Вскоре он решил, что в данный момент нуждается в обществе. Покинув дом, перешел через площадь и вошел в таверну. Толстый хозяин кинулся приветствовать его, повел на лучшее место около окна и принес вина, не ожидая приказания.

Дон Диего провел почти час, глядя через окно на площадь, следя, как проходили мужчины и женщины, наблюдая работу туземцев, то и дело поглядывая на тропинку, шедшую по направлению к Сан-Габриель.

Вскоре он заметил на этой тропинке двух приближающихся всадников, а между лошадьми третьего человека; дон Диего увидел, что от талии этого человека шли веревки к седлам всадников.

— Что это такое, во имя святых! — воскликнул он, вставая со скамейки и подходя ближе к окну.

— Ха! — вздохнул хозяин. — Это ведут пленника.

— Пленника? — произнес дон Диего.

— Туземец недавно принес это известие, кабальеро. Опять монах попался.

— Объяснитесь, толстяк.

— Человек этот должен немедленно предстать перед судьей. Говорят, что он надул торговца шкурами и теперь должен отвечать за это. Он хотел, чтобы его дело разбиралось в Сан-Габриель, но ему не разрешили этого, так как там все расположены в пользу миссии и монахов.

— Кто этот человек? — спросил дон Диего.

— Его зовут братом Филиппом, кабальеро.

— Что такое? Брат Филипп, старый человек и мой хороший друг! Я провел позапрошлую ночь в его гациенде.

— Без сомнения, он провел вас, кабальеро, как и других, — сказал хозяин.

Дон Диего проявил определенный интерес. Он внезапно вышел из таверны и направился в помещение суда, находившееся в маленьком кирпичном здании на противоположной стороне площади. Всадники как раз приехали туда вместе со своим пленником. Это были два солдата, которые стояли на постое в Сан-Габриель, а монахи были принуждены именем губернатора содержать их и давать им ночлег.

Это был брат Филипп. Его заставили идти всю дорогу привязанным к седлам стражников, и можно было не сомневаться, что всадники ехали галопом, чтобы испробовать степень выносливости монаха.

Платье брата Филиппа было в лохмотьях, покрыто пылью и потом. Толпившиеся вокруг награждали его насмешками и грубыми шутками, но монах гордо держал голову и делал вид, что ничего не видит и не слышит.

Солдаты сошли с коней и втащили его в комнату судьи, а праздношатающиеся и туземцы толпой ввалились через дверь. Дон Диего колебался одно мгновение, потом направился к двери. — Прочь, мерзавцы! — крикнул он, и туземцы расступились перед ним.

Он вошел и стал проталкиваться сквозь толпу. Судья увидел его и пригласил на переднее место. Дон Диего было теперь не до того, чтобы садиться.

— Что такое? Что случилось? — спросил он. — Ведь это брат Филипп, благочестивый человек и мой друг.

— Он мошенник! — возразил один из солдат.

— Если это так, то нельзя больше верить ни одному человеку, — заметил дон Диего.

— Его поступки противозаконны, кабальеро, — утверждал судья, выступив вперед. — Обвинение предъявлено, и его привели сюда на суд.

Тогда дон Диего сел, и заседание было объявлено открытым.

Человек, приносивший жалобу, был неприятный на вид парень; он объяснил, что был торговцем салом и шкурами и имел склад в Сан-Габриель.

— Я прибыл в гациенду, управляемую этим монахом, и купил у него десять шкур, — объявил он. — После того, как я отдал ему деньги и принес товар на склад, я нашел, что шкуры не выделаны как следует. В действительности они были совершенно испорчены. Я вернулся в гациенду, рассказал ему это, требуя, чтобы он вернул мне деньги, но он отказался это сделать.

— Шкуры были хорошие, — вставил брат Филипп. — Я сказал ему, что возвращу ему деньги, когда он вернет мне шкуры.

— Они были испорчены, — упорствовал торговец, — мой помощник подтвердит то же самое. Они издавали зловоние, и я должен был сжечь их немедленно.

Помощник подтвердил все это.

— Что вы можете сказать, брат? — спросил судья.

— Что бы я ни сказал, это мне не поможет, — ответил брат Филипп. — Меня уже признали виновным и вынесли приговор. Если бы я был приверженцем беспутного губернатора, а не францисканцем, то шкуры были бы хороши.

— Да это измена! — воскликнул судья.

— Я говорю правду.

Судья надул губы и нахмурился.

— Здесь было слишком много этих мошенничеств, — сказал он наконец. — Если человек носит рясу, то это вовсе не значит, что он может безнаказанно грабить. В таких случаях я считаю нужным подать пример, чтобы монахи видели, что они не могут извлекать выгоды из своего сана. Монах должен заплатить этому человеку стоимость шкур, а за мошенничество он получит десять ударов по спине, за произнесенные же им изменнические слова он получит еще пять добавочных ударов. Таков приговор.