Утирая слёзы и радостно всхлипывая, она прижалась ко мне, не желая отпускать.

— Ну, всё, всё, — сказал я, отцепляя её руки от своих запястий. — Мне пора на войну.

— Нет, — замотала Нау головой. От её мокрых волос разлетелись капельки пота. — Я не хочу, чтобы тебя убили.

— У небесных воинов говорят: «Завернулся в покрывало смерти».

— Тем более не хочу.

— Милая жена, уверяю — в ближайшие десять поколений я не рассчитываю заворачиваться.

— Ветры Всенаправленного дуют во все стороны разом. Один из них всегда несёт смерть.

— Да что же ваш Мовах злой такой? Это потому что у него последователей нет?

— Мовах не злой и не добрый, он — весь и всё. Смирись с этим.

Я собрал разбросанные по полу доспехи. Кинул Нау ворох разорванных на лоскуты тканей, недавно бывших её халатом.

Глядя на её прекрасные бёдра с красными следами от моих пальцев, я проникся к Нау чем-то вроде любви.

— Обещаю, что не умру, — серьёзно сказал я.

Прикрывшись обрывками, Нау сказала:

— Подожди в спальне Ваена. Я скоро вернусь. У меня есть кое-что для тебя.

Надевать все доспехи лень. Поэтому я сложил их в кучу на покрывале и завязал его узлом. С этим тюком, словно изгнанник, я покинул комнату.

? ? ?

Спальня маленького Ваена больше, чем жилище Танэ Пахау в Восьмом Кольце, включая двор подлеца-соседа. Через овальные окна рвался солнечный свет, рисуя на устеленном коврами полу жёлтые пятна. Деревца ман-ги росли из круглых углублений в полу. Их ветки шелестели на ветру из окон.

Колыбель младенца, похожая на Молниеносный Сокол, стояла у стены, выложенной разноцветной мозаикой. В некоторые плитки встроены маленькие фонари, ночью они давали интересное цветное освещение. Правда, мне оно напоминало отблески старого диско-шара, который вывешивали в спортзале транспортного колледжа во время дискотек. Под колыбелью раскинулась большая, утопленная в пол клумба с травой и цветами.

Ваен заметно вырос. Взгляд его приобрёл осмысленность. Он сидел в колыбели, что-то гукал, вертел головой и пытался ухватить меня за палец. На руках и ногах младенца деревянные браслеты, озарённые священниками Моваха. Подозреваю, пока меня не было, мама наряжала Ваена в остроконечную шапку.

Колыбель обвешана связками украшений, но не из драгоценных камней и металлов, а из дерева. Неужели священники Моваха так бедны? (Внутренний Голос напомнил, что деревца ман-ги — один из символов Моваха, так как их ветки росли во всех направлениях).

Ваен не спал, спала его сиделка, развалившись на лежаке, предназначенном для хозяев. Её мощная монобровь застыла в нахмуренном состоянии, напоминая галочку в чек-листе. Я пнул по лежаку — сиделка испуганно скатилась с него на клумбу.

— Принеси еды.

Монобровь сменила галочку на домик:

— Со всем уважением к вашей славе, светлый господин, но я не челядинка, а сиделка. Я смотрю за маленьким господином, а не ношу еду.

Акт супружеской верности так меня вымотал, что не нашлось даже слов, чтобы отругать дуру.

В комнату вошла Нау:

— Ты не слышала, что сказал светлый господин? — зашипела она на сиделку. — Принеси еду!

Наглая сиделка пошевелила бровью и вышла:

— Я позову челядинца, светлая госпожа. Он лучше знает, как приносить еду.

Извиняющимся тоном Нау сказала:

— Ваен её любит. Она умеет его успокоить.

— Она так заразительно храпит, что и Ваен засыпает?

— Сиделка поёт ему гимны Всенаправленного Ветра.

Я махнул рукой:

— Это твой дворец, Нау. Делай тут, что хочешь. Главное не подведи нас под Прямой Путь. И, умоляю, прикажи перенести статую с Мовахом внутрь дома. Нельзя ему в саду торчать, соседи увидят — непременно донесут.

Неожиданно мягко Нау согласилась:

— Хорошо, милый муж.

В комнату вошли два челядинца и внесли на руках шкатулки с едой и кувшины с питьём. Нау сама расстелила на полу обеденные покрывала и мы сели.

Сиделка с монобровью, отображавшей обиженное возмущение, хотела сесть с нами, но Нау её выгнала вместе с челядинцами.

Нау смущённо почесала кончик носа:

— Кажется, эта девка обнаглела…

— Милая жена, все служители Моваха обнаглели.

— Ты о недавних гостях?

— А есть ещё какие-то поклонники, которых я не заметил?

— Пойми, милый муж, эти люди всю жизнь провели на ветроломах, они не знали роскоши и не вкушали разнообразной мясной пиши.

— А если судить по тому, как они плескались в моём бассейне — то и не мылись?

— В такой роскошной купальне, как в нашем доме — никогда. На Ветроломе Вознёсшихся есть помывочная: большая клетка с корытами, в которые истопник пускает горячую воду. И эта помывочная считается самой лучшей на всех ветроломах. На других ветроломах моются из кувшинов. Если вообще моются.