– Мама и тут проявила нестандартный подход, – с задором начал вспоминать Алексей. – Она стихотворение Сергея Михалкова «В музее Ленина» переделала так, что я его читал от первого лица – словно участник Великой Октябрьской социалистической революции. Представляешь?

– Представляю, – невольно улыбнулась девушка, вообразив малявку в образе бородатого коммунара с маузером.

– Выглядело это примерно так, – останавливаясь на тротуаре (благо, что поблизости прохожих не наблюдалось), в ребячьей манере принялся декламировать Алексей:

Я помню город Петроград

В семнадцатом году:

Бежит матрос, бежит солдат,

Стреляют на ходу.

Рабочий тащит пулемёт,

Сейчас мы вступим в бой.

Висит плакат: «Долой господ!

Помещиков долой!»

– Лихо! – уже смеялась Татьяна.

– Ну и далее по тексту, – на пару с ней хохотал и Алексей. – При этом мама не уставала мне внушать: «Аленький, без фантазии, которая к месту, искусство превращается в скуку».

– Она тебя звала Аленьким? – отклонилась от заданной темы Серебрякова.

– А? Да, звала – смутился молодой мужчина. – Она и сейчас в узком кругу меня так называет из-за здорового румянца на лице. Конечно, звучит… как-то сентиментально и слюняво для парня. Но это же мама… Впрочем, подростком я прочитал повесть Юрия Коваля «Пограничный пёс Алый», который защищает наши рубежи от лазутчиков, и стал себя называть просто Алым.

– Я тоже читала эту книжку, – улыбнулась его любимая. – У тебя хороший вкус!

– Так вот, про фантазию в искусстве, – возвратился к лейтмотиву Подлужный. – Однажды в Ильск с гастролями приехала цирковая труппа. За два выходных она дала четыре представления. Во втором отделении с силовыми номерами выступал сибирский богатырь Анатолий Беспятых. Он одной рукой поднимал над головой в перевёрнутом виде специально изготовленную четырёхпудовую гирю, на основании которой стояла акробатка – его дочка Лора. А в завершающем номере поднимал при помощи шеи и зубов гриф, на который были нанизаны гири общим весом под шестьсот килограммов. Перед этим такую массу даже оторвать от пола не могли шестеро мужиков, вызванных из зала.

– А он поднимал при помощи шеи и зубов!? – как всякая женщина, поразилась Татьяна.

– Работает становая сила, – снисходительно пояснил Алексей. – Но моя мама и здесь проявила выдумку. Она уговорила силача разыгрывать в финале сценку, используя трюк с ещё большей гирей, нежели та, на которой он поднимал дочку Лору. Мама с одной местной умелицей изготовила огроменную гирю, но из папье-маше31. И её выставляли на край сцены перед началом второго отделения. И когда выступление Беспятых под овации зрителей близилось к концу, богатырь картинно спохватывался, что забыл о своём коронном номере. Он подходил к этой самой гире, решительно хватался за неё, дёргал, что было сил, но… даже не мог сдвинуть с места. Тогда Беспятых потрясённо вытирал потный лоб и качал головой, всем видом показывая залу, насколько тяжела ноша. И тут, – хмыкнул Подлужный, – наступал мой звёздный час! Я выскакивал из-за кулис и, пока богатырь апеллировал к аудитории, тырил у него гирю из-под носа…

– Алё-шенька…, – сквозь смех, с трудом спрашивала его девушка. – Так, прав-да, было? Ты не привираешь?

– Вот те крест! – истово изображал крёстное знамение материалист Подлужный. – Так и было. Это был мой триумф. И три представления прошли как по маслу. А на четвёртый раз я и решил проявить творческий подход, которому меня учила мама. Надо отметить, что на последнее выступление Беспятых заявился один толстый дядька. Он уселся в первом ряду и на протяжении всего второго отделения всем своим видом демонстрировал, что Беспятых – мошенник. Что дело нечисто: невозможно то, что делает этот необычайный человек. Наступает апофеоз. Завершающий номер. А противный маловер под занавес в очередной раз начинает гримасничать. И тут я, выхватив гирю из-под Беспятых, не тащу её за кулисы, а… неожиданно бросаю в толстого кривляку!

– Ой! – от неожиданного финала вскрикнула Серебрякова.

– Вот и тот дядька тоже сказал: «Ой!», – озорно хихикнул рассказчик. – Точнее, завопил не своим голосом. А видела бы ты, что творилось в зале! Кстати, на сиденье дядьки потом обнаружили большое мокрое пятно…

И Алексей с Татьяной долго хохотали.

Успокоившись, девушка снова взяла избранника под руку и, поймав ритм его шагов, нерешительно спросила:

– А вот, Алёшенька, я никогда тебя об этом не спрашивала…

– Не спрашивала, так спроси, – подбодрил тот любимую. – Что ещё за сантименты?

– А вот твой папа… Он какой был? На него ты чем похож?

– На него…, – задумался Подлужный. – Он был человек слова. Очень решительный и упорный. В том числе в последние минуты жизни. Я могу прямо сейчас поведать горький факт нашей семейной биографии, но… это омрачит твоё такое безоблачное настроение.

– О чём ты говоришь, милый, – уже не имела права отступить Татьяна. – Разве может сравниться с этим моё настроение.

– Что ж. Изволь. Только настройся на минорный лад. Грустная история, в которой точку поставила именно прокуратура.

– Да-да, – от волнения вцепилась в Подлужного Серебрякова.

– Я тогда учился в восьмом классе, – в повествовательной интонации заговорил Алексей, и голос его зазвучал глухо, – а батя работал главным инженером СМУ. Он выбился из самых низов, из простой рабочей семьи. Был справедливым и горой стоял за работяг…

В сентябре той приснопамятной осени Николай Андреевич Подлужный поехал в пригородный совхоз «Ильский». В совхозе их организация строила животноводческий комплекс. Он проезжал на «УАЗике» мимо молочно-товарной фермы, когда наперерез машине, практически под колёса, бросился какой-то бесшабашный мальчишка. Водитель чудом затормозил в последний момент.