Шрифт:
— Да забей! — заорал народ. — Мы в Москву приедем — всех порвешь! Ведь порвешь, да?
Потому что мы — команда! Да!
И настроение такое было, когда на второй тайм вышли…
Вот даже на экране видно, что все как будто чуть-чуть выпили — для легкости в движениях, для улыбки на пол-лица.
Ох, наверное, «Жальгирис» удивлялся…
А у наших пошли стеночки и игра в квадратах. И обводки — пусть даже попытки обводок. И никто не орал друг на друга, что вот туда пасовать надо было, а не водиться тут, как Месси какой, и вообще…
Ну, не вышла обводка? Молоток, парень! Попробуй еще! А мы тебя поддержим!
Вильнюсцы попробовали организовать навал, пошли всей командой вперед, прижали нас к воротам — мне так казалось во время игры. Сверху же, с камеры, что показывала мне повтор матча, отлично было видно, что не прижали. Потому что два крайних защитника остались на центральной линии. Когда я с рук запулил вверх и вперед и мяч через последних защитников, рванули вперед сразу двое, а за ними, как стадо носорогов, кинулись по центру остальные… Всем хотелось забить! Всем!
Но мяч отдали Самату. И Сэм влетел, как наконечник копья, обогнав всех, и вратарь перед ним… Ба-бах!
Сильнейший мяч пролетел прямо над плечом вратаря — тот даже дернуться не успел. Слишком близко. Слишком сильно. Слишком точно! 0:3!
На чужом поле — под ноль!
Красота!
Еще раз пересмотреть, что ли? Шестого июня нас ждала игра с «Локомотивом» в Москве, семнадцатого — ЦСКА, снова в столице. И последний матч круга — двадцать шестого к нам приезжает донецкий «Шахтер».
Едва только закончилась игра, вернулась Рина, отлучавшаяся в магазин, и сказала с порога:
— Ты хотел с мамой познакомиться?
Я сглотнул. Еще не зная эту женщину, я ее заочно боялся.
— Да после твоих рассказов…
— Она может только в воскресенье. Так что выбирай: завтра или восьмого июня.
— Восьмого! Мне надо морально подготовиться.
Судя по всему, это испытание будет посложнее, чем игра с «Локо».
Глава 14
Здравствуй, мама!
Будь я Микробом, я бы сейчас продекламировал: «О, Черкизон, как много в этом, для сердца русского слилось, будь торгашом или поэтом, который в девяностых рос». Остроумно сложилось, но никто не оценили бы по причине незнания, что за культовое место Черкизон.
Здесь на его месте тоже построили высотки, но живые, белые, наподобие сталинских, а не безбалконно-стеклянные коробки, стоящие друг к другу окно в окно и грозящие лет через дцать превратиться в уродливое гетто.
Черкизон… Настоящий город, набитый мигрантами под завязку, со своими законами и авторитетами. Многие оттуда и не выходили по причине отсутствия документов. Там питались, одевались, жили и работали.
Аляповатый, пыльный, людный с его от руки написанными вывесками и примеркой вещей на картонке или в контейнере за занавеской.
Когда его сносили, в Интернете стоял вой, что уходит эпоха, а мне думалось, что пусть такая эпоха катится к чертям!
Черкизон… как здорово, что этот мир тебя не знал!
В этой реальности стадион также сохранил свой первоначальный облик, только блестел и лоснился, и стеклом посверкивал на солнце, будто подмигивая нам: а по силам ли вам наши?!
А вот и по силам!
Всю дорогу в автобусе мы шутили и смеялись. Я заметил, что это отличная примета. А вот если все серьезные и сконцентрированные, то частенько ничего не выходит. Перегорает народ.
Шутка и веселье — наше все. Тем более темп набрали — ого-го! С самого начала и до конца мы на первой позиции в рейтинговой таблице! Одна ничья, все победы, идем на рекорд! Спасибо Горскому — перестал судья как говном кидаться и свистком душить, так и подыгрывать нам — спасибо Рябову Антону Робингудовичу.
— Семин — это голова! — напоминал Димидко.
— И Димидко — голова! — сказал Колесо, наш ветеран. — Я бы ему палец в рот не положил…
— Это кто мне палец в нос положить хочет? — Димидко аж привстал на сиденье, что предназначалось экскурсоводу.
— Да как раз и не хотим, Сан Саныч! — успокоил его Микроб. — Нам пальцы еще нужны.
— Но в игре применять не будем, — пообещал Левашов.
И вот шестое июня, жаркая летняя Москва, «Локомотив» на Черкизоне. Зеленый газон, зеленая форма… И наши — серебристо-белые.
И началось.