– Так этот салага от Башмачникова на партию, на социализм перекинется, – гнул свою линию Сясин.

– Проблемы социалистического строительства, вы не хуже меня знаете, – отмахнулся Купцов. – Я сейчас – о другом. Честно признаюсь: ярым борцом с привилегиями для партаппарата никогда не был. Духом слаб, чего уж там… Но себе нарушать закон никогда не позволял. Потому принципиальность этого выскочки, как вы соизволили выразиться, мне симпатична.

– Константин Ефимович, – подобно борову, роющему яму, закрутил головой Сясин, – рано или поздно этот… вас напрямую подставит. Гарантирую! – угрожающе завершил он тираду.

– Я вам, Ладомир Семёнович, первому скажу, – неожиданно привнёс новую струю в переговоры руководитель. – На последнем собеседовании в Москве мне прямым текстом сказали: на второй срок не назначат. Староват уже. Пора на заслуженный отдых.

– Опля! – непроизвольно вырвался у Сясина почти восторженный возглас.

– А новые времена требуют свежих кадров, – мимолётно скривившись от прорвавшейся искренности собеседника, продолжал размышления вслух Купцов. – Я и подумал: быть может, такие вот подлужные – и есть та поросль, что принесёт пользу стране. Свершат то, что я должен был сделать, да не сделал.

– Заблуждаетесь, Константин Ефимович! – понятно от чего воспрянул духом Сясин. – Дурь он принесёт!

– А вот у меня иная точка зрения, – проронил прокурор области.

Ему не нравился характер обмена мнениями. Потому он сознательно ещё раз сменил тематику:

– Кстати, Ладомир Семёнович, наслышан я, что у Обиходова шикарные загородные апартаменты. Не приходилось мне там бывать. А ты что скажешь?

– Мля-мля, – от неожиданности едва не подавился слюнями тот.

Купцов же неожиданно по-мальчишески подмигнул заместителю. Константин Ефимович прекрасно знал, о чём спрашивал. И на чём можно было подловить Сясина. От уловки руководителя тот буквально осел, как снег на апрельском солнце. И не найдясь, что ответить, ушёл, сославшись на неотложные дела.

О том, что так выбило Сясина из колеи, повествование впереди.

6

Время для позднего вечернего кросса всё же выкроилось. Истекал четверг. И Подлужный, совершая пробежку по лесополосе вдоль железной дороги, предвкушал завтрашнюю встречу с женой и детьми в загородном доме. На «партийно-профессорской» даче, принадлежащей профессору Серебрякову и его супруге – заведующей орготделом горкома партии Людмиле Михайловне. Ведь Алексей был счастливо женат на их дочери Татьяне, подарившей ему двух сыновей: старшего – Сергуньку, и младшего – Мишутку.

Любящий отец и муж изголодался по общению с мальчишками и по женской ласке. И поначалу его мысли беспорядочно перепрыгивали с одного объекта любви на другой, но затем всё же сосредоточились на маленьких существах. Тем более, что у Подлужного были замечательные сыновья.

Сергунька в семье Подлужных появился семь лет тому назад. И оказался необычайно одарённым – в плане интеллектуальных задатков. Уже в полгода первенец начал говорить. Причём «стартовал» он отнюдь не с общепринятого «мама». В связи с этой «неувязочкой» Алексей в дружеской компании любовно подшучивал над Татьяной:

– Представьте себе моё полуобморочное состояние, – иронизировал он в окружении близких людей, – когда вместо долгожданных «папа» или «мама», я услышал многозначительное «дя-дя»! С тех пор меня не покидают сомнения, – сценически талантливо сетовал «непутёвый» папаша под тихий понимающий смех родни.

– С твоим апломбом капелька сомнения не повредит, – парировала его шутку с гордостью и безгрешностью молодой матери Татьяна.

– Моя дочь выше подозрений!37 – горделиво изрекала известный и несколько подправленный афоризм тёща Людмила Михайловна.

– Чей бы бычок ни прыгал, а телёночек-то наш! – нежно целуя внука, категорично «прекращала прения» мама Алексея под дружный и теперь согласованный хохот собравшихся.

Ещё не достигнув и годовалого возраста, Сергунька уже говорил осознанными краткими предложениями. Иногда, заигравшись, он нечаянно мочился в штанишки и тогда бодро «докладывал» матери: «Моки штуки!». Это означало, что штанишки мокрые и их надо бы сменить. Если же такая младенческая промашка случалась с малышом в присутствии отца, то бутуз начинал слезливо кукситься, ибо папаша воспитывал его построже.

– Ай-яй-яй! – стыдил сынишку Алексей. – Нехорошо. И не плач – ты же мужчина!

– Я и пачу, амо пачеца! – катилась безгрешная слезинка по пухлой щёчке малыша. – И пачу, амо пачеца!

На взрослый язык это переводилось так: «Я не плачу, само плачется!». При этом досадовал Сергунька на собственную слабость, а не на отца. Папу, вопреки взыскательности последнего, он обожал.

По мере взросления, детский пытливый умишко Сергуньки постоянно и неустанно постигал мир. Однажды на прогулке Подлужный катил коляску, в которой сидел сынишка, вдоль длинного забора. Татьяна шагала рядом с ними и прислушивалась к диалогу двух любимых мужчин.