Присев у черного от битума цоколя здания, Константин Викторович курил. Когда я приблизился, он с какой-то спокойной грустью в глазах, поднял на меня взгляд.

— Курите? — Спросил я, в общем-то, догадываясь, что что-то не так.

— Ага, — сказал он. — Вот, у старшеклассников сигареткой угостился.

Тренер горько хмыкнул. Потом затушил бычок об асфальт. Я подошел, сел рядом, оперевшись о цоколь спиной.

— Иващенко исчез, — уставился я в небо. — Я не видел, как он уехал с территории школы.

— Ага, — повторил дядя Костя.

— Вы видели, куда он делся?

— Сел в машину и уехал. Он же очень занятой человек.

— Видились с ним?

Константин Викторович медленно покачал головой.

— Почему?

Тренер молчал долго. Я не торопил. Кажется, то, из-за чего случился разлад в их дружбе, до сих пор сильно тяготило тренера. Мешало ему идти вперед. Мешало заниматься любимым делом. Старые раны до сих пор ныли.

Константин Викторович был разбитым. Я это видел. И, казалось мне, что случившееся тогда, три года назад, гложет его. Это может обернуться несчастьем как для него самого, так и для меня, его подопечного в спортшколе.

— Расскажите мне, — тихо проговорил я, опустив взгляд к асфальту.

Свежеуложенный, еще черный, он полнился всякими мелочами: мелкими осколками стекла, окурками, шелухой от семечек, в россыпи которой синел колпачок от ручки.

— Что рассказать?

— Константин Викторович, — я вздохнул. — Вы опытный тренер. Вы моего отца тренировали. Тренировали взрослого, сильного человека. Тренировали настоящего бойца, который не станет пасовать ни перед тяжеленной штангой, ни перед жизненными невзгодами.

«Я тоже был таким когда-то, — пронеслось в голове. — И снова стану им. Восстановлю равновесие между моей сильной волей и пока еще слабым телом. Я это знаю».

— А теперь вы боитесь поговорить с другом, хоть и бывшим. Бежите от него, как от огня.

— Ты хочешь назвать меня трусом? — Поднял взгляд дядя Костя. — Ну назови, давай. Сейчас для меня это самое подходящее прозвище. Я ведь и правда струсил, Вова. Струсил поговорить с Максимом, после всего, что тогда случилось.

— Уж нам ли не знать, что такое страх, — сказал я, глядя, как высокие тополя спокойно шевелят своими верхушками, поддаваясь ветру. — Уж нам ли не знать, что такое страх перед соревнованиями. Страх перед штангой. Страх за своих подопечных, когда они идут к помосту. Но раз за разом мы этот страх преодолеваем. Покоряем его. Перебарываем себя, чтобы побороть штангу. И если даже с первого раза не получается, часто у нас есть еще, как минимум два подхода.

— О чем ты говоришь? — Удивился тренер. — В смысле «нам ли не знать»?

— А у нас с вами еще один подход, — сказал я, пропустив вопрос дяди Кости мимо ушей. — Мы увидим Иващенко на грядущих соревнованиях. К которым, кстати, я должен подготовиться.

— Ты… Хочешь выступить? — Спросил вдруг тренер.

— Хочу, — согласился я.

«Хочу снова ощутить этот азарт от выступления, — промчалась в голове мысль. — Хочу знать, на что я сейчас способен. С чего я начинаю свой путь в этой новой жизни».

— Ты еще не можешь по-настоящему выступать, — сказал Константин Викторович. — Ты только две недели, как в зале.

— Так подготовьте меня, — улыбнулся я. — У нас еще три месяца впереди.

— Да… да кого я могу подготовить? — Помолчав, ответил Константин Викторович. — Я даже с Максимом не смог поговорить… А тут… Подготовить тебя к выступлению за три месяца? Да это просто невозможно.

— Все возможно, если приложить трудолюбие и волю, — сказал я. — Особенно волю. Так проявите же и вы волю сейчас.

— О чем ты говоришь? — Нахмурил брови тренер.

— Расскажите мне все. Что произошло между вами и Иващенко?

Константин Викторович тоже устремил свой взгляд в небо. Прищурился от солнца, которое совсем по-летнему жгло над корпусом школы.

— В тот год я ездил на спортивные сборы со своими ребятами, — продолжил он. — По их окончании планировалось у нас первенство края среди юниоров. Ну я и готовил ребят к выступлению. Ох и на взводе все тогда были. Ребята очень переживали, нервные все ходили. Злые. Ругались вечно. Между собой собачились. Да даже со мной у них начались конфликты. Приходилось все улаживать, настрой им сохранять. Я тогда тоже переживал, хотя виду не показывал. Нервничал, что они перегорят перед самым помостом. Да и других поводов переживать у меня хватало.

Не ответив, я только понимающе покачал головой.

— Я только год, как оправился от смерти жены. Моей Аннушке и пятидесяти еще не было. Сердце у нее больное, — глаза тренера заблестели, и он отвернулся, сделав вид, что сморит на корпус ПТУ, видневшийся вдали, за школой. — Ох и подломила меня тогда ее смерть. Думал, не выкарабкаюсь. Спасли меня ребята. Чуть не силой вытянули тренировку вести, когда я стал пьянствовать.

— Соболезную, дядь Кость, — сказал я.

— Спасибо, — не глядя на меня, кивнул Константин Викторович. — Уж кто-кто, а ты знаешь, каково это — терять близких людей. Такой маленький, а уже знаешь.