«Як», набирая скорость, понесся вниз; черно-белые, раскрашенные под акулье брюхо силуэты разрастались в нижних секторах прицела. Сначала один, затем второй стрелок открыли огонь, пытаясь вытянуть свои трассы в его курс. Обе машины чуть довернули. Черт. Неуловимую долю секунды он решал: влево, вправо? Затем отработанный в сотнях часов тренировок и боев рефлекс, состоящий из точнейших взаимодействий нервов и мышц – от спинных, защищающих тело от перегрузок, до мельчайших веточек мышц кистей – швырнул его влево, в бочку.

Один полный оборот с потерей высоты, газ до упора, короткая горка! Нос машины выравнивается – и вот они оба в самом центре прицела, подсветка рельефно очерчивает размах крыльев обоих, наложенный на жирную черную точку между волосков секторов: сто сорок – сто пятьдесят метров. Пальцы впиваются в бугорок пулеметной кнопки и гашетку ШВАКа, машину трясет и раскачивает. Очередь длинная, почти в полную секунду, и из всего оружия.

– Жить! – Олег бросил истребитель в переворот, швыряя его в стороны, и вниз, вниз, выжимая всю возможную скорость, обрывки трасс мечутся вокруг. – Жить!

Дистанция утраивается за секунду: хорошо, что он не потерял времени, пытаясь разглядеть результаты своей атаки. Выровняв машину в четырех сотнях метров и сбросив газ, он вновь положил «як» на параллельный с торпедоносцами курс. Несколько цепких взглядов по сторонам, и можно снова сконцентрироваться на противнике.

Один из «эвенджеров» медленно шел вниз. Повреждений на нем видно не было, но он оставлял за собой явственную струйку дыма. Высоты ему оставалось метров сто пятьдесят. Второй чуть снизился, но шел ровно. Возможно, везение, позволившее ему почти состворить в заходе оба самолета, не распространилось так далеко, чтобы закончить все разом. Описывая широкую дугу за спиной англичан, старлей перешел на левую сторону, прищуриваясь на светлую дорожку на воде – не выскочил бы кто.

Англичане начали кричать – поврежденный «эвенджер» шел уже над самой водой, держась из последних сил. Десять метров, еще десять. Скользящий над белыми верхушками волн самолет двигался все медленнее. Олег увидел, как остановился винт, застыв нелепой белой гранью, и торпедоносец, проскользив еще секунды, просто сел на воду – ему оставалось лишь несколько метров высоты. Косо накатившаяся волна развернула бессильный самолет, левое крыло ушло в воду, но он нехотя выпрямился; экипаж, сбросив колпак, швырял в воду яркие черно-оранжевые пакеты, на глазах раздувающиеся в полутораметровые, матрасного вида плотики.

Оставшийся торпедоносец продолжал следовать тем же курсом, словно ничего не случилось. Непрерывно крутя головой – по сторонам, на «эвенджер», по сторонам, на «эвенджер», пытаясь рассчитать в трехмерном пространстве необходимый вектор захода, – Олег чуть увеличил свою скорость. Он нутром чувствовал, что боеприпасов осталось совсем мало и атака должна быть четкой и единственной.

Несомненное преимущество в скорости и скороподъемности позволило ему буквально за минуту встать точно напротив луны по отношению к англичанину, хотя тот снова начал набирать высоту, пытаясь выгадать какие-то секунды. Советских кораблей все еще не было видно, хотя они должны были находиться уже где-то рядом.

Англичанин что-то снова начал говорить, и в его голосе Олегу послышалась просьба уйти. Голос был злой, и, несмотря на свою просьбу, летчик не сворачивал с северного курса. Впрочем, он мог говорить и вполне противоположное – ни одного слова, сходного со знакомым ему немецким, Олег разобрать не сумел.

Еще несколько раз обернувшись, старший лейтенант в очередной раз толкнул сектор газа вперед, устремившись на своего последнего противника. Атака выходила прямая и бесхитростная – заход из темноты на максимальной скорости ради одной короткой очереди. Проверка индикаторов оружия и тумблеров предохранителей, затем взгляд мазнул по показателям расхода горючего – треть бака; он покачал головой и сузил мир до размера кольца коллиматорного прицела. Самолет чуть раскачивало нарастающей скоростью, косой крестик торпедоносца скользил в прицельных кольцах, как комар перед глазами.

Англичане, разумеется, не сомневались в его намерениях. Злой голос приобрел явно дерганые интонации – деваться им было некуда. Огонек на проекции кокпита замигал: нервы у стрелка не выдержали. Хотя они не могли его видеть, но быть он мог только с этой стороны, и сержант стрелял прямо в тень, надеясь хотя бы слегка зацепить противника или заставить его отвернуть.

«Як» вынырнул из мрака как раз в те секунды, когда стрелок менял ленту в своем пулемете. Он уже успел воткнуть новую в приемное гнездо, зажав ее жирный металлический хвост перчаткой на левой руке. Увидев набегающий силуэт и почувствовав содрогание машины, он дернулся, выронив хвост ленты, попытался подхватить ее в воздухе, одновременно закрывая крышку ствольной коробки, взводя пулемет и доворачивая башенку, чтобы успеть пресечь трассой курс противника. Не хватило секунды или двух; русский самолет пронесся мимо, трепеща огоньками на носовой части фюзеляжа. Стрелок рывком развернул башенку на другой борт, но торпедоносец резко накренился, и длинная очередь ушла в небо.

Когда их машина выровнялась, русский был уже недостижимо далеко и разворачивался для повторной атаки. Сержант злобно выругался в переговорник, возмущенный поступком летчика, и, не теряя времени, вновь перезарядил пулемет, чтобы быть уверенным, что тот сработает при первом же нажатии на спуск.

Потом он понял, что самолет горит.

Дэниел кричал, чтобы тушили оба, иначе конец, и стрелок быстро начал отстегиваться от мешающего двигаться, болтающегося под задницей парашюта. Это заняло секунды три, еще столько же он протискивался по узкому лазу в переднюю часть кабины. Но первое, что стрелок там увидел, было мертвое тело бомбардира, согнувшееся пополам, как никогда не мог бы сделать живой человек. Кабина уже была полна дыма, глаза щипало, и жар уже чувствовался сквозь сапоги и бриджи.