прекрасный, полностью вовлеченный в воспитание детей отец. Почти невероятная история, учитывая то, какую должность он занимает. Соперники в ринге обнимаются. Рефери берет их обоих за руки и поднимает вверх ручку Умара. Муса свистит так громко, что у меня закладывает уши. Умар, завидев отца, сияет, как начищенный чайник. На нас, конечно, оборачиваются. Но, кажется, Гатоева все же не узнают. В целях конспирации он надел простые джинсы и толстовку, а лицо спрятал под козырьком бейсболки. В таком прикиде он сразу сбрасывает лет десять. И выглядит таким горячим, что у меня внизу живота теплеет. – Что? – хищно сощуривается. – Выглядишь как заправский хулиган. – Я так понимаю, это комплимент, а, жена? Блин. Стискиваю ляжки. Гатоев растягивает губы в широкой кривоватой улыбке. Ни за что не буду подпитывать его и без того раздутое самомнение! Он и так знает, как на меня действует. – Пойдем лучше к раздевалке, – бурчу я, потому что в том же направлении убегает и Умар с тренером. – Я его заберу. Ты лучше к Малике иди. – Забрал ее из садика? – округляю глаза. – А что такого? – Нет, ничего, – касаюсь кончиками пальцев его, чтобы и впрямь не раздувать из этого события такую уж сенсацию. – Так она в машине? – Уснула в дороге, – скупо кивает Муса и первым встает, чтобы подать мне руку. Поднимаюсь, машинально касаясь выступающего живота рукой. Гатоев в мгновение весь подбирается: – Все хорошо с малым? – Все отлично. Просто эти скамейки ужасно неудобные. – Ну, так потереби коллег. Ты не последний человек в федерации. Да-да, чтобы Муса сильно не расслаблялся и поумерил свои патриархальные замашки, сразу по окончанию института я устроилась на работу в федерацию тайского бокса. И за это время даже успела сделать какую-никакую карьеру, что было непросто, учитывая, что мне пришлось взять перерыв на еще один декрет. В любом случае я всем довольна. Кризис среднего возраста мне не грозит. Потому что все, о чем мечталось в юности, с некоторой поправкой исполнилось. С поправкой на то, что со мной случилось многое из того, о чем я и мечтать не могла. – Хотя нет. Забудь. Иначе твой декрет опять затянется до самых родов. – Муса… – закусив губу, смотрю на этого невозможного человека. – Закончили разговор. Иди к дочке. Набираю побольше воздуха в легкие, открываю рот. Смотрю в его предостерегающе сощурившиеся глаза и… захлопываю коробочку. Пусть покомандует. Я не хочу вступать в спор ради спора на пустом месте. Счастливый брак – это всегда компромисс. Муса тоже старается. И, в конце концов, всегда действует в моих интересах. Я же лавирую. Раздвигаю его границы там, где это возможно, а где нет – воспринимаю это как данность, определяющую мужчину, которого я всем сердцем люблю. Пряча улыбку, разворачиваюсь на пятках. От одной из стен тут же отделяется пара охранников. Жесткий протокол безопасности – тоже компромисс, да. – Сам решу насчет кресел, – прилетает в спину голос мужа. Я останавливаюсь, зажмуриваюсь. Счастье омывает волной тепла. С ног до головы, с ног до головы… Не поворачиваясь лицом, киваю и ухожу, чтобы не разреветься. Слезы Мусу пугают. Если рыдания Малики он еще как-то терпит, списывая их на неизбежность взросления, то мои… он переносит болезненно. Впрочем, у меня нет повода для слез. Другое дело, что очередная беременность сделала меня чересчур сентиментальной. Может, потому что мы решили – это наш последний ребенок. С недавних пор Муса начал чересчур загоняться насчет нашей разницы в возрасте. Дурачок. Тихонько юркаю на задний диван машины. Малика сладко спит, пристегнутая в кресле. – Даже бровью не повела, когда пришлось перепарковаться, – ухмыляется с переднего сиденья водитель. Отвечаю ему улыбкой. Малика крепенькая четырехлетка. Со вторым ребенком мы с Мусой не торопились. Наслаждались друг другом, притирались, мудрели… Теперь даже сложно представить, как сложились бы наши жизни, если бы Муса дал мне развод. Или если бы жестко пресек мои попытки к сопротивлению. Сейчас, когда я по движению его брови могу определить, о чем он думает, и в каком находится настроении, очевидным становится, чего ему стоило сдержаться. И я благодарна за это. – Привет! – дверь открывается, и в машину ураганом врывается Умар. – Ой, мелкая спит. – Уже нет, – оборачиваюсь к осоловело моргающей дочке. – Проспала весь мой бой. – Да? Папа! Ты чего меня не разбудил?! – возмущенно хлопает Малика глазками. – Чтобы кое-кто невыспавшийся не ныл в парке аттракционов. – Мы едем в парк?! – визжит Малика. Умар закатывает глаза. Видно, отец его уже предупредил. И потому его реакция менее бурная. Но я вижу, что и сын пребывает в радостном предвкушении. – Прямо сейчас? – ловлю взгляд Мусы в зеркале заднего вида. Тот коротко кивает. Я снова улыбаюсь, как дурочка. Нет, я все понимаю… Но как же я хочу, чтобы детство наших детей ничем не отличалось от детства их одногодок. Чтобы оно состояло из таких вот привычных каждому ребенку радостей. И как я рада, что Муса хоть иногда позволяет это, преодолевая себя и страх нас потерять! Блаженно жмурюсь. Красота. Малика с Умаром не закрывая рты болтают. Мелкий пинается в животе. Я глажу его выпирающую под кожей коленку и улыбаюсь, поймав потемневший взгляд мужа. – Сама на качели не лезь. Не-вы-но-си-мый. Любимый. Родной. – Что ж. Тогда я рассчитываю на другую… эм… развлекательную программу. Зрачки Гатоева расширяются, сжирая чайную радужку. Он косится на сидящего с каменным лицом водителя и в который раз концентрируется ко мне. Только от того, как он смотрит, можно с ума сойти. Бешеный. – Я тоже хочу! – вопит Малика. – Что хочешь, котик? – Развлекательную программу! Пряча улыбку, всасываю губу. Гатоев же не улыбается, обещая, что спросит с меня по полной за дерзость. Нельзя было при водителе ни на что такое намекать… Ну и ладно. Страха нет, через край – предвкушение. Муса сует в рот спичку – как бросил курить, появилась привычка те жевать. Перекатывает языком из одного уголка губ к другому. Я ерзаю, вспоминая, на что еще его проворный язык способен. И кажется, все же вижу скупую усмешку. Прекрасно этот гад понимает, что со мной делает. – Ну, так мы почти приехали, – предостерегающе сверкнув глазами, включается в диалог с дочкой. – Вон, смотри, уже башни видно. В разгар рабочего дня в парке народа немного. Муса носит Малику на плечах от одного аттракциона к другому. О чем-то болтает то с ней, то с Умаром. Держит меня за руку, когда они вдвоем уносятся в лабиринт. Сейчас мы и впрямь обычная семья. Мама, папа… дети. Необычно лишь то, что мы сумели пронести через годы любовь и страсть. И, кажется, даже преумножить. Гатоев смещается. Прижимает меня спиной к себе. Кладет на выступающий живот руку. Молча поглаживает. Взгляд из-под козырька устремлен вверх. Даже сейчас он ни на секунду не отпускает контроля. – Смотришь что? Я знаю, что многих женщин напрягла бы его немногословность. А мне нравится. Она каждому его слову придает какую-то совершенно особую ценность. – Любуюсь. – Было б на что любоваться. – Ты ужасно красивый. Я тебя люблю. Косится, так и не опустив головы. Губы растягиваются в кривую улыбочку. – Не подлизывайся. Все равно пощады не выпросишь. – Я ее не прошу, – вздыхаю. Малика восторженно визжит. Умар что-то тихо, подражая манере отца, отвечает. Но его детский голосок все равно срывается. Я вслушиваюсь в их болтовню. Для меня она – лучшая музыка. – Тоже люблю, – в висок, рука на животе сжимается. Меня плавит. Солнце. Мужчина рядом. Грудь распирает – кажется, мне не вместить этих эмоций. – Знаешь, я думаю, мой папа там… – киваю на небо, – страшно собой гордится. – Да уж. Хитрый лис не прогадал. Странно, но в голосе мужа мне чудится вопросительная интонация. – Определенно. Я так… счастлива. Спасибо, любимый. Муса просто кивает. Смещает ладонь туда, где малыш пинается. Красивых слов от него не дождешься, но мне и не надо. Его поступки говорят сами за себя. Мимо проходит смутно знакомая рыжеволосая женщина в компании двух детей и красивого мужчины. Смешно, я узнаю ее. А Гатоев – нет. День катится к вечеру, всех сил стоит загнать домой разыгравшихся детей. Даже не пытаюсь накормить их ужином – столько мороженого и сладкой ваты те съели. Отправляю сразу в душ и спать. Любимый дом становится нам тесным. В ближайших планах переезд. В доме новом заканчиваются отделочные работы, и кое-где даже появляется мебель. Втираю крем в кожу, мысли лениво скачут… – Я думал, ты уже спишь. – Уложил? – Малика отрубилась еще, кажется, на пути к кровати, – смеется Гатоев. Откидывает покрывало с постели, садится. – Что притихла? Только языком болтать смелая? – А я сижу, да, за туалетным столиком. – Нет, – языком я могу… не только болтать. – Ну, так сюда иди, – улыбается, чуть расставляя колени. А там уже такой бугор в трусах, что мама дорогая. Встаю. По пути развязываю поясок пеньюара и позволяю ему соскользнуть к ногам. Стеснения нет. Хотя срок уже и приличный, я знаю, что Мусу это нисколько не отталкивает. Скорее даже наоборот. Особо не церемонясь, усаживаюсь на колени и стягиваю с мужа боксеры. Он приподнимает задницу, чтобы мне помочь. Все такой же подтянутый. Жилистый. Мой… Провожу языком от головки до корня. Гатоев ругается. – Разве не предполагалось, что это я тебе должен аттракцион устроить? – Предлагаю не изменять традиции и полетать вместе, – усмехаюсь, беря его глубоко, так, как он, знаю, любит. *** От автора: друзья, спасибо что были со мной в этой книге! Не забудьте понставить лайк, если она вам нравится и добавить книгу в библиотеку, чтобы не потерять. История Мусы и Амалии более раскрыта в первой части цикла - "Огненное сердце" https://litnet.com/ru/book/ognennoe-serdce-b474456