Она говорила: «Обними», и я прижимался к ней всем телом, как будто мы были двумя астронавтами, оторвавшимися от космической станции и теперь парившими в невесомости в абсолютной тишине. Мы были вдвоем — а вокруг нас только бесконечный космос. Я почти любил ее, но эти слова всегда были для нас под запретом.

В те три дня, которые мы провели вместе с Кристиной, я спал очень мало. Она постоянно болтала о чем-то, и потому все мои сны были какими-то обрывочными, неровными. Я понимал, что нам скоро придется расстаться, и от мысли об этом мне не хотелось терять ни единой секунды, которую я мог провести рядом с ней. Мы были вместе около семидесяти двух часов, но это время в том крошечном отеле на берегу было для меня дороже 30 лет, что я успел прожить до встречи с Кристиной.

Я знал, что совсем скоро нам обоим уезжать: мне — в Минск, а ей — в Киев. И знал, что у наших отношений очень короткий срок годности. Наверное, где-то в глубине души она тоже знала об этом. Но мы оба молчали, как будто для нас двоих это было просто игрой. Как будто от неправильно сказанных слов все могло разрушиться в одно мгновенье.

Никогда не говори на серьезные темы…

Кристина нарушила это правило всего один раз, в ночь перед своим отъездом в Украину. Перед этим мы долго молчали, и я даже удивился, когда она вдруг спросила меня: «Если бы сегодня была наша годовщина, куда бы ты пригласил меня»?

Я задумался, но лишь на секунду. Как будто еще до того, как она задала этот вопрос, я уже точно знал, что ответить. Я сказал: «Я бы пригласил тебя в этот самый отель, где все началось. По крайней мере, мне еще раз было бы приятно вернуться в это место. Я был счастлив здесь. И это море и дождь за окном всегда будут для меня чем-то особенным».

— Как наш личный кусочек вселенной?

— Наверное… Что-то вроде того.

Кристина затянулась сигаретой, и в голубом свете телевизора я увидел, что она улыбается, как будто пытаясь распробовать эту мысль на вкус.

— Я согласна, — наконец ответила она. — Только пускай это будет этот номер, а не тот бар у бассейна, где мы встретились. Я бы предпочла отметить годовщину в этом самом номере. Чтобы вокруг не было никого из посторонних. Пускай все будет, как сейчас. Будем слушать дождь, есть пиццу и смотреть «Танцы» по телевизору. Я бы хотела так…

Я кивнул: «Договорились».

А уже на следующий день она собрала чемодан, и я проводил ее на железнодорожную станцию. Мы не прощались, хотя оба понимали, что, скорее всего, эта встреча для нас будет последней. Мы оба были связаны чем-то — работой или отношениями. К тому же я почти не знал ничего о ней. Эти 72 часа рядом с Кристиной были для меня скорее сном, чем чем-то реальным. А сны редко повторяются вновь.

— Пришли мне свой роман, когда его допишешь, — сказала Кристина и вдруг рассмеялась, как будто пытаясь сделать момент нашего расставания чуть более простым и чуть менее грустным.

— Конечно, — кивнул я. — Хотя в этом не будет нужды. Я думаю, он станет популярен, и ты сможешь найти его во всех магазинах Киева.

Кристина сощурила взгляд.

— Нееет, — протянула она. — Я хочу книжку с автографом. Плюс наверняка они будут очень быстро разлетаться с полок. Вдруг я так и не успею ее купить?

Я улыбнулся: «Хорошо, приберегу для тебя один экземпляр».

— Значит, еще увидимся?

— Обязательно.

— Найди меня в следующей жизни!

На этих словах Кристина поцеловала меня очень коротко, как будто не прощаясь со мной навсегда, а просто провожая куда-то. Так целуют тех, с кем скоро увидишься вновь. И в этот момент, я почему-то как-то по-особенному запомнил это. Один поцелуй. Очень короткий и очень быстрый.

Она заскочила в вагон, и, обернувшись, я зашагал назад, не дожидаясь момента, когда состав тронется. Кристина уехала, а через пару дней я узнал, что поезд, на котором она добиралась домой, на большой скорости сошел с рельсов где-то недалеко от границы. Несколько вагонов перевернулось, в трех из них моментально вспыхнул пожар, который быстро перекинулся на другие составы. Из 180 человек, находившихся в поезде, не выжил никто. И спасательная операция, продолжавшаяся почти двое суток, лишь только подтвердила это. После сообщений о катастрофе сразу в нескольких странах объявили трехдневный траур по погибшим. По телевизору выступали политики, представители полиции и звезды кино. Я не помню точно, но, кажется, кто-то даже организовал благотворительный концерт в память о погибших; в центре Киева собрался многочисленный митинг. Я слушал эти новости, уже вернувшись в Минск. И с каждым сказанным словом и с каждым прожитым днем мир вокруг меня становился все более блеклым.

Никогда не говори на серьезные темы… Даже с самим собой. Пустота лучше боли.

После того, как Кристины не стало, я долго не мог ничего написать, как будто все мысли и чувства во мне вдруг закончились одномоментно. Наверное, так мог бы чувствовать себя апельсин, который только что пропустили сквозь соковыжималку. Я смотрел на монитор компьютера, но вместо строчек и слов видел там только свое собственное отражение, словно призрак того человека, которым я был когда-то прежде.

Лишь только в начале сентября дело сдвинулось с мертвой точки. За три или четыре недели я, наконец, сумел выжать из себя две последние главы, и уже в декабре мой первый роман появился на прилавках магазинов. Издательство, с которым я работал, планировало выпустить книгу тиражом в 5 000 копий. Но роман продавался плохо, а потому уже в середине весны общий тираж сократили почти вдвое. Книги залеживались на прилавках магазинов, но мне самому не было до этого уже никакого дела. Полный штиль. Как будто моя жизнь превратилась в фильм, который транслируют без звука.