Немного подумав, я забралась в кресло с ногами; так оказалось даже лучше, сквозняк не доставал. По моим расчётам, вино должно было уже ударить в голову, но разум оставался подозрительно ясным.

– Ну, чудеса случаются. Был же композитор, который продолжил писать музыку, даже когда оглох.

Хорхе опустил глаза.

– Да, чудо… – откликнулся он еле слышно. – Я стал вампиром в восемьсот тридцать четвёртом году. Мне тогда было уже за шестьдесят – глубокая старость по тем временам; моя возлюбленная жена давно скончалась. Мне, впрочем, грех было сетовать на судьбу: феодал, покровитель Лос Кампос, приблизил меня, содержал и оснащал лабораторию всем необходимым, и к тому же позволил перевезти в замок мою вдовую дочь со взрослыми уже детьми. Не по доброте душевной, конечно – он питал пристрастие к диковинкам и редкостям. Алхимия влекла его. Но равно он интересовался и звездочётами, и предсказателями, и цирковыми уродцами. Это его и сгубило – однажды ему продали «дикарку», которая оказалась вовсе не человеком.

Я слишком резко отхлебнула вина, и зубы лязгнули о кружку.

– Она была вампиршей?

Хорхе кивнул.

– Клетка и кандалы сдерживали её недолго, а когда она вырвалась… Не стану утомлять вас подробностями, Урсула, тем более что к делу это не относится, – оборвал он себя. – Хотя события той ночи, не скрою, до сих пор стоят у меня перед глазами, и крики звенят в ушах… Я был одним из немногих, кто дожил до рассвета, хотя и обнаружил в себе ужасающие перемены. После долгой жизни, проведённой в усердном познании тайн бытия, мой разум стал стремительно угасать; восходящее солнце точно выжигало его, вселяло панику, а вместе с тем – неутолимый голод. Пожалуй, на том моя история могла бы закончиться. Я бы забился в тёмную нору, переждал день, а затем бежал на другой край земли… но я не смог. Не мог, потому что слышал, как под развалинами замка стонут, кашляют, воют от ужаса живые люди, чуял сквозь дым и чад свежую кровь – свою родную кровь. Где-то там была моя дочь, моё потомство. Я укутался в плащ, надвинул пониже капюшон и вышел на свет – разбирать завалы. Больше было некому, Урсула; кто не погиб – тот ушёл как можно дальше, спасаясь. Через два дня я понял, что мои близкие мертвы, но не прекратил свою бесплодную работу, словно что-то давало мне силы… А когда разгорелся третий закат, я достал из-под обломков ребёнка. Мальчика. Он нуждался в помощи, и некому было оказать её, кроме меня. Я оставил его подле себя и вырастил; мы скитались от города к городу, нигде не могли осесть надолго. Я больше узнавал о вампирах, искал средство излечиться или хотя бы замедлить деградацию ума, читал все книги, которые мог найти… Возмужав, мой воспитанник полюбил всем сердцем молодую женщину, ткачиху, и остался в её доме. Я же продолжил странствия и изыскания, покуда не добрался до Запретного Сада – и лишь там осознал, насколько отличаюсь от других. И от людей, и от вампиров, и от чародеев… Для первых я был чудовищем. Для вторых – предателем рода. Для третьих – слишком слабым, чтобы меня принимать во внимание. Однако у меня было одно преимущество: неограниченное время. – Он прикрыл глаза, точно погружаясь в воспоминания. – Пока смерть настигала моих насмешников одного за другим, я жил, век от века становясь сильнее. Но, поверьте, Урсула, мой способ подходит только для меня. Многие чародеи пытались повторить этот путь, но не преуспел ни один.

Он ненадолго замолчал. Я не торопила его; меня страшно клонило в сон. Перед глазами вспышками, словно отдельные кадры, появлялись образы, навеянные рассказом – пылающий замок, сгорбленный старик в плаще с капюшоном, дикарка в клетке…

Интересно, был ли тот мальчишка, его первый ученик, похож на Йена?

– В саду прекрасных цветов без счета – благоуханием полон он, – нараспев, точно стихи, произнёс Хорхе и взглянул на меня поверх кружки. И продолжил с неуловимой иронией: – Я никогда не встречал ни похожих на Йена, ни тем более равных ему – к счастью, ибо двоих таких наш мир не вынес бы. Итак, все чародеи стремятся к трём целям: богатство, бессмертие и абсолютное знание, это как три ключа от трёх последовательно запертых дверей. Тот, кто откроет все, станет богом.

Меня бросило в дрожь. А Йену… Йену стало тоскливо, и это чувство фантомной горечью осело на языке.

– Вы, получается, проделали большую часть пути, – пошутила я и уставилась в кружку.

– Что вы, всего лишь половину, – усмехнулся Хорхе. – Да, я не старею, и убить меня непросто… Однако я нуждаюсь в человеческой крови и до сих пор, стыдно признаться, сторонюсь солнечного света. Другие, правда, отстоят от цели ещё дальше – о, все эти сотни и сотни чародеев, которые длят своё существование, впитывая чужие жизни, и другие, овладевшие искусством исцеления, чтобы обмануть старость, и третьи, всё поставившие на мнимую неуязвимость собственного тела… Но бессмертия в подлинном смысле этого слова никто из них не достиг. Никто – кроме Йена Лойероза.

Он деликатно замолчал, давая мне время осмыслить сказанное. Нет, на первый взгляд всё было предельно ясно, но если задуматься…

– Погодите. Если Йен достиг бессмертия, то как так получилось, что он умер?

«Солнце моё, зачем бросаться в крайности? К тому же я этого никогда не утверждал. Между жизнью и смертью есть множество пограничных состояний, и даже если не заострять внимание на терминах, которыми принято оперировать в Запретном Саду…»

– Йен, – я старалась говорить спокойно, честно, но в горле предательски клокотало. – Я уже давно поверила, что ты гений, и до печёнок прониклась этой мыслью. А теперь, пожалуйста, то же самое и попроще.

К моему удивлению, он не стал дразниться и насмешничать, хотя, честно признать, повод был.

«Душа и тело. Они отделили мою бессмертную душу от такого же бессмертного тела. Собственно, это был единственный способ справиться со мной тогда».

Он не просто сказал это, а словно приоткрыл невидимую дверь, и сквозь меня прошла зябкая волна, как ментальный сквозняк – образ какого-то светлого, стерильного помещения, похожего на лабораторию, бесцветный взрыв, воспоминание об ошеломительной боли и розы, много-много рыхлых, сырых, дряблых роз. Я рефлекторно сглотнула пересохшим горлом и поднесла кружку к губам; вино почти остыло, и к вкусу примешивалось что-то металлическое, йодистое.

– И давно? – спросила я вслух.

– Около полувека назад, – ответил вместо него Хорхе, прикрыв веки. – Запретный Сад очень разобщён. Это прибежище эксцентричных одиночек, готовых лишь изредка сотрудничать друг с другом, чтобы получить нечто особенно ценное. Союзы, впрочем, распадаются быстро, и немногие партии, гильдии и ложи перешагивают столетний рубеж, кроме, пожалуй, садовников, ведь им поручено следить за порядком. Так было всегда. Но пятьдесят лет тому назад Запретный Сад объединился в упоительном порыве.

«Чтобы уничтожить меня, – вставил Йен едко. – Трогательное и чистое движение души – всем слиться в сладостном хоре и выступить против величайшего зла».

– Они тебя боялись, – вздохнул Хорхе и прикоснулся к вискам, морщась, точно голова у него резко заболела. – И неудивительно, ибо ты действительно внушал ужас, о ученик мой. Но, что хуже, они тебя не понимали, и вот это действительно плохо.

«Ты опять за старое».

– Да, и я буду повторять, пока до тебя не дойдёт! – Хорхе только немного повысил голос, да и по большому счёту обращался не ко мне, но я сжалась. – Ты можешь сколько угодно быть высокомерной скотиной, когда ты слаб, ты можешь быть даже затворником, развратником и стервецом. Но когда ты силён – будь или настоящим чудовищем, или человеком, способным на любовь.