К концу апреля вишнёвый сад стоял в бело-розовой кипени. Летом засверкал рубином сочных ягод. Уж и поела в тот год баба Шура вишенки. За всю жизнь столько не съела. Да и родных и соседей щедро наделила: ешьте, вишня своя. Была в саду и калина, высокое, сильное деревце. Её кисти рдели на ветвях, наливались соком до самых заморозков. Но и морозец не смог избавить калину от горечи. Коля только возьмёт красную ягодку в рот, чуть надкусит, как сразу же и выплёвывает – горько. А баба Шура ничего, пожуёт беззубым ртом, скажет: «Пользительная ягода!» – и продолжит обихаживать свой сад: то веточку какую подвяжет, то землю взрыхлит под молодыми вишенками, то обкосит траву вокруг яблони.

Все поголовно хуторские старухи крепко держались христианской православной веры. Атеизм им был нипочём. Как же без Бога? В каждой хате в переднем углу обязательно висели иконы, обычно Богородица с младенцем Христом и, конечно, Николай Угодник, самый почитаемый святой. Коля, глядя на икону с ликом Николая, так и думал, что это есть сам Бог. У бабы же Шуры и с Богом отношения складывались наособинку. Иногда она любила повольнодумничать, покритиковать виденных ей в далёкой молодости священников, которые чем-то не угодили. Но полностью отринуть Бога она не могла. В её хате икона, перешедшая от матери, занимала почётное место. Время от времени баба Шура любила повторять:

– Нет, что-то есть.

И опять, убеждённо:

– Нет, не может такого быть, чтобы ничего не было. Что-то, какая-то сила там, в вышине, есть!

Порассуждав так, успокоившись, баба Шура принималась за неизбывные дела. Хотя она и стремилась к новому, уклад её жизни был самый что ни на есть традиционный. Стряпала она в печке. Особенно хорошо у неё выходили хлебы, выпеченные на капустных листьях. За один присест Коля мог умять целую краюху, напитанную свежим капустным духом. У бабы Шуры была даже деревянная ступа, конечно, не для того, чтобы в ней летать. В ступе старуха тяжёлым металлическим пестиком толкла на кашу просо.

Коле нравилось наблюдать, как баба Шура гладила свои кофты-юбки. Утюга было два. Один, чтобы нагреть, надо было ставить на раскалённую печку, а во второй – насыпать багровые, пышущие жаром угли. Утюг с углями напоминал какое-то огнедышащее существо, время от времени плевавшееся искрами. Мальчику хотелось, чтобы искры вылетали как можно чаще. Бабушка желала прямо противоположного. Искорки могли прожечь ткань, если их моментально не стряхнуть. Свои побелевшие от времени волосы баба Шура мыла, как она говорила, щёлоком, дождевой водой, прокипячённой с золой.

Плавать в озере Коля учился не на покупном резиновом круге, а на самодельном, из кубышек. Баба Шура постаралась. Кубышки – это что-то вроде тыкв или кабачков вытянутой, грушевидной формы. Высушенные, они очень лёгкие. Стоит связать вместе пару кубышек – и спасательное средство готово. Куда надёжнее резиновых кругов держит на плаву. Кубышку так просто не проколешь.

Дверь в хату бабы Шуры была обита каким-то рыжеватым сукном. Даже маленький Коля заметил его непохожесть на хуторские вещи. Старуха объяснила:

– Это румынское одеяло. В войну через наш хутор гнали пленных румын. Холода стояли страшные. Обмороженные румыны были ещё и голодные. Голод сильнее холода. Вот один пленный и отдал мне одеяло за кусок хлеба. Ну мы и за так пленных подкармливали, хоть и сами досыта не ели. Жалко их было. Дашь какому варёную картошку, так он её прямо с кожурой и проглотит. Накрываться одеялкой той я требовала. Так и пошла она на дверь.

Наверное, это была единственная импортная вещь в доме бабы Шуры, а пленные румыны – единственными виденными ею иностранцами. Вообще, она редко редко выбиралась за хуторские пределы. У неё никогда не было паспорта. Баба Шура говорила:

– У нас же ведь местность непачпортивная.

В один прекрасный день баба Шура пришла к племяннику сосредоточенная. Ясно было, что она намеревается сообщить нечто важное.

– Хочу, чтобы Колька съездил в Москву, – объявила старуха.

Ударение в названии столицы она делала на первом слоге. И звучало это как-то по-старинному.

– Как же он поедет? Один, что ли? Да и где денег взять? – спросила Зинаида, жена племянника.

– Ты с ним поедешь. Денег я дам, – отрезала баба Шура.

Очень уж ей хотелось, чтобы Коля повидал мир. А Зинаида не слишком стремилась в столицу. Хлопотно. Всё-таки согласилась: хоть накуплю в Москве вещей добрых на всю семью. Так Колька побывал благодаря причудам бабушки Шуры в Москве. На этом старуха не угомонилась. Через год опять дала денег: езжай, Коленька, в Ленинград, город Петра, самый красивый на свете. Потом долго расспрашивала и о Медном всаднике, и о Петропавловской крепости. Посмеялась потешной скамейке в Петродворце. Сядет человек на неё, а на спину ему льётся вода.