Шрифт:
Странно было видеть его русское курносое лицо со светлыми кудряшками, когда он пел что-то из битлов. Ещё более странно было то, что с чьей-то подачи он получил прозвище Тарзан. Может, кто-то решил, что он травмировал ногу, лазая по деревьям?
Хотя некоторое сходство с актёром Вайсмюллером из одноимённого фильма немного просматривалось.
– Коля, – спросили его однажды, – а что у тебя с ногой, подвернул?
– Нет, – проскрипел он, – не подвернул, – и закатал штанину чёрного трико, показывая ногу.
Такое изуродованное тело я увидел впервые: вся нога Коли – от колена и до самых пальцев – была покрыта синими ямками, красными пятнами и оранжевыми разводами.
В детстве я замешивал разноцветные куски пластилина в один комок. Нога была похожа на большой кусок пластилина, без жалости, сильно смятого пальцами, с глубокими впадинами, похожими на морские ракушки.
– Давно это у тебя?
– Да уже года три. Я дома во двор выходил, смотрю, на пустыре пацаны костёр разожгли, а сверху банку с бензином поставили. Ну, я успел, подбежал и банку пнул ногой, чтобы не взорвалась.
Коля говорил, что может играть и на пианино. Однажды мы пришли в дом к одному из наших товарищей Игорю, и у него дома в комнате на стене висела скрипка.
– А кто у тебя на скрипке играет? – спросил Коля.
– Да это отец иногда балуется!
Несколько раз я заставал отца Игоря играющим на скрипке.
Отец его, больше походивший на боксёра, – рослый, плечистый, лысый, с приплюснутым носом – после ужина заходил в комнату, снимал скрипку, резко разворачивался и несколько минут ходил по комнате, что-то наигрывая.
Вешал её на место, засовывал палец в рот, убирая оставшиеся от ужина кусочки мяса, и уходил допивать чай.
Это было скорее похоже на проверку степени готовности оружия к военным учениям.
Мы тоже, конечно, пробовали поиграть на скрипке.
Оказалось, что это не так-то просто!
Скрипка никак не хотела издавать какие-либо звуки, кроме раздражающего «Вжик-вжик!» Трудно и даже невозможно было просто ровно и плавно провести смычком по её скользким струнам.
Коля, затаив дыхание, подошёл к стене, погладил нежно скрипку, провёл пальцем по струнам смычка, так и не решаясь снять её со стены.
– Сыграешь? – спросил я. – Нет, – покачал он с сожалением головой, – скрипка – это совсем другое… Тут учиться надо… Это… вершина музыки…
Как всегда, мы сидели на тумбе, и Колька играл на гитаре.
– Да-а, – произнёс он, – конечно, на моей гитаре не сыграешь так, как хочется!
– Слушай, – повернулся ко мне Игорь, – а на Заводском районе Вовка Баитов живёт!
– Какой Вовка?
– Ну, тот, который для клуба гитару сделал. Ты его знаешь?
– Немного знаю. Он на год старше меня.
– Сходи к нему, поговори, – предложил Игорь.
– В Заводской лучше не ходить, – закуривая, произнёс Алик, – побьют!
– Но за хлебом туда, в магазин ты же ходишь? Тебя же не трогают.
– За хлебом, – выпускал колечки дыма Алик, – другое дело. Это святое!
Глава вторая
Пряник
Вечером я простился с книгами.
Погладил по корешкам серо-зелёные тома уютной прозы Мельникова-Печерского, проплыл на пароме по реке, петляющей под тёмными елями на высоких берегах, пытаясь безуспешно припомнить старорусские имена героев произведений, и положил четыре тома Сергея Григорьева в школьную сумку.
Засунуть остальные шесть томов в сумку никак не получалось.
Я вспомнил про дровяной сарай, где кроме дров и угля хранились, а вернее, были свалены в углу всякие старые ненужные вещи. Из кучи, покрытой угольной пылью, я вытащил довольно большую чёрную женскую сумку с длинными ручками. Сбивая с неё пыль, я пытался вспомнить, откуда она появилась, – у моей мамы никогда такой не было.
Она могла появиться в доме только после одной комической и неприятной истории.
В один новогодний вечер – мне было тогда года четыре – к нам приехал, демобилизовавшись с флота, дальний родственник и сослуживец отца, русоволосый красавец, настоящий русский богатырь двухметрового роста, старшина по имени Родион.