Но энергия из ископаемого топлива – это только половина дела. Другой фундаментальный вопрос, рассматриваемый в этой книге, заключается в том, компенсируют ли доходы России от другого экспорта, кроме энергетики и ископаемого топлива, сокращение доходов от ископаемого топлива. Может ли экспорт металлов помочь восполнить разницу? Может ли сельскохозяйственный экспорт продолжить рост? Может ли Россия стать крупным экспортером гражданских ядерных технологий в соответствии со своими амбициями? Может ли развитие новых транспортных маршрутов превратить ее в прибыльный транзитный узел между Европой и Азией? Все эти вопросы также исследуются в этой книге.

Чтобы оценить общее влияние изменения климата на Россию, мы должны различать прямые и косвенные, а также внешние и внутренние эффекты. Прямые внутренние эффекты – это то, что влияет на внутреннюю экономику и население России, например воздействие глобального потепления на урожайность, прибрежную инфраструктуру и транспорт, а также на уровень жизни и здоровье населения. Косвенные внешние эффекты, такие как изменения пикового спроса на нефть, появляются в результате изменений в мировой экономике, возникающих как следствие изменения климата, что, в свою очередь, повлияет на положение России в международных потоках товаров и технологий.

Ключевой тезис этой книги состоит в том, что главными определяющими факторами будущего богатства и могущества России к 2050 году будут косвенные внешние эффекты и, прежде всего, тенденции глобального энергетического перехода. После этого, по мере приближения конца столетия, все более решающую роль будут играть прямые внутренние эффекты, главным образом в Арктике и в южной сельскохозяйственной зоне России. Но основной горизонт этой книги – 2050 год.

Сравним ситуацию в России с ситуацией в Соединенных Штатах. В некоторых отношениях России повезло больше. Обе страны имеют протяженные береговые линии, но если три основных побережья США (включая Мексиканский залив) густонаселенны и являются крупными торговыми и производственными центрами, то российское побережье в основном не заселено и не развито, за исключением региона вокруг Санкт-Петербурга и Черного моря [2] . Значительная часть добывающего сектора России расположена в арктических районах, вблизи побережья, но там проживает лишь около 6 % населения. Мурманск, Владивосток и Норильск не могут сравниться по размеру и значимости с Майами и Новым Орлеаном, не говоря уже о Нью-Йорке.

Так случилось, что, располагаясь на пути крупных штормовых систем, Восточное побережье США и побережье Мексиканского залива очень уязвимы к изменению климата, в большей степени, чем соответствующие прибрежные районы России. В частности, побережье Флориды, самого быстрорастущего штата США, все больше подвергается наводнениям из-за повышения уровня океана. Майами признан одним из самых уязвимых городов мира. Из-за участившихся речных наводнений и штормов в неменьшей степени подвержен риску Новый Орлеан и регион Нью-Йорка/Нью-Джерси не сильно от него отстает [3] . В России, несмотря на растущую опасность, создаваемую таянием вечной мерзлоты на протяженном северном побережье, ничего подобного нет.

Две страны также сталкиваются с совершенно разным уровнем риска, когда речь идет о лесных пожарах. В таких местах, как Калифорния, в зоне риска находятся до одной пятой всех домов. Даже сегодня убытки от лесных пожаров угрожают страховой отрасли, которая в качестве ответной меры включила наиболее уязвимые районы в красную зону и отказывается их страховать. Это, в свою очередь, не только угрожает многим домовладельцам крупными убытками, но и мешает им получить ипотеку или продать свои дома. Ничего хотя бы отдаленно напоминающего эту ситуацию в России нет, особенно на малонаселенном севере и востоке, где лесные пожары охватывают сопоставимые территории, но не приводят к сопоставимым экономическим последствиям [4] . Лесные пожары в Сибири и на Дальнем Востоке, хотя и уничтожают ежегодно миллионы гектаров отдаленной тайги, не угрожают населенным пунктам и даже экспорту древесины.

То же самое касается и перспектив сельскохозяйственного производства в этих двух странах. Центральная часть Соединенных Штатов – мировая житница кукурузы, сои и пшеницы – уже страдает от наводнений и засух. На Среднем Западе весенние паводки в бассейнах Миссури и Миссисипи задерживают весенний посев и вызывают растущие потери урожая. Дальше на запад, где сельское хозяйство основано на искусственном орошении, более частые и сильные засухи заставляют фермеров бурить скважины глубже, в результате чего подземный водоносный горизонт истощается все быстрее. К 2050 году большие площади американского сельского хозяйства станут убыточными, несмотря на огромные субсидии, выделяемые сельскохозяйственному сектору США. Опять же, ничего подобного в России нет.

Короче говоря, Соединенные Штаты уже сталкиваются с растущим бременем трудностей и затрат, связанных с адаптацией к прямым внутренним последствиям изменения климата, чего нельзя сказать о России, по крайней мере в тех же масштабах. Тем не менее Соединенные Штаты будут иметь серьезные преимущества перед Россией в их способности адаптироваться. Одним из примеров является роль финансового сектора, который в США гораздо более развит, чем в России. Финансовые рынки сосредоточены на переднем крае рыночной экономики, где технологии оказывают наиболее разрушительное воздействие. Финансовые игроки быстро реагируют на открывающиеся возможности для «маржинальной» торговли, играя на коротких продажах, когда падают цены на уголь, или скупая сертификаты на выбросы углерода в качестве инвестиционных инструментов. Когда падение усиливается, финансовые игроки быстро распродают активы, в результате чего капитализация прежних тяжеловесов падает, что в короткие сроки приводит к делистингу, масштабной реструктуризации или даже банкротству. Эти меры, создавая мощные рыночные сигналы, ускоряют переход для энергетического сектора в целом, по сравнению с изменениями в регулировании, на обсуждение и реализацию которых могут потребоваться годы.