Шрифт:
Ответить не успеваю: звон разбитого стекла и крики, сливающиеся в один, отвлекают внимание. И практически сразу комната наполняется людьми.
Меня роняют лицом в пол, как и всех присутствующих.
Один из бойцов, чьё лицо скрыто за чёрной балаклавой, за волосы поднимает голову и с силой прикладывает о нос своего берца.
— Сука!
Разбитые губы начинает пульсировать. Я делаю рывок, чтобы встать, но меня бьют чем-то тяжёлым сверху. То ли прикладом, то ли они дубинками запаслись.
— Вы, бл#дь, берега попутали? — ору, всё ещё распластавшись под ногами тех, кто устроил маски-шоу.
— Выруби его, — советуют сверху. И я понимаю, что происходит что-то не то.
— Командир где? — рычать, находясь в зависимом положении, сложно. На меня не обращают никакого внимания. — Оставь её!
Вижу, как фигура в камуфляже приближается к Лизе и ору так громко, что голос срывается на сипение.
— В камере орать будешь, — обманчиво ласково и тихо ко мне обращается тот, кто до этого уже успел познакомить мою физиономию со своей обувью. — Или думали, бесконечно будете издеваться над девочками?
Чувствую, как он заносит руку для удара. Но его не следует.
Вообще становится относительно тихо, если тишиной может похвастать комната, в которой стонут от боли и от глухих ударов.
Приподнимаюсь на локтях, мотая головой. Сплёвываю скопившуюся кровь, и наконец-то нахожу знакомую рожу среди мельтешащих в большом количестве.
Меня замечают.
Ко мне бросаются и помогают принять вертикальное положение.
— Майор, какого х#я вы творите?!
Мужик, до этого суетившийся около Елизаветы и передаваший её в руки медиков, приближается с перекошенным от злости ртом.
— Кто позволил?
— Ты на своих-то не бросайся, майор.
Отцовский начальник службы безопасности грубо хватает меня за подбородок и поворачивает лицо, рассматривая.
— Повезло вам, что не успели… — обрывает сам себя на полуслове, отпуская меня и толкая майора в плечо. — Иди, Захар, спасай свою девочку. А мы с тобой пока потолкуем.
— Сан Саныч, — прежде чем уйти, оборачиваюсь. — Они не знали. Всё правильно делали. Если что, я не в претензии.
Хлопаю ладонью по спине бойца, разукрасившего меня, и покидаю дом.
Во дворе распахнуты ворота. Полагаю, их просто выбили, когда начали штурмовать дом.
Много тачек, брошенных кое-как. Две кареты скорой помощи. В одной из них находится Лиза.
Я вижу её тёмные волосы и дрожащие пальчики, которыми она постоянно до них дотрагивается.
Врач, медсестра и… её мать.
— Это я. Я вызвала полицию. Я не смогла. Не смогла.
Елена Радоевна обнимает себя и твердит одно и то же, обращаясь ко всем и никому.
Значит, ОМОН её рук дело?
— Осмотрите её, — бросаю второму врачу, перебирающему что-то в оранжевом чемодане, — но не отпускайте. Теперь всеми будут заниматься специалисты.
Показываю документы, чтобы у врача не было никаких вопросов, кто я. Моё лицо не так часто мелькает в СМИ, как отцовское.
— Как она? — этот вопрос задаю уже непосредственно врачу, который находится рядом Лизой.
Он пускается в пространные рассуждения о последствиях шока, о помощи психолога, употребляя так много терминов, что мой мозг не выдерживает.
Я его настойчиво отодвигаю и присаживаюсь перед Лизаветой на корточки.
Дожидаюсь, когда её взгляд сфокусируется на мне и улыбаюсь. Беру её за руку и тяну на себя. Она поддаётся. Сползает со ступеньки машины скорой ко мне и доверчиво прижимается.
Глава 37
POV Лиза Суворова.
Я не верю в то, что мой кошмар закончился!
Кажется, все силы ушли на то, чтобы не сорваться в истерику и не биться о стены, когда незнакомый мужчина в военной форме мягко, но настойчиво выводил меня из проклятого дома.
Меня до сих пор трясёт.
И трясло при разговоре с врачами, с полицейскими, с Захаром…
Он и сейчас рядом. Спит, откинувшись в кресле, стоящим около моей кровати. Отказался оставлять меня одну в палате. Сидел рядом и смотрел, думая, что я уснула.
Я и правда уснула, а сейчас вот… проснулась…
Подтянулась повыше, подбив подушку.
Мне велели отключиться, но разве это можно… забыть?
И хоть я сейчас плохо могу воссоздать целую картинку, некоторые моменты навечно запечатались в моей памяти.
Грубые руки, кабинет и врача, его палец во мне и пошлые намёки.
Отец… Родной отец, оказавшийся преступником.
Я слышала, что говорили военные, выходя перекурить и отплёвываясь от всей грязи, к которой им пришлось прикоснуться.