Ал был не из тех, кто не подумал бы о последствиях.

Он должен был понимать, чем рискует. Должен был позаботиться о ключе, надежно спрятать его или носить с собой. В первом случае ключ не найти никогда. Во втором королевские маги должны были его обнаружить.

И он, Сартвен, сильнейший из магов на королевской службе, должен был оказаться в числе тех, кто схватил, обездвижил и непосредственно допрашивал перед казнью Алариуса Мезонтена. Должен был — но он не пошел. Не смог. Даже Митас не стал его принуждать. Впрочем, у него были свои резоны — где-то в глубине души король явно был не уверен, что верность службе пересилит-таки старую дружбу.

Предоставить королю информацию о заговоре и назвать имена, значит, смог, а вот посмотреть в глаза…

Глаза, которые он знал куда лучше, чем собственные. Не все любят смотреть на свои отражения, а вот глаза лучшего друга — глубокие, любознательные, темно-карие, с россыпью зеленоватых крапинок — нельзя не помнить.

Он и помнил, когда открывал ворота — не запертые ни магическим образом, ни на обыкновенную щеколду, входя, как входил множество раз, даже не сосчитать, сколько. Можно легко представить себе Акра — пожилого управляющий рода Мезонтен, почтительно открывающего ему двери из чёрного дерева, на которых аметистами — родовым камнем — еще при прадеде Ала, Мортариусе Мезонтене — была выложена буква "М". Акр всегда ему радовался, считал, что господин Сартвен, такой разумный, такой здравомыслящий, положительно влияет на Алариуса — не-от-мира-сего-хозяина.

Он и влиял. А потом предал.

Почему-то Макилан был уверен, что камни, как и остальное имущество, растащили — и был приятно удивлён, что буква «М» все еще сияла мягким розово-фиолетовым отсветом. То ли люди Ала были действительно преданны ему и его древнему имени, то ли страх в кои-то веки пересилил извечную людскую жадность и страсть к наживе и мародёрству.

Оставить лошадь было не на кого, и Сартвен с горькой усмешкой подумал, почему бы не заехать на ней прямо внутрь замка — какая сейчас разница? Смешно думать о том, что могло бы понравиться или не понравиться Алу, особенно после того, как фактически убил его. Тем более, подобных мелочей Ал бы попросту не заметил. Вот Акр — тот бы…

Сартвен услышал шаркающие шаги за спиной и обернулся, резко, вглядываясь в серый, сумеречный воздух.

Узнать в сгорбленной старческой фигуре еще полгода назад крепкого, сильного мужчину было практически невозможно.

— Лорд Сартвен? — просипел Акр почти с теми же неверящими интонациями, и ему захотелось отшатнуться, вскочить на коня и умчаться прочь, несмотря на все миссии и обязательства, несмотря на то, что старый знакомый никак не мог знать или даже догадываться о его участии в аресте и последующей казни хозяина.

Сартвен сдержался, разумеется, изобразил на лице нечто среднее между улыбкой и скорбной гримасой. Впрочем, при других обстоятельствах он действительно был бы рад видеть верного управляющего, которого знал восемнадцать лет — почти столько же, сколько и Ала.

— Акр? Вы здесь?

— Где же мне быть, лорд Сартвен? — искренне изумился старик. — Здесь мой единственный дом.

И Макилан вдруг подумал, что вне зависимости от приказов короля, вне зависимости от своей обездвиживающей тоски и чувства вины, он должен был заняться делами тринадцатого замка. Сам. Разобраться со слугами и выплатить жалование тем, кого сможет найти, озаботиться пенсией для верных работников, самолично закрыть все двери от мародёров, которые появятся рано и поздно, пройтись по лабораториям, убрать гнильё с кухни… Потому что это — его долг, не долг подданного короны мага Сартвена, а долг Макилана Сартвена, однокурсника, лучшего друга, единственного свидетеля на тайной от всего остального мира свадьбе и по совместительству убийце Алариуса Мезонтена.

* * *

Макилан все же отвел коня в конюшню. Акр попутно рассказал ему, что кое-каких накоплений, оставшихся от достойно оплачиваемой некогда службы, на эти три месяца ему хватило, но что делать дальше, он даже не представляет. Какие-то родственники у старика были, жили на юге Корина, но переезжать к ним он боялся, потому что вряд ли родня согласится принять его после того, что "натворил молодой господин" — Акр сокрушенно качал головой. Старик даже помыслить не мог осуждать или винить в чем бы то ни было своего обожаемого хозяина: "ребенком без родителей остался, никогда мальчишкам на пользу свобода с ранних лет не шла, ему бы жениться, своих деток завести, так нет, одна учеба в голове была, книжки эти, подземелья, виданное ли дело для Мезонтена учиться днем и ночью без продыху". Как оказалось, именно хозяин регулярно снабжал верного слугу различными целительными снадобьями, без которых управляющий совсем "расклеился". Макилан задумчиво кивал, но думал совсем о другом. Воспоминания наседали ворохом, кружились над головой, смотрели пристально, с упреком или просто с любопытством — как эти белые птицы, названия которых он не знал.

И когда Мак, наконец-то, остался один, войдя в темный, холодный, остывший холл, он как будто окунулся с головой в прошлое.

* * *

В лиловой гостиной весело трещит камин. Ал любил тепло, поэтому к их приходу камин всегда был растоплен, а вот теперь Акр, презрев все возражения, растопил его для драгоценного гостя — о том, что гость получил права хозяина, разговор у них так и не пошёл. Собственно, с того времени, как были живы родители Ала — их Макилан не застал — в лиловой, "аметистовой" гостиной ничего не изменилось, может, поэтому ему там так нравилось. Ал был равнодушен к уюту, он всегда что-то обдумывал, придумывал, прикидывал, когда тут глазеть по сторонам, лишь бы всё необходимое для экспериментов находилось под рукой.

Именно поэтому лиловая гостиная, бережно хранимая слугами, поддерживаемая в идеальном неизменном порядке, была так хороша. Пушистый ковер, огромный кирпичный камин, тяжёлые чугунные подсвечники, фиолетовые тяжелые шторы и светильники из матового тёмного стекла. Над камином семейный портрет — мужчина, женщина и мальчик лет семи с лукавой улыбкой и отстраненным взглядом. Зря Акр думает, что родительская забота и любовь смогли бы изменить Ала. Он был таким с рождения.

/десять лет назад/