Серый цвет сумерек сменился оранжевым цветом заката. Уходящее солнце разливалось над крышами одноэтажных домов, как будто специально подчеркивая каждый контур и каждый изгиб здешних зданий. Линия солнца виднелась прямо впереди — там, где над чередою строений уже начинались горы. Закат был неясным, но все равно выглядел красиво. И, глядя на него, я даже не сразу поверил в то, что вижу все это в реальности. Как будто передо мной сейчас была просто застывшая картинка.

На перроне, кроме меня самого никого больше не было — ни других пассажиров, ни Спильмана, который обещал встретить меня на станции. Словно желая еще раз убедиться в этом, я огляделся по сторонам и, никого не заметив, просто зашагал в направлении города, который замер впереди, словно пластмассовые домики у детской железной дороги. В круглых фонарях, висевших над платформой, отражались отблески закатных лучей. Колесики моего чемодана надрывно тарахтели по неровно уложенной плитке. И в окружающей тишине этот звук казался таким пронзительным и инородным, что в какой-то момент мне даже стало неловко за то, что я оказался здесь.

Прямо за вокзалом начиналось рапсовое поле, а с противоположной стороны от линии рельс была оборудована автостоянка, отделенная от города чередой ровно подстриженных деревьев. Следом за ними виднелось здание железнодорожных касс, над окошком которого висела съехавшая набок табличка с крупной надписью «Закрыто». Первые дома вырастали уже прямо за ним. Ровные заборы, гирлянды развешанных вещей, что сушились на свежем воздухе; подстриженные лужайки и гаражи с видневшимися тут и там баскетбольными кольцами. Где-то из-за открытой двери слышался звук включенного телевизора и свист закипающего чайника, стоящего на плите. Я нырнул в одну из близлежащих улиц, и вокруг меня снова сделалось тихо. Город казался уютным, но в то же время выглядел абсолютно пустым, как будто эти улицы и дома были только картинкой или декорацией к какому-то старому фильму.

Я прошел несколько сотен метров и снова огляделся. Пустые лужайки окружали пустые дома, а пустые улицы перетекали в такие же пустые площади. Ни одного человека вокруг, ни одной движущейся машины… Абсолютный штиль. Лишь только неподвижное солнце заливающее город мириадами оттенков заката. И звук колесиков чемодана, что все также тарахтели на неровном асфальте где-то у меня за спиной.

Несколько раз, мне показалось, что я слышал вдалеке лай собаки. Шагая по городу, я тут и там видел открытые двери магазинов или каких-то кафе. В некоторых из них слышалась музыка или звук включенного телевизора. Но сам город при этом оставался абсолютно пустынным, как будто все эти звуки появлялись безо всякой причины и были только эхом себя самих.

От мыслей об этом становилось не по себе, и, решив не дожидаться, когда окончательно стемнеет, я зашагал в сторону своего отеля, который, судя по навигатору, находился где-то впереди. Может, сегодня в этом городке происходило какое-то знаковое событие — подумал я. Но решил отложить этот вопрос до завтрашнего утра. Разбираться со всем этим сейчас мне решительно не хотелось. Я думал о том, что Спильман, по-видимому, решил дожидаться меня у отеля. И мысль о скорой встрече с живым человеком сейчас показалась мне какой-то неожиданно приятной.

От вокзала до отеля было идти пешком минут 30. Сначала дорога шла по городским кварталам с одноэтажной застройкой, а когда они обрывались, плавно уходила вверх, петляя по сосновому лесу, в котором вечером горели выстроенные в ряд фонари. Немного в стороне от дороги находилось небольшое озеро, примыкавшее вплотную к отельной территории, словно специально отгораживая ее от всего остального мира. А прямо за ним уже виднелся и сам отель «Мон-Сен-Мишель». Под сенью вечерних сумерек он выглядел в точности так же, как и на той открытке, которую я получил несколько дней назад. Единственное, что вызывало некоторый диссонанс — это стоящая вокруг него строительная техника — похожая на брошенные танки, времен Второй Мировой. Территория вокруг отеля напоминала поле боя после внезапного отступления. И различные таблички с предупреждениями о строительных работах лишь только усиливали это впечатление.

Высокое кованое ограждение, окружавшее отель, поднималось вверх почти на три метра. Старые ворота с витыми узорами выглядели массивно, но никакого замка или цепи на них не было. Я толкнул их перед собой и зашагал в сторону отеля — туда, где за массивной входной дверью виднелись ярко-желтые проблески света. «Это должно быть Спильман или его люди», — подумал я, но в холле гостиницы тоже никого не оказалось.

Внутри отеля горел свет, но вокруг меня не было ни одного живого человека — только пустой круглый холл с винтовой лестницей, массивные люстры на потолке и окна — бессчетное множество окон — за каждым из которых виднелись заснеженные пики гор. Отель казался пустым, но при этом не выглядел безжизненным. Так выглядит дом, в котором, уходя, кто-то забыл погасить свет. Казалось, «Мон-Сен-Мишель» оставили всего несколько часов назад. И даже белые чехлы, накрывавшие кресла, диваны и огромный рояль в углу, не развеивали это впечатление.

Я огляделся по сторонам, а затем сделал несколько шагов по направлению к стойке регистрации, за которой не было никого — ни привычного для таких мест администратора, ни Спильмана, который обещал встретить меня еще на железнодорожной станции. Колесики моего чемодана все также тарахтели у меня за спиной, но в эти мгновения я был даже рад этому, ведь так кто-то мог меня услышать.

— Здесь кто-нибудь есть? — спросил я, стараясь произносить слова как можно более громко. Но голос прозвучал надрывно, как будто за последние 10—12 часов я просто разучился говорить с кем-то помимо себя самого.

Так или иначе, но мне никто не ответил. Я замер на мгновение, вслушиваясь в пустоту, но все, что мне удалось различить — это отдаленное эхо. Я огляделся по сторонам: прямо на стойке регистрации стоял небольшой металлический звонок. И чтобы убедиться во всем наверняка, я нажал на него два или три раза. Звук звонка разбил окружающую тишину, но только на пару мгновений. Когда он оборвался, я снова прислушался, но, как ни пытался, так и не смог различить вдалеке ни звука шагов, ни чьего-то голоса.