– Прости, Вадим Алексеевич, донимают тебя. – Голос Ульяны послышался за спиной. – Вмиг разгоню бездельниц.

Не успел Норов и слово молвить, как грозная боярыня накинулась на хохотушек:

– Ты, – Ульяна указала на Зину, – в светелку*. Скажи Дарье, я велела усадить тебя за урок* и до темени. И чтоб головы не поднимала. – Потом и Насте высказала: – А ты за мной.

Вадим двинулся к крыльцу, разумея, что достанется смешливой боярышне от тётки, но унимать сердитую не стал: в бабьи дела лезть зарекся.

Уже в гридне Вадим опомнился, обругал себя за мысли пустые. Глянул на сладко спящего на малом столе Никешу и затосковал. С чего тоска и сам бы себе не ответил, но сердце заныло, затрепыхалось и стукнуло о ребра, будто вырваться хотело.

– Пташка в клетке… – боярин сам себе сказал непонятное и разумел давешние слова старого писаря. – Ей бы, кудрявой, веселиться, по рощам бегать, песни петь, а она в крепости при тётке суровой. Не уйти, не продышаться.

Сказал, вспомнил себя пять зим тому назад, да понял – и он пташка в клетке. Одна разница – Настасью тётка за собой привела в Порубежное, а он сам сунулся по гордыне и жадности.

От автора:

Берёста – на Руси до воявления бумаги писали на выскобленной и расслоеной бересте. Вдавливали буквы.

Чернило – чернила. На Руси их делали из ягод или трав с добавлением ржавчины с железа. Это придавало чернилам коричневый цвет.

Писало – стилус. Им выдавливали буквы на бересте.

"Кто поднимет сотню"– Традиция участия российских священников в военных походах солдат и офицеров появилась много веков назад – фактически с появлением на Руси христианства. Оружия в руки они не брали, но при необхоимости могли возглавить отряд и повести его в бой. Многие из церковнослужителей перед тем как принять сан были военными. В данном случае Вадим говорит, что местный поп Димитрий раньше был рантиком и не простым.

Фряги – итальянцы.

Дорогая бумага– на Руси долгое время бумагу покупали за границей. Чаще всего везли из Италии. Свое производство началось в 16 веке при Иаане Грозном.

Рвы крепостные– да, и в древней Руси вокруг крепостецй рыли канавы, рвы.

Броды заваливать корягами– чтобы враг не смог пройти

Тигель – это ёмкость для нагрева, высушивания, сжигания, обжига или плавления различных материалов

Светёлка – самая светлая комната в доме. Выбиралась специально для женщин и их рукоделия, чтобы дольше было светло и можно было работать

Урок – женщинам давали определенное задание: шить вязать, прясть и т.д. Это называлось уроком.

Настасья потирала ухо после тёткиной науки. Такое не впервой, но нынче обидно. Ведь только уселись с Зиной поболтать, вздохнуть, а тут на тебе – Ульяна.

Не за ухо горевала боярышня, а за девку добрую, что из-за нее сидела теперь в светелке и глаза щурила по темени. Знала Настя, что тётка урока не облегчит, а то и вовсе подкинет работы. Не любила Ульяна бездельников, не привечала и учила, как могла.

Со вздохом взялась Настёна за пяльцы и принялась выводить узор, затеянный еще в княжьем городище. А руки-то и не слушались, все норовили упасть на колени и замереть.

Настя и не противилась, уронила и канву, и иголку с нитью, прижалась головой к бревенчатой стене, глянула в окошко на тусклый свет и высокий забор: тоскливо, муторно, одиноко.

– Опять бездельничаешь? – в дверях показалась Ульяна. – Ступай, сыщи Дарью, пусть девку даст перенести поклажу. Боярин тебе ложницу выделил, вот там и будешь сидеть, коли работать не желаешь.

– Тётенька, отпусти Зину, то не ее вина, моя, – Настя просила, да горестно так.

– Вон как? – Ульяна прищурилась. – С чего бы? Не пущу, виновата. Наказание исполит, иным разом неповадно будет.

Настасья редким случаем шла поперек тёткиной воли: тех споров и было-то разочка два, много – три. Но нынче чуяла за собой правду, да и просила не за себя:

– Я велела со мной говорить, – Настя поднялась с лавки и выпрямилась, глядя в прищуренные глаза Ульяны. – Почто ее за меня? Мой указ был, с меня и спрос.

Тётка сложила руки на груди, голову к плечу склонила:

– Упёрлась? Было б из-за кого.

– Отпусти, – Настёна говорила тихо, тряский голос прятала и глаз не отводила: стучала кровь в висках, страх колкой изморозью бежал по спине, коленки подгибались.

Ульяна глядела долгонько, молчала, а потом кивнула:

– Что ж, твое слово. Отпущу, а ты ответишь. Утресь боярин Вадим со двора тронется, так ты его гридню вычистишь. А когда вернется, самолично ему взвар носить станешь. Гордыню поумеришь. Взялась указы девкам давать, так сама прежде потрудись.