На миг Хелен повернула голову, одарила меня ненавидящим, хоть и удивленным взглядом. Снова уставилась на свои приборы.

Марк заерзал. Крикнул:

– Сбрасывай толкач!

– Ты меня еще рожать поучи, - презрительно откликнулась летунья. Я подумал, что рожать-то ей вряд ли доводилось, судя по крепкому животику, и поддержал мальчишку:

– Давай, делай, что велят!

На этот раз она ответила:

– Будь ты один - сама бы планёр в воду воткнула. Но мальчишку я довезу... попробую... молчал бы, душегуб.

– Я честный вор, - обиделся я.

– Сбрасывай толкач!
– снова сказал Марк. Он был испуган.
– Хвост подпалим!

Хелен помедлила еще миг. Потом рванула на доске один из рычагов. Планёр дернулся, рев мигом стих, и я увидел в окно, как падает, кувыркаясь, дымящийся цилиндр. Вот был здоровый длинный бочонок, вот он превратился в карандаш, а вот уже точка несется к волнам, рассыпая искры и оставляя дымную полосу.

Мне снова стало жутко. Я оценил высоту.

– Только не паникуй!
– Марк говорил слишком громко, еще не оценив наступившей тишины. Хелен презрительно глянула на меня - и это помогло. Пацан не боится, женщина не боится, один я трястись буду?

Нет.

Решимости хватило на минуту, в течении которой я разглядывал светлеющее небо, оранжевую полосу восхода и убеждал себя в надежности планёра. Потом я почувствовал, как он клюет носом, словно лодка на крутой волне. Хелен впереди дергала рычаги, мы то заваливались на крыло, то проваливались в бездонную яму. Море и небо мелькали в окнах, будто решили шутки ради местами сменяться. Меня бы давно уже стошнило, не будь желудок безнадежно пуст. Я вцепился в спинку переднего кресла и тонкое дерево затрещало.

– Утихомирь его!
– бросила Хелен.
– Быстро!

– Вниз, ведьма!
– завопил я.
– Са... сажай... я... убью!

Марк впился в меня, попытался придавить к креслу. Какой там... я толкнул его так, что мальчишка спиной уперся в матерчатый потолок. Дрожащая под напором ветра ткань захрустела, разрываясь. Марк дико закричал.

Это меня отрезвило. Не то, чтобы страх совсем пропал, но на миг я о нем забыл. Глаза у Марка от ужаса стали круглыми, пальцы закаменели на моих плечах. Я рывков прижал его к себе, обнял. Холодный ветер хлестал по лицу, врываясь в кабину.

– Поворачиваю к острову, - сказала Хелен.
– Сейчас сядем.

Марк ничего не ответил - краткий миг, когда он торчал из планёра спиной наружу, убил все его мужество. Поэтому я выдернул из-за пояса нож и коснулся шеи летуньи.

– Мы летим к материку. Слышишь?

Планёр по-прежнему дергался в стороны. Хелен молчала.

– И хватит пугать, - добавил я.
– Да, мне страшно! Только вбей в свою красивую головку - на остров я не вернусь. Прирежу тебя, если обратно повернешь. Ясно?

Теперь планёр летел ровно. Неуловимыми движениями рук Хелен направляла его на верный курс. И высоту мы перестали терять, опять поползли вверх, в полной тишине, и это было страшно, но в то же время прекрасно. Лишь ветер хлестал в прорванную обшивку.

– Спрячь кинжал, - сказал я Марку. Тот взял нож и убрал в Холод без единого слова, как во сне, еще не отошел от страха. Что-то я побаиваться стал оружия в своих руках - тем более в такой ненадежной штуке, как планёр. От ветра слезились глаза, Хелен тревожно оглядывалась на прореху.

– Есть у тебя иголка с ниткой?
– спросил я ее.

– Под креслом, - быстро ответила летунья.
– Аккуратно шей.

Я похлопал Марка по щеке - он слабо улыбнулся, приходя в себя. Пробормотал:

– Спасибо.

– За что спасибо, дурачок, я же сам тебя чуть не выпихнул...

– За то, что опомнился.

Пошарив под креслом я и впрямь нашел - порезанным день назад пальцем, не везет же ему, кривую парусную иглу с вдетой нитью. Вовремя материя медленно расползалась под напором ветра. Марк забрал у меня иглу и стал неумело стягивать прореху. Над кабиной ткань лаком не покрыта, но все равно проколоть трудно.

– Края крепи, - посоветовал я.
– Вначале края, потом все зашьем.

Небо светлело. Мы летели навстречу восходу, планёр больше не трясся, а будто по невидимым волнам скользил. Я покосился налево, направо, вверх глянул. Небо самое обычное, словно и не летим, ничуть ближе не стало.

Вроде бы я окончательно опомнился. Страх сжался в груди, затаился, давил на сердце, но все-таки не превращался в панику. Марк терпеливо трудился, прореха уже была почти затянута.

– Гнилая твоя машина, летунья, - сказал я.
– Неужели покрепче не могли сделать? Деревом обшить...