Лёха проворно выскочил из своего уазика, прицепил трос к «жигулю». Люську от дела отстранили, Рому, как и сумки со жратвой, вынимать не стали. Мужики сами газовали, сами матерились. Наконец «жигуль» задом неуверенно выполз на дорогу, а Лёха, запихнув Колины деньги в бумажник, умчался к следующему клиенту.

Люська с Колей двинули вглубь материка, прочь от машин, от людей, сквозь сельву ольхи, осины, черёмухи и прочих мелколиственных. Они оставляли позади редкие деревни с десятком домов, брошенных, чернеющих обгорелыми остовами, или с рухнувшими во всё ещё держащийся сруб драночными крышами, или обитаемых, но для полной ясности, что хозяев нет и до весны не будет, с оберегом – шваброй или метлой, поставленной по диагонали в дверях.

Но зато в отсутствие людей в такую деревню, к увешанным гроздьями ягод калинам и рябинам устремлялись стаями птицы, чтобы насытиться впрок перед перелётом, а к рассыпанным на траве жёлтым и красным яблокам, полусгнившим, надкусанным или ещё целым и сочным, торопились крысы и мыши, к ним из леса, опустив голову, не чувствуя опасности, трусили лисы, а ближе к ночи появлялся медведь, отмечая своё посещение частыми увесистыми кучами с непереваренными ягодами черноплодки. С первыми заморозками на хрупкой траве чётко отпечатывались цепочки звериных следов, и не раз ещё они смывались дождём, прежде чем быть засыпанными снегом. И за всем этим молчаливым пиршеством, грозно воздев к небу руки – одну с серпом, другую с молотком, – наблюдало чучело в армейской фуражке, с гулким чугунком вместо головы…

На развилке из трёх дорог Люська, выбрав одну по наитию, в полном безлюдье поехала, как ей и Коле казалось, вперёд. Вскоре стало ясно, что они заблудились, вдобавок Google конкретизировал их местоположение, поставив жирную точку на бескрайнем зелёном фоне.

Дед Иван дремал на крылечке, опершись на палку. Ему было хорошо: ветер стих, закат тёплый, полушубок, пусть и драный, грел, и ногам привольно, мягко в стоптанных самокатанных валенках, а мохнатая шапка сползла к носу, оттопырив уши с торчащими седыми пучками волос.

Изба деда Ивана, как и другие, была срублена так, что крылечко к ней пристроено с запада, со стороны заката, чтобы отдыхать приятней после работы. Ещё мальчишкой, карапузом, дед Иван ползал по его высоким ступеням и, устроившись поудобнее, грелся с котом на солнышке, отдыхал. Теперь дед Иван везде отдыхал – где сядет, там и отдыхает, и глаза сами собой закрываются. Рядом с ним сидел и жмурил от удовольствия глаза кот, и он грелся, и ему тоже было хорошо. Дед посапывал, кот мурлыкал. И если оглянуться назад, в прошлое – менялись правители: высокие, маленькие, рыжие, лысые, седые, менялись даже коты и кошки, серые, рыжие, полосатые; а дед Иван всё так же тёплыми вечерами сидел на своём крылечке с хвостатым другом.

Дед открыл глаза, глядь – перед ним мужик. Дед решил, что тот приснился, глаза закрыл, а мужик говорит:

– Как на шоссе выехать?

Дед опять открыл глаза.

– Э-э-э-э, – сказал он и надолго замолчал.

– Эй, дед, проснись, – услышал он. – Где здесь шоссе?

– Э-э-э-э, – повторил дед. – Тама, вам надо было у развилки влево брать, а если прямо, то будут Бердыщи.

– Зачем мне твои Бердыщи? – произнёс мужик. – А за деревней дальше что?

– За деревней ещё подалее проедешь, будет болото. Я мальчишкой в войну связным к партизанам бегал, лучше меня тут дороги никто не знает.

– Какие партизаны, дед?

– Не-е-е-е, были… партизаны…

– Чёрт с ними, пусть были!

– Обратно поворачивай. Потом езжай по левой или вправо на Бердыщи. Тама ещё дорога есть, она хоть и не шшебёночная, проехать можно. По ней лес возят, она короче.

– Кто ещё в деревне есть?

– Бабка моя Маня в избе с кашей управляется, да вона бабки Дуни изба.

– Так, – обречённо констатировал Коля, понимая, что ни к бабке Мане, ни к бабке Дуне идти за консультацией совершенно незачем. – А деревня как называется?

– А деревня называется Дарьино… – деду не понравилось, что мужик прерывает его обстоятельный рассказ.

– На указателе Марьино.

– Дык в казне денег нету, вот и повесили табличку, кака была…

Дед Иван собрался объяснить, что было и Дарьино, и Марьино, но Коля плюнул и ушёл, а старик уснул. Проснулся – нет мужика.

– Сон, – пошамкал он розовыми дёснами, любуясь заходящим солнышком.

– Этот дед то спит, то про какие-то Пердыщи несёт. Маразматик, – сообщил Коля, садясь в машину.

Машина поехала за деревню в сторону указанного дедом болота, а деда Ивана скоро в избу загнала бабка, говоря, что простынет и что каша для него, беззубого, давно стынет.

Через час езды Коле уже начинало казаться, что старик прав, но он гнал эти мысли прочь. Когда дорога оборвалась, Коля понял: не соврал старый партизан. Они повернули и в сумерках проехали мимо дома деда Ивана, только тот их не видел, опять спал. Бабка Маня, прильнув к тёмному холодному стеклу, решила, что, видать, это та самая машина, что ехала в ту сторону. И бабка Дуня так посчитала. А вот чучела с серпом и молотком никто в машине не разглядел. Одиноко оно стояло посреди вывороченного огорода со своими бесполезными орудиями труда, без глаз, безо рта, без ушей, с пустым чугунком взамен головы.