Матерый Предок схватил вора за шею и поднял вверх. Пол ушёл из под ног и Эбрауль Гау беспомощно забрахтал ими в воздухе. Шлем твари со скрежетом разошелся лепестками, как распустившийся металлический цветок. Эбрауль непроизвольно взглянул в открывшиеся ему глубины, и этого единственного взгляда хватило, чтобы он мгновенно провалился в глубины преследующего его с детства кошмара крысиного космоса, на этот раз навсегда.

Матерый Предок, благородный рыцарь по праву и призванию, отбросил обмякшее тело, подобрал с пола медную гравюру красивой женщины и заботливо положил ее в свою сокровищницу. А потом ушел, чтобы продолжать свой бесконечный поиск Ценностей, достойных его славы.

Немного погодя рваная куча тряпья на полу осторожно подняла голову и оказалась бывшим узником.

– Вот это да, – прошептал он старому черепу, лежавшему рядом. – Думал, мне крышка!

Он встал, отряхнул могильную пыль с одежды.

– А ведь он был набожным парнем, – сказал он и прочитал короткую молитву над останками Эбрауля Гау.

Потом склонился над ними. Чудаковатая его маска приблизилась совсем близко к мертвому лицу. Отражение лица заполнило всю зеркальную гладь. По стеклу маски побежала трещина, потом еще одна. Очень скоро, под еле слышные звуки, вся маска покрылась густой паутиной трещин. Затем она разом распалась в мозаичный хаос, осколки задвигались в бешеном ритме, заклубились, как стеклянная метель, чтобы через несколько секунд собраться заново, повторив до мельчайших деталей лицо покойника. Гладкая зеркальная поверхность сменилась нечистой кожей, и повторена была каждая родинка, каждая щетинка, каждая пора.

Человек, ставший Эбраулем Гау, распрямился и ушел.

Потом вернулся. Долго смотрел на труп кладбищенского вора. Взял его за руки и потащил за собой.

Возможно, чтобы стать лучшим специалистом по выживанию, стоит научиться умирать вовремя.

Уровень 1.

Дом, милый дом.

Возлюбленный сын мой!

Пишу тебе после стольких лет разлуки с единственной целью: увидеть тебя в последний раз перед смертью и даровать отцовское прощение. Надеюсь, твое сердце смягчилось за эти годы, как и мое.

Также, ты должен вступить во владение Наследством Бассорба. Твой названный брат Люц был моим единственным спутником все эти годы, что тебя не было (он, да еще неизбывная горечь), но наследство принадлежит по праву тебе. Умоляю, поспеши вернуться в родной город, пока не поздно!

Признаюсь, я в отчаянье, ибо мой закатный час близок, а ответственность, которая лежит на нас, слишком велика, и мы не вправе пренебречь велением долга.

С любовью,

твой отец.

Барриор Бассорба, сидя в темнице, слушал звуки бури, бушевавшей снаружи, осторожно трогал языком кровоточащую ямку на месте выбитого зуба и прокручивал в голове события сегодняшнего дня, которые привели его к такому незавидному положению: и так и этак выходило, что виноват во всем он сам.

Надо признать, день не задался с самого начала. Рыбный обоз из Озерной Листурии, к которому он присоединился в качестве охранника, подъехал к Бороске затемно, и городские ворота были еще закрыты. Неподалеку, на свободной от могил земле стоял лагерь цыган. В свете многочисленных костров были видны их пестрые шатры и повозки. На фоне колоссальных стен города они выглядели разноцветными грибами, буйно и весело разросшимися у корней омертвевшего дуба. Доносилась музыка. Кое где бродили верблюды: видимо, еще один караван ждал открытия ворот. Надеясь наконец поесть что-нибудь, что не было бы сушеной рыбой, и даже отдаленно бы ее не напоминало, Барриор направился в цыганский лагерь.

В пределах стоянки было светло и шумно. Табор гулял. Бренчали лютни и мандолины, стучали бубны и тимпаны, свистели флейты и волынки. Кружились в танце черноглазые девы, и красные их платья спорили с огнем, серебряным смехом смеялись крошечные колокольчики, вплетенные в их волосы. От больших котлов шел соблазнительный запах. Возле костров, рядом с цыганами, сидели купцы, их губы масляно блестели от жира, а глаза стекленели от выпивки. Барриор всей душой рассчитывал в как можно более сжатые сроки достичь того же состояния.

Он купил на последние гроши вареной баранины и наполнил свою флягу вином. Нашел место возле костра и принялся за еду. Мясо было жесткое, а вино кислое, но после вынужденной диеты, состоявшей из сушеной рыбы и тростниковой водки, Барриор наслаждался и такой нехитрой пищей. Испытания и лишения последних недель не лучшим образом сказались на нем. Некогда могучий и тугой, округлый как бочонок, живот теперь несколько сдулся, щеки впали, густые волосы уже много дней не видели расчески и представляли собой печальное зрелище, длинные бакенбарды, дарившие ему некогда сходство со львом, грустно обвисли. Пышные одежды, отличавшиеся когда-то варварским блеском, теперь были грязны и оборваны: алые буфы с белыми разрезами не вызывали теперь ничего кроме жалости, нашитые на камзол горделивые Розы Войны истрепались и расползлись на отдельные пучки ниток. Из былой амуниции у него осталась только кираса, начавшая ржаветь без должного ухода, и его сокровище – меч по имени Клара. К тому же вся его одежда так пропахла рыбой, что он немедленно привлек внимание всего местного кошачьего племени.

Поев, Барриор вытер жирные пальцы о штаны и задумался, как бы еще скоротать время до открытия ворот.

– Что-то страшное грядет, – проскрипел чей-то голос прямо над его ухом.

– Э… Чего?

– Буря, говорю, надвигается. Кости ноют и пальцы чешутся – верный знак.

Только сейчас Барриор заметил сидящую рядом старуху. Она была похожа на тень, худая и черная, закутанная в бесформенные одежды. Огонь высвечивал морщинистый подбородок, медленно жующие что-то челюсти, крючок носа и завитые в косы седые волосы. Рукой она поглаживала кошку, белую, с черным пятном на затылке.