Заметив какое-то шевеление среди домов, Ганс-Ульрих подстроил оптику, с некоторыми усилиями разглядев перемещавшуюся за горящими строениями гусеничную машину. Он не был полностью уверен, но ему показалось, что это американская М10 [113] , и это ему не понравилось.

– Черт. – Он оторвался от окуляров и посмотрел на британца, все еще сидящего задрав голову. – Герр майор, вы можете быть уверены, что перед нами нет американских или ваших собственных частей?

– Там могут быть только отступающие германские части или уже русские. Нас никто не мог обогнать, потому что мы находимся в авангарде марша, да и задержка перед рассветом была слишком незначительной.

– Это хорошо, герр майор, потому что я только что видел М10. По фольварку барабанит наша артиллерия, и вот-вот к ней присоединятся панцергренадеры.

– Это русские, – с уверенностью сказал майор. – Никто другой не может там быть. Каковы ваши действия?

– Продолжаем движение. Если это действительно М10, то «хорниссе» справятся с этими пукалками без большого труда, а уйти русские не смогут, мы их уже обошли.

Германские танки шли геометрически правильным строем по черной богатой почве, урожай с которой был снят совсем недавно. Скорее всего, теми самыми людьми, которые жили в горящем сейчас фольварке, откуда отстреливались русские самоходки. Три десятка тяжелых танков не были той силой, которая может повернуть ход даже одного крупного сражения, но это было ядро истерзанной до десятков процентов былой мощи элитной дивизии, и в умелых руках они были способны на многое.

«Тигры» прошли через ряды скирд, правильными цепочками выстроенные на границе двух полей, и, снизив скорость, позволили подтянуться к себе бронированным транспортерам, полумесяцем охватывающим оба их фланга и спину. Такое построение, удобное для открытых пространств, живо напоминало строй германской рыцарской конницы в золотое время Средневековья: танки заменили закованных в броню конных латников, самоходки – пеших копейщиков, а пехота осталась просто пехотой – ландскнехтами германских княжеств, объединенных единой волей в Рейх.

Ганс-Ульрих ощущал все большую настороженность. Он кожей чувствовал опасность: как она сгущалась в воздухе, как по горизонту пробегали черные тени, исчезающие, если начинаешь глядеть прямо в ту сторону. Они продвинулись уже на три с лишним километра, но, за исключением оставшейся далеко позади отдельной части, зажатой среди пылающих строений, не встретили пока ни одного русского.

Склонившись на своем сиденье, Ганс-Ульрих еще раз провел пальцем с коротко обстриженным ногтем по нанесенному на карту маршруту, предназначенному его танкам. По данным ночной разведки, на том месте, где они сейчас находились, должны были быть русские легкие танки – лакомая и ценная цель для его «тигров». Позиции русских «ратш-бумов», которые сожгли несколько машин разведбата, располагались чуть севернее и не представляли угрозы для маневра немецких танков, если только русские пушки все еще оставались на том же самом месте.

По замыслу командования, танки должны были вклиниться между русским бронированным острием и более уязвимыми пехотными и тыловыми частями, поставив не слишком устойчивые в мобильном бою средние и легкие русские танки в опасное положение между основными силами дивизии с приданными им «хуммелями» [114] и его ударной группой из «тигров» и «хорниссе» с 88-миллиметровыми пушками. Отсутствие же русских частей в пределах видимости было плохим признаком – это означало, что они успели перегруппироваться, воспользовавшись предрассветной задержкой противника. Глупо. Ничего они, выходит, не выиграли, и выспаться он все равно не смог.

Командир батальона сунул в рот таблетку первитина, сильного стимулирующего средства, разжевал всухую, поморщился. Двигатели выли, гусеницы лязгали – танки, раскачиваясь, пробирались по полю, обрывающемуся в километре впереди редколесьем, сквозь которое просвечивала желтизна ноябрьской травы на следующем поле. Это был не запад Германии с ее лесами и не горы юга, на таких равнинах обороняться было сложно.

– Стой! – Ощущение опасности стало настолько сильным, что больше терпеть он не мог.

Танки остановились, за несколько секунд прекратив монотонное вязкое лязганье.

– «Барсук», я «Росомаха-один», продолжить движение вперед двумя группами по нашим флангам! «Росомахи» «два», «три», «четыре», перестроиться в клин, движение малой скоростью с максимальной осторожностью!

Ганс-Ульрих бросил микрофон коротковолновой рации и перелез к люку. Открыв замки, он осторожно поднял массивный броневой блин и высунул из люка голову и плечи.

Первым делом штурмбаннфюрер оглянулся назад – да, «тигры» с неторопливой грацией хищников перестраивались в соответствии с его приказом, вновь формируя боевой строй, подобный рыцарской коннице. Когда машины слева и справа почти поравнялись с ним, водитель включил передачу, и командирский танк тоже тронулся с места.

Ганс-Ульрих поднял бинокль, разглядывая небольшую рощицу, состоящую из тонких, кажущихся без листьев замерзшими и голыми осин. Оптика позволяла разглядеть даже отдельные стволы деревьев, роща была совершенно прозрачна, а над ней кружились бестолковыми кругами вороны. Метров восемьсот. Очень опасно, хуже не бывает. И уходить, главное, нельзя. Разве что пятясь.

Тщательнейшим образом танкист проглядел рощу справа налево и слева направо. Ни одного стеклянного отблеска, ни одной перебегающей фигуры.