Вообще отношения с Кларой, и так изначально плохие, стремительно ухудшались. После ванны с кровью, что устроила ей Мими, она чуть притихла. Видимо сообразила, что неспроста всё это. Но продолжала втихушку мне гадить. От неё не отставала Шарлотта. Та вообще объявила мне позиционную войну и при всяком удобном случае старалась напакостить. Триумвират замыкала Люся. Я долго не мог понять, что я сделал не так этой девушке. Я на неё вообще почти не обращал внимания. Долго думал, но так причину и не нашел. Возможно это было из категории «сама придумала, сама обиделась». Поэтому я решил, что время всё расставит по местам.

Со мной сейчас был и Моня-Зубатов, и Енох. Мими где-то носило уже третий день.

— Какая-то дичь вокруг происходит, — пожаловался Моня, ёжась и зевая. Он отправился со мной в обычном костюме полувоенного образца, которые любил носить Зубатов. Пальто он легкомысленно отверг, невзирая на мой совет. А день сегодня выдался ветреный и холодный. И вот теперь Моня мёрз в теле Зубатова, словно цуцик.

— Сам виноват, — отрывисто бросил я, остановился напротив того места, где ровно полторы недели назад было жертвоприношение, и спросил. — Ты ничего не чувствуешь?

— Чувствую, — тихо признался Моня.

— Что чувствуешь? — вскинулся я.

— Холод чувствую. Сырость. И спать охота, — признался Моня, а мне захотелось его стукнуть.

Енох, который продолжал дуться, что сперва не ему, а Моне дали живое тело, а потом так вообще на Мефодия не взяли, не выдержал и едко добавил:

— А я ведь говорил, что надо было меня в Зубатова закидывать. Он же злыдень.

— Кто злыдень?! — возмущённо вскинулся Моня.

— Ты злыдень и есть, — спокойно, как ни в чём ни бывало, продолжил Енох, — только бухать и баб водить можешь.

— Между прочим я Генку от Мефодия спас! — заверещал возмущенный Моня.

— Ты ценного свидетеля убил, — не повёлся Енох, — и теперь Генка вынужден всю информацию заново собирать. По деревням шляться в такую непогоду.

— Можно было дождаться, когда распогодится, и потом сюда идти, — проворчал Моня, кутаясь в тоненький пиджачок.

— Потом Гудков ещё что-то придумает, — возразил Енох.

— А ну тихо! — рыкнул я, — вы слышали?

Призраки стихли и начали прислушиваться.

В почти абсолютной тишине (в Хохотуй жители так и не вернулись, а из соседнего хутора наведались и забрали всё, что можно). И вот теперь деревенька зияла окнами без стёкол, лишь в крайней избе периодически начинали хлопать ставни под порывами ветра, так как металлические крючки-держатели тоже спёрли. Так вот в тишине послышался какой-то звук.

— Кажется, чихнул кто-то, — задумчиво отметил Енох.

— А я вот думаю… — начал Моня, но я резко перебил:

— Тихо ты!

Моня обиделся и надулся. А Енох сказал:

— Вроде воооон там! — и махнул рукой по направлению к небольшой покосившейся избушке с забитыми крест-накрест окнами. Она была аж чёрной от старости и вросла в землю почти по подоконник.

— Кстати, — шепотом сказал я, — мы в прошлый раз, когда деревню обходили, туда не дошли.

Звук повторился.

— Точно там кто-то есть, — сказал Енох и полетел в разведку.

Я хотел сказать, чтобы поосторожнее, но не успел.

— Сейчас всё задание завалит, — злорадно сказал Моня.

Но я не стал ему отвечать и одноглазый опять надулся:

— Ты к Еноху благоволишь. А вот ко мне предвзят! — выпалил он и пошел к избушке.

Я заторопился следом. Ведь вспугнёт, кто бы там ни был.

У забора появился Енох с выпученными глазами и сказал:

— Там дедок какой-то. Странный.

— Почему странный? — удивился я.

— Сам посмотри! — сказал Енох и просочился сквозь стену.

Мы с Моней-Зубатовым открыли хлипкую калитку и вошли во двор. Моня попёрся сразу к двери, а я обратил внимание, что весь двор густо зарос глухой крапивой и мятликом.

— Что не так? — спросил Енох, заметив, как я рассматриваю двор.

— Здесь никто не ходит, — тихо сказал я. — На траву посмотри.

— Ну так может потому, что старый он, болеет.

— И что? Даже в нужник не ходит? Воду не носит? — хмыкнул я и пошел вслед за Моней.

Моня постучал. Но на стук никакого отзыва не было.

— Глянь, что там! — велел я Еноху и тот опять просочился внутрь.

Моня загрюкал опять.

— Ну что? — спросил я, когда Енох появился.

— Напугался дед, — ответил тот, — сидит на печи, съежился весь.