Гордей замолчал, все так же проникая мне волчьим взглядом в самую душу, что рвалась на клочья от терзаний, обид и… робкой надежды на счастливое будущее.

В гнетущей тишине, нам обоим было слышно лишь громкое сопение нашего сына, да стук сердец, что так отчаянно бились в унисон, заставляя обоих глотать непролитые слезы.

— Если позволишь, даш мне время и возможность доказать тебе, что я достоин вас, клянусь, не пожалеешь об этом никогда! — хрипло, с трудом проталкивая ком горечи в горле, тихо произнёс любимый, с трепетом, едва касаясь головки нашего волчонка, от чего тот сразу же заворочался у меня на груди, требовательно требуя материнского молока.

— Я… мне… мне так тебя не хватало, — говорить получалось короткими всхлипами, — так больно… так невыносимо быть в разлуке с тобой, — слезы нескончаемым потоком все же прорвались и теперь, ручейками текли по щекам, смывая с души тот ужас, в котором я пребывала последний месяц своей жизни. — Я думала, что больше никогда тебя не увижу!

— Я больше никогда тебя не оставлю! Вас не оставлю! — рвано выдохнул волк, с тяжёлым сердцем наблюдая за тем, как исхудала, как измотала себя его пара, из-за его ошибки!

Ошибки, которую он сам себе никогда не простит!

— Тали, девочка моя, — ласково и осторожно позвала дочь Маяна, стараясь не спугнуть момент робкого примирения между двумя истинными, — я, конечно, все понимаю, но ты бы приложила к груди вашего сына, а то не ровен час на его крик весь клан сбежиться.

— Прости, маленький, я сейчас, — подчиняясь материнскому инстинкту, мгновенно переключилась со своих эмоций и переживаний, на недовольно плачущего малыша.

Приспустив с плеча платье, высвободила полную и налитую грудь, что бы в ту же секунду маленький и довольно урчащий прожора к ней присосался.

— Я вас очень люблю, — собственническим взглядом прикипев к открывающейся ему картине, волк Гордея выл внутри от распирающей его гордости, довольства и ощущения правильности происходящего.

Перевела взгляд на мужа и утонула в в штормовом предупреждении, что был готов захлестнуть меня с головой.

Не знаю, откуда взялось смущение, но именно оно сейчас волновало мое сердце. И, видимо, не только мое, раз мама и Иллария, одновременно отвели свой взор от столь личного проявления эмоций и чувств.

— Гордей, Талии нужно отдохнуть и набраться сил после родов, а тебе привести себя в порядок, — спустя несколько минут теплой и уютной тишины, произнесла наконец целительница, в первую очередь заботясь о состоянии новоиспеченной мамочки. Бледная, уставшая, она едва держала глаза открытыми, борясь с упадком сил.

— Да, конечно, — кивнул ей Гордей, тяжело поднимаясь с колен, — я загляну к вам, когда вы выспитесь и ты захочешь меня увидеть.

Еще раз обласкав взглядом меня и сына, едва живой наследник клана вышел из дома, тихонько притворив за собой дверь.

— Ты уже простила его, дочка, — забирая у меня спящего волчонка, тихо произнесла мама, — он дров наломал не подумав, но кто же из нас без греха и ошибок живет?

— Мам, я…

— Потом, милая, ты совсем без сил, — помогая Илларии обмыть и переодеть меня в чистое, покачала головой мама, — отдохни.

Благодарно кивнув, мгновенно провалилась в крепкий сон без сновидений, проснувшись лишь ближе к вечеру, отреагировав на требовательный плач вновь голодного малыша.

— С таким аппетитом ты скоро своего папку перерастешь, — проворковала я, нежно перебирая черные волосики на макушке сына. Несколько часов спокойного сна без кошмаров, преследующих меня весь последний месяц, явно пошли на пользу, потому что впервые за это время, чувствовала я себя очень хорошо.

— Ну что, папу будем прощать? — тихо, и, видимо, у самой себя спросила я, мысленно соглашаясь с мамиными словами.

Я ведь его давно простила.

Злилась?

Да.

Обижалась?

Очень.

Ненавидела?

Нет!

Люблю его?

"Да, да и ещё раз да!" — нетерпеливо щелкая зубами, юлой вертелась внутри меня моя мохнатая сущность, так давно не чувствовавшая запах своего самца, что прямо сейчас, стоял под дверью, не решаясь зайти внутрь дома.

— Как давно ты стал таким робким? — вслух произнесла я, уверенная в том, что сейчас мой истинный, не упустит не единый шорох с нашей стороны двери.

— Не хочу тревожить, — глухо отозвался Гордей, бесшумно заходя внутрь. Он вымылся, переоделся, но все равно выглядел не самым лучшим образом: впалые щеки, еще не зажившие ссадины и царапины, все такие же широкие, но ссутулившиеся от усталости плечи, жёсткая линия губ и горящий черный взгляд из-под бровей…

— Я хорошо себя чувствую, — жестом, подзывая к себе супруга, тихо ответила я, — возьмешь?

Кивнув мне, муж осторожно, явно дозируя свою силу и боясь навредить, взял на руки вновь сладко уснувшего сына.