Кофе дымится на столике, а я проигрываю битву собственным инстинктам и жадно набрасываюсь на губы девчонки, от которой у меня исправно сносит крышу и ломает ограничители. Отодвигаю край водолазки, в настойчивой ласке пройдясь по гладкой нежной коже, когда над головой раздается насмешливое.

– Шерше ля фам.

Оля с тихим разочарованным вздохом прерывает поцелуй. Медленно сползает с моих колен. И облокачивается на спинку дивана, отвечая бритоголовому верзиле ироничным.

– Так вот ты какой, северный олень, – Макар громко гогочет, заставляя людей за соседним столиком вздрогнуть, и тянет свою лапищу Авериной.

– Торопов Макар. Слуга закона и ваш покорный слуга, если понадобится.

Опасения, что близкие мне люди друг другу не понравятся, быстро развеиваются. Неловкости нет и в помине.

Мы быстро переходим с травяного чая на «осенний суп», а потом и на фирменные шоты от татуированного бармена. Отправляем в топку, все, что пьется, и все, что феерично горит.

И если Оля к концу вечера, а если быть точным – к трем часам ночи, вполне вменяема, то Макар напивается до розовых слонов. Первый раз на моей памяти.

Богатырским движением он рвет рубашке все пуговицы, выбрасывает в сторону ненужную ткань и лезет на барную стойку. Впечатлять собравшихся стриптизом.

Нам же остается молиться, что дерево, из которого она сделана, достаточно крепкое, чтобы выдержать сто килограмм живого веса.

– Отправь, как проспится, на Маросейку тридцать восемь, пожалуйста.

Я сую Карине несколько пятитысячных банкнот, покрывая, в том числе, и моральный ущерб, и утаскиваю скорее Аверину из нормального бара, превратившегося стараниями приятеля в вертеп. Благо, что идти до дома ровно пять минут.

Окна комплекса, на двадцать первом этаже которого находится моя квартира, не горят. Мирно сопит на вахте консьерж. И только мы крадемся, как ночные воришки, чтобы не разбудить строгую женщину преклонного возраста, способную построить здесь всех и каждого.

От важного полковника Павла Терентьевича, каждое утро выгуливающего гончую Эллу под недовольное ворчание его жены. До озорного мальчугана Виталика, пытавшегося разукрасить стены подъезда во все цвета радуги и отправленного доблестной Тамарой Николаевной на перевоспитание. Путем приведения бордюра придомовой территории в первозданное кипенно-белое состояние под чутким руководством того самого Павла Терентьевича.

Спустя минуту мы вваливаемся в кабину лифта и хохочем уже в полный голос, вспоминая дикие пляски Макара. С Авериной мне настолько комфортно, что наращиваемая годами броня трескается и осыпается за несколько дней.

Тускло мерцает искусственный свет, а я двумя пальцами обхватываю Олин подбородок и любуюсь изящными чертами лица. Пока не залипаю на приковывающих внимание губах, тронутых ярко-алой помадой, от вида которых возмутительно-непристойные фантазии шквалом врываются в мозг.

Пространство между нами наэлектризовывается, отдаваясь звоном в ушах. Я перемещаю ладони Оле на плечи, скольжу вниз к тонким запястьям и толкаю ее ближе к себе.

Лифт распахивает двери на нужном этаже и, демонстрируя пустынный темный коридор, закрывается, неторопливо направляясь обратно вниз.

Но я не делаю ничего, чтобы его остановить. Адреналин ударной волной прокатывается по телу, стоит нашим телам примагнититься. Олино сбитое дыхание усиливает предвкушение, и я набрасываюсь на ее губы, как изможденный путник прикладывается к кувшину воды.

Связь с реальностью потеряна. Границы стерты.

Лифт снова приезжает на нужный этаж и снова отправляется вниз. А я не могу разорвать палящего клеммы поцелуя и оторваться от Авериной.

Она – моя слабость. Наказание за мои грехи. И одновременно моя самая ценная награда.

Глава 13

Макс

Я действую жестко, не гнушаюсь запрещенных методов и не имею слабостей.

Но что-то в моей четко выстроенной Вселенной идет не так, раз на подушке рядом сладко сопит девушка, нагло перетащившая на себя пушистое темно-коричневое одеяло, а я не имею ни малейшего желания с этим бороться.

Я осторожно веду пальцами вдоль ее позвоночника, очерчиваю острую лопатку и убеждаю себя, что еще не подсел.

Не подсел на согревающую теплотой улыбку. На хриплые стоны, срывающиеся с ее пухлых искусанных губ. На имя «Макс», набатом разносящееся по квартире и отскакивающее от стен на зависть соседям. Не подсел же?

Я тихо выкарабкиваюсь из постели. Стараюсь не разбудить свою нимфу. И топаю в душ.

Не испытываю ни малейшего раздражения по поводу обжившейся в стакане чужой зубной щетки и пары-тройки пузырьков с совершенно непонятными мне названиями. Олин гель для душа, кстати, тоже пахнет перечной мятой.