Я морщусь. Молча сползаю по стенке, сажусь на корточки.

Когда-то она должна успокоиться, так? Выслушать доводы разума…

Внезапно все затихает.

Снежана прекращает меня оскорблять, швыряться вещами. Просто молчит… Однако это пугает еще больше.

А потом я слышу от нее жалобную просьбу:

— Хоть кормить в этой тюрьме будут? Я есть хочу!

Моя девочка хочет есть.

Это ведь хорошо, да? Это признак того, что она успокаивается?

Я тут же подскакиваю с места, достаю телефон и пишу домработнице: «Цахик, неси ужин».

Домработница непростая, она давно служит в семье. Когда я жил в родном городе, она заботилась о моей квартире.

Вот и теперь я решил воспользоваться ее помощью. Вызвал ее в Москву первым же рейсом, устроил здесь.

Оно будет всяко надежнее, если за Снежаной станет приглядывать та, кому я всецело могу доверять.

Интересно, в этой жизни наступит момент, когда я смогу доверять и Снежане тоже? Ведь она стопроцентно что-то задумала…

***

Снежана

Это просто невыносимо.

Уму непостижимо!

Мы не на Кавказе, между прочим. А даже будь мы там, разве это в порядке вещей похищать людей? Давно не норма, давно противозаконно. Тем более это противозаконно в столице.

Я так зла на этого вероломного психа, что у меня перед глазами красные мушки.

И главное, ничего поделать не могу.

Только и придумала, что попросить еды, в слепой надежде на помощь извне. Может, удастся передать записку через горничную или что-то такое…

А что если Барсег сам принесет еду?

Я уже так отчаялась, что готова взвыть.

Чувствую, как в висках начинает стучать от переизбытка напряжения.

В этот момент я слышу за дверью шаги.

— Добрый вечер, — тянет дородная смуглая женщина в коричневом платье, которая проходит в комнату.

На вид ей лет пятьдесят, а то и больше. На ней красный платок, лицо круглое, доброе. Самое удивительное — она будто бы и не замечает того ужаса, что я натворила в комнате. Лишь невзначай морщится, когда ступает по осколкам, обутая в домашние туфли на черной подошве.

Осколки крошатся под ее ногами, напоминая, сколько всего я разбила о дверь.

— Надо подкрепить силы, Снежана, милая, — обращается она ко мне.

Смотрит ласково, в то же время с неким укором.

И в этот момент я ее узнаю.

— Цахик? Это вы? — Я настолько удивлена, что открываю рот.

— Я, милая, — кивает старая домработница Барсега. — Принесла твои любимые кушанья.

С этими словами она подходит к окну, ставит на стол поднос и манит меня:

— Садись, поешь, да послушай, что тебе скажу…

Она расставляет на столе блюда с салатом, ароматным пловом, чайник и чашку.

Я бросаюсь к ней, цепляюсь за рукав ее свободного платья, прошу жалобно:

— Цахик, помогите мне! Барсег совсем сошел с ума, он меня похитил. Он совершает преступление, держит меня против воли. Вы должны позвонить в полицию! Или просто дайте мне телефон, дайте…

Лицо домработницы резко меняется. Еще недавно такая приветливая, она строго на меня смотрит и отвечает:

— Не дам телефон, не велено.

— Как не велено? — я не верю тому, что слышу. — Вы что, не поняли, что я сейчас сказала? Он похитил меня, он…

— Он зла тебе не желает, — качает она головой. — Ни тебе, ни ребенку твоему.

Я снова не верю своим ушам. Эта женщина раньше казалась мне благоразумной, доброй, отзывчивой. Как она может такое говорить?

— Он меня замуж насильно взять решил! — я трясу перед ней руками. — Вы что, не понимаете, что это ненормально?

— Ненормально вести себя, как ты ведешь, — качает она головой.

Бред. Я как будто в параллельной вселенной, где, оказывается, не Барсег, а я неправа.

— И как же я не так себя веду? — спрашиваю у нее. — Меня в машину запихали, сюда насильно привезли, а я спасибо должна сказать? Или радостно замуж побежать за самодура, которому вожжа под хвост попала?

Цахик кривит губы и отвечает:

— Ты не знаешь его разве, не догадываешься, как надо себя вести с мужчиной? Гонор свой убери да ласково поговори. Сделай, как он просит. Ведь он добра тебе хочет. А то придумала тоже мне — по абортам бегать… Неразумная…