«Пощади, воин!» – возникла в голове чужая мысль-мольба. – «Не губи мою жизнь! Пригодиться она тебе в будущем!»

«Один! Ты показал свою мудрость, не убив Ламию. Не принуждай меня в тебе разочароваться!»

А эта мысль принадлежала уже не медведю!

Один оставил челюсть в покое и охотно спрыгнул с мишкиной шеи на траву, отряхнул одежды от налипшей на нее темно-бурой шерсти и выправил образовавшиеся складки. Он недоумевающе глядел на поползшего в чащу оборотня – вначале напал на человека, а как дело дошло до лишения его жизни, запросил пощады! Странно – Ламия, призвание коей высасывать кровь мужчин, иногда – детей, проявила к нему сугубо человеческие чувства, отчего тот испытал отнюдь не сыновьи эмоции. Наташа увидела бы ту очаровательную картину, точно убила бы – его, конечно же, не Ламию!

«Скатертью дорожку тебе, мишка-воин!» – искренне пожелал Харрол бредущему уже на трех лапах оборотню, без всякого сарказма, поскольку не хотел оставлять за спиной столь могущественных врагов в первый же день пребывания в новом мире, полном страшных чудес.

Оборотень не «ответил» ему, все так же хромал в северо-западном направлении, вослед «греческой» змееженщине. Один проводил его взглядом, щуря глаза под ярким солнцем, весьма похожим на земное. И в который уже раз вздрогнул, встретившись глазами с живой эльфийкой, смотрящей на него в упор, но не отвел их в сторону. Она скромно держала руки на груди, хотя до этого они покоились на бедрах; прямые изумрудные шелковистые волосы легко развевались на несуществующем ветру.

– Твои доброта и любовь к женскому роду покорили даже безумную Ламию, возненавидевшую всех мыслящих существ, ходящих на двух ногах! – заговорила прекраснейшая из богинь, ее тихие нежные интонации слов бальзамом вливались в его гулко бьющееся сердце.

Один не сразу понял, что слышит не мысли, а речь, произнесенную вслух.

– Всякий воин, вступивший в Священное место, при виде женщины со змеиным хвостом вместо ног, брался за оружие, чем обрекал себя на неминуемую гибель. Не напрасно боги избрали тебя и твоих друзей.

И вновь Один вздрогнул – откуда ей знать, что кто бы то ни было выбрал для чего-то его, и что он не один? Эльфийка невероятным образом уловила сомнения и страхи, закрадывающиеся ему в душу:

– Ты нашел в себе мужество не добивать врага, чем нажил себе надежного друга. Медведи-оборотни не забывают врагов, проявивших к ним искреннюю доброту, – эльфийка печально улыбалась одними глазами, зелеными, словно лесное море.

Один не знал, что и думать – слишком много событий в чужом мире за один день, не подозревая пока, что сие даже не начало оных, а лишь предисловие.

– Придет время, и ты со спутниками узнаешь и приобретешь значительно больше, чем думаешь сейчас. А теперь – в тебе нуждаются твои друзья. Подойди ко мне.

Один не двигался с места, боясь какого-либо подвоха со стороны все знающей богини.

– Я не богиня, а пережиток прошлого, одна из немногих выживших эльфов, – в бархатистом голосе было столько неприкрытых печали и глухой тоски, что сердце, сопереживающее ее необоримой беде, защемило в груди, а ноги сами понесли хозяина к эльфийской богине (иначе Харрол не мог ее называть).

Приблизившись к ней вплотную, Один ощутил, так некстати явившееся, столь острое желание обнять эту хрупкую женщину, утешить, как умел, позаботиться о ее незавидной судьбе, спрятать за непробиваемой каменной стеной – и еще сильнейшее желание мужчины к прекраснейшей из женщин, что он с трудом держал себя в руках…

Она вложила свои маленькие горячие ладони в его.

– Я исполню некоторые твои желания, когда ты – и твои спутники – пройдешь миссию до конца и исполнишь предначертанное. А пока…

Легко сказать. И Один зажмурил глаза, борясь с неодолимым желанием. А когда открыл их, обнаружил, что стоит на блоках тракта. Все исчезло, будто спал и сейчас проснулся: ни очаровательной до безумия эльфийки, ни каменного помоста с мостками, ни полянки, окруженной кедровой чащей, куда уползли Ламия и медведь-оборотень, ни ивового коридора с шепчущими что-то на древнем языке Призраками Минувших Времен – ничего. Но все же то был не сон – Один не считался ни лунатиком, ни сумасшедшим. И если не выяснится, что с ним за ерунда произошла, то лучше никому о сем событии – никому! – не рассказывать. И думать забыть.

… Всегда осторожные голубые глаза примечали буквально любую деталь на тракте и по обе его стороны. Но пока ничего пугающе-опасного – кроме вездесущего психофона враждебности, чужой даже для этого леса, источник коей не определялся – не попадался на пути. Разве что, чем дальше на запад, тем больше зарастал древний тракт растительностью, лес вокруг густел, деревья стояли выше и старее, упорно наседая на блоки выложенной искусственно дороги. Впрочем, и чужой лес девушку не пугал, только настораживал. А вот густеющая растительность говорила Наташе о многом. И появляющиеся все чаще животные и смелеющие, большинство из коих она узнавала.