Русская мера: vers libre
вернуться

Лукин Евгений Юрьевич
Шрифт:

2. Бегство от забвения

Старинный сербский городок Сремски Карловцы. Здесь вместе с поэтессой Миленой Тепавчевич мы возлагали венок к памятнику великому сербу Савве Рагузинскому – сподвижнику Петра Великого, о котором теперь многие подзабыли. А ведь это он от имени России подписал пограничные договоры с Китаем и Турцией, украсил итальянскими статуями Летний сад в Петербурге и подарил русскому царю арапчонка Ганнибала – прадеда великого русского поэта Александра Пушкина.

В Карловцах мы возлагали венок К памятнику Савве Рагузинскому. Оратор назвал это действо Бегством от забвения. Воистину: мы бежали от забвения, Как бежали древние иудеи От египетского фараона В поисках земли обетованной. Я вспомнил, что тоже колесил В поисках таинственной мызы, Некогда подаренной Петром I Доблестному Савве Рагузинскому. Эта финская мыза Матокса Затерялась в карельских лесах На обочине окольной дороги, Ведущей к Санкт-Петербургу. И вот я разыскал дивный луг, Обрамленный лесным орешником. Когда-то здесь высился храм, Возведенный хозяином мызы. А теперь высокая трава Заполонила священное пепелище. И лишь чудесный золотой венец Сиял над ней в утренней дымке. Я пошел через эти заросли, Раздвигая стебли руками. Предо мною предстал деревянный крест, Осененный солнечным венцом. А с другой стороны луга Двигался навстречу косарь, И высокая трава забвения Падала к его ногам. Приблизившись, он сказал мне: «Бог даст, храм восстанет из праха, А пока пусть хранит это место Святой православный крест». Когда мы возлагали венок К памятнику Савве Рагузинскому, Моя спутница вдруг обмолвилась: «Венок сербы называют венцом».

2018

Цыганские мотивы

Его предки были рыцарями крестовых походов. Служили кондотьерами испанскому королю. Воевали за независимость Соединенных Штатов Америки. А самый знаменитый из них – барон Мюнхгаузен – был ротмистром русской службы, который прославился своими веселыми небылицами о приключениях в далекой России.

Его с детства влекло к путешествиям. Окончив Геттингенский университет, он побывал в Венеции, где отражались в каналах дворцы удивительных зодчих. Побывал в шведском порту Мальме, куда когда-то заходили корабли викингов. Но более всего он был рад оказаться в таборе, где цыганский барон приветствовал его:

– Здравствуй, Беррис фон Мюнхгаузен!

1. Как родился мой брат

Была шальная темная ночь. Сильный дождь барабанил По натянутому полотну брезента. Вращаясь, правое колесо телеги Пронзительно скрипело. Я сидел в повозке и плакал, Потому что плакала моя мать. В повозке стоял дикий холод — Он сквозил из дыры в брезенте. Я выглянул в ночную тьму И услышал, как капли дождя Пузырились в дорожных лужах. Мой отец покуривал трубку, Что сегодня украл у крестьян В соседней деревеньке, Где течет тихая река. Моя мать закричала, и родился мой брат. Отец хлебнул крепкой сивухи, И лунный луч сквозь дыру Блеснул на бутылке. Наша лошадь по кличке Тивадар Медленно побрела дальше, И правое колесо все так же скрипело, Когда катилось по лужам Грязной проселочной дороги.

2. Как мы отдыхали

Мы сидели в трактире И смотрели в заляпанное оконце, Где скучивались грозовые облака. За столом сидел крестьянин И без конца бахвалился собой, Своим домом и своей женой. Его жена пряла белый лен, Качая зыбку с ребенком. А он был доволен тем, что Вовремя собрал в поле урожай Накануне грядущей зимы. У него была взрослая дочь, Что приглянулась одному молодцу — После Рождества намечалась свадьба. Рядом сидел другой крестьянин — Его желания оказались скромнее. Он мечтал о том, чтобы Ивовые прутья были дешевыми, А плетеные корзины – дорогими, Чтобы розы в его палисаднике Цвели чудесным цветом, Чтобы заготовленных дров Хватило на всю зиму. Особенно он радовался тому, Что в его доме раздавался смех Шестерых ребятишек. Тут отец надел на Тивадара Потертую конскую упряжь, Мать прижала к груди брата И села на солому в повозке. Я пошел рядом с телегой, Считая деревья вдоль дороги. Одно дерево стояло на краю канавы, Заполненной дождевой водой. Дождь вымыл почву под ним, Его корни оголились, И на них бессильно повисли Красные и желтые листья. Я подумал о крестьянах, О разных домах и судьбах, И обернулся взглянуть на трактир: В оконцах светился вечер, И синий дым струился из трубы. Внезапно упали первые капли, Начиналась страшная гроза — Мне кажется, я заплакал.

3. Как убили Немца

Немец любил мою сестру. Она носила красные платья И красные кораллы на плечах. На перепутье мы остановились, И Немец поссорился с моим отцом. Отец толкнул его в костер — Кипяток из опрокинутого котелка Ошпарил молодую кожу. В ярости Немец задушил старика И закопал под ясенем, А потом затянул песню На своей старой скрипке. Моя сестра сначала завыла, Затем исступленно захохотала, И поплелась к нашей телеге. Всю долгую-долгую ночь Мы молча пили темное пиво. А Немец не пил ничего — Только водил смычком по струнам. Его скрипка плакала и стонала, И билась в диких рыданьях. Как только взошло солнце Над каменистым взгорьем И осветило пшеничные поля, Раскинутые вдоль леса, Немец закрепил на Тивадаре Расхлябанное дышло, И мы поехали по дороге Прочь от могилы отца, Что освятили пивом. Телега Немца тащилась впереди, В ней царила странная тишина, Лишь иногда дребезжала скрипка, Висевшая на деревянном ободе Под полотном брезента. А когда наступил вечер, Мы обнаружили Немца мертвым. Его отравила моя сестра, И проклятую скрипку Она бросила сверху в яму, Где зарыла его тело.

2019

Пространство помешанной радости

Его отец был болгарским зодчим. Он строил дома и стихи – то на лоне сельской природы Причерноморья, то среди урбанистических пейзажей Германии. В конце концов женился на немке и подарил своему первенцу две родины, между которыми тот метался потом всю жизнь. Сын переходил границу дважды. Первый раз был схвачен и заключен за железную решетку. Второй раз обманул бдительное око пограничников и оказался в Мюнхене. Здесь миновал мощный бетонный забор, вошел в здание свободной радиостанции и, надев наушники, выдохнул:

– У микрофона Цветан Марангозов!

1. Муза

Когда прочитаны все газеты и телевизор мне швыряет последний теннисный мяч Когда утомится мое любопытство опускается занавес — тогда распахивается пространство для моей тихой помешанной радости Бьют безумные тимпаны и моя муза – голая старуха позабыв о преклонных годах начинает бесстыдно скакать Ее грудь – старое тесто замешанное руками поколений Складки живота — геология позабытых пряных ощущений На морщинистой коже ее задницы — шрамы от ногтей сладострастных херувимов Синие пиявки вздувшихся вен сползают с ее обвислых бедер Открытый рояль беззубого рта мне нашептывает вдохновенные некрологи об усохшей красоте О, эта роковая старуха — Пьянчужка моего союза! Как омерзительно и как очаровательно чудесное свечение ее уродства