Оглянувшись назад, я узнаю пушистую белую туфельку Лабутен с ее инициалами, вышитыми черным курсивом по ремешку. Желчь поднимается к горлу, но я сдерживаю рвотный позыв. Не оглядываюсь назад. И не представляю, как она слетела с ее ноги, когда Дебби падала навзничь.

Что произошло? Почему? Это не имеет никакого смысла.

— Что это? — Голос моей младшей сестры срывается, и она хватает меня за руки, когда я веду ее кругом к входной двери, пытаясь отвлечь ее внимание. — Это туфелька Дебби?

Боковая сторона испачкана грязной водой.

— Просто оставь это. Теперь это часть места преступления.

— Что ты имеешь в виду? — Хана переводит взгляд с меня на растущую толпу зрителей.

Прибывают еще полицейские машины и скорая помощь, хотя по поникшим плечам Трипа я могу сказать, что им нужен только судмедэксперт.

В ночи сверкают вспышки — это папарацци, или то, что от них осталось в наши дни. Даже фургончик с новостями подъезжает к месту события. Наверное, кто-то еще смотрит телевизор. Может быть, старики, живущие в нашем доме, те самые, которые выйдут из себя из-за того, что какая-то избалованная дебютантка привлекает к себе столько внимания своей смертью.

— Я не понимаю. Почему это место преступления? — Моя сестра переводит взгляд с меня на Трипа, пока он медленно приближается, следуя за нами в здание.

— В Манхэттене запрещено убивать себя. — Голос Трипа безрадостен, почти саркастически, и я решаю, что мне нужно быть наверху, в нашей квартире, с напитком в руке. Немедленно.

****

Трудно уснуть, когда умирает любимый человек.

Я брожу уже целые сутки, ни разу не сомкнув глаз.

Хана лежит на диване с золотыми полосками на лице под покрасневшими глазами.

— Я не верю. Это должен быть несчастный случай. Она только что купила целый шкаф дизайнерских платьев на неделе моды. Мы говорили о вечеринках, на которых будем присутствовать в Каннах.

— Дебби умерла? — Трип берет газету из тележки с завтраком. — Серьезно?

Он разворачивает черно-белый лист и поворачивает его так, что я могу прочитать заголовок, напечатанный над тремя колонками и нелестной фотографией нашей мертвой подруги в баре, выглядящей очень неприглядно.

Мудаки. Это так чертовски несправедливо.

— Наверное, в наши дни это считается разумным. Мы не имеем права жаловаться на то, как к нам относятся в СМИ, верно?

Наша привилегированная жизнь — это разрешение осуждать все, что происходит за закрытыми дверями, особенно нас, девушек. На нас всегда вешают ярлыки неуправляемых, избалованных, сумасшедших или истеричек.

Дебби была моей самой близкой подругой. Она была единственной подругой, которая поддерживала со мной связь все те два года, что я провела в тюрьме Епископа Святого Семейства. Она была моей соседкой по комнате в Колумбийском университете и помогала мне найти работу моделью, чтобы мне не пришлось просить денег у матери до того, как смогу пользоваться своим трастовым фондом.

Теперь она мертва.

Желудок сводит судорогой, и я, пропустив омлет, колбасу, хлеб и фрукты, которые ждали нас вместе с кофе и соком, направляюсь к бару. Достаю из маленького холодильника водку «Мамонт» и аккуратно наливаю на два пальца.

— Налей мне тоже, пожалуйста, Блейк, — протягивает руку Хана, и я прищуриваю глаза.

— Мне тоже, — поднимает подбородок Трип, и я сжимаю зубы, чтобы не выдать язвительный ответ, крутящийся на кончике языка.

Я не барменша Трипа. И считаю, что моя сестра не должна пить с утра. Тем не менее, мы все пережили шок. Мы все страдаем, а я — самая старшая. Затем наливаю каждому по маленькой рюмке водки и пытаюсь понять, что же нам теперь делать.

Давление сжимает мои виски, а между лопаток пробивается боль. С уходом Дебби у меня в этом городе не осталось никого, кроме сестры, как будто о Хане можно думать, как о полноценном взрослом человеке. Я знаю, что у нее есть свои причины, но мы должны что-то изменить.

Я плыву по течению в море бездушных людей, и это причиняет боль глубоко в основании моей грудной клетки, отдаваясь в животе. Не уверена, что на этот раз смогу притвориться достаточно сильной. Задумчиво скребу ногтями по дну рюмки.

— Кто-нибудь сказал ее матери? — Я передаю им их напитки и возвращаюсь к бару, чтобы забрать свой.

— Кто-нибудь знает, где ее мать? — фыркает Трип, и я изгибаю бровь. — В любом случае, я уверен, что власти найдут ее. Мы можем просто позволить этому случиться. У меня сейчас нет настроения возиться с Белиндой Десайда-Райс.

— С тех пор как ты с ней переспал? — Хана тыкает его в бок темно-красным наманикюренным пальцем ноги, и он отталкивает ее.

— Это было год назад.

Его присутствие раздражает меня.