Шрифт:
Цзинь, как была обнажённая, села на колени мужа, обняла – он неуверенно-вяло ответил, погладив её ладонью по спине. Она взъерошила его чёрную с проседью шевелюру – он уткнулся лицом в её грудь и осторожно прикоснулся губами к той самой точке; она вздрогнула и неприятно удивилась, что не почувствовала прежней вспышки возбуждения.
– Что с тобой, Чан? – спросила через силу, потому что ей не хотелось задавать такой вопрос: он таил в себе пугающую неизвестность. И тут же шутливо добавила: – Или тебе теперь больше нравятся японские женщины?
Он испуганно вскинул голову, впился взглядом в её лицо:
– Ты знаешь?!
– О чём? – она спросила машинально, хотя уже поняла, и от этого понимания всё внутри мгновенно заледенело.
Он не ответил.
Цзинь встала с его колен, прошлась по спальне, подбирая свою одежду. Надела шёлковый халат с драконами, изо всех сил затянула пояс и очнулась лишь тогда, когда не хватило воздуха для глубокого вдоха.
Она оглянулась на кровать – Чаншунь по-прежнему сидел, понурившись. Ей стало его жалко: герой Синьхая, командир гоминьдановского полка выглядел сейчас, как полураздавленная гусеница шелкопряда. Надо же, не смог два года прожить без женщины! Я-то ведь смогла – без него! А Ли Дачжан чуть ли не напрямую выражал желание и надежду! Стоило лишь согласно моргнуть.
– Так и будем молчать?
– Я не знаю, что сказать. – Чаншунь судорожно вздохнул, как ребёнок, готовый заплакать. – Тогда была вечеринка…
– Избавь меня от подробностей, – холодно оборвала Цзинь. Она и сама не ожидала от себя такой холодности – получилось помимо её воли, но отступать она не хотела. Было больно, сердце стучало так, что отдавалось в ушах, но Цзинь решила пройти путь на свою Голгофу до конца: не случайно же она приняла обряд крещения. – Скажи кратко: кто, когда и что думаешь делать дальше.
Чаншунь встрепенулся: требование краткости пробудило в нём военного.
– Она японка, преподаватель китайского языка, подруга Сун Цинлин, жены Сунь Ятсена. Случилось… – он замолчал, подбирая слово, с трудом продолжил: – это… год назад… Она предлагала мне остаться в Японии, но я отказался… Я не могу без вас… без тебя… Прости меня, Цзинь!
Цзинь слушала его, стоя у окна и глядя на расцвеченную огнями улицу. Вспоминала, как выглядела она, когда Василий Вагранов впервые привёл молодую жену и маленького Сяопина в эту квартиру. В то время улица была тусклой, мутной в жёлтом свете редких фонарей, а в душе, наоборот, разгорался огонёк счастливой радости: наконец-то они с сыном обретали настоящую семью! Потом были новые потери и годы одиночества, и новые надежды, связанные уже с любовью Чаншуня. А мир постепенно менялся – и весь Харбин, и эта улица – всё становилось ярче, нарядней, веселей, но сейчас… Чего сейчас стoит вся эта праздничность, когда мир в душе рушится, превращаясь в серую пыль?!
– Я вернулся к вам… Прости меня, Цзинь! – Чаншунь выкрикнул шёпотом, чтобы не разбудить детей, и Цзинь это оценила.
– Поступим так, – сказала она не шёпотом, но вполголоса: – Для детей мы по-прежнему одна семья. Этот дом – твой дом. А там – посмотрим.
– А как… мы будем спать?
– Кровать у нас одна, прогонять тебя не буду. Значит, будем спать вместе, но под разными одеялами.
Раньше они спали под одним, обнажённые, и Чаншунь говорил, что впервые узнал, как это прекрасно, а Цзинь, смеясь, отвечала:
– Если мужу нравится – так тому и быть всегда!
И вот это «всегда» кончилось.
10
В сентябре все советские фронты на Дальнем Востоке рухнули. По железной дороге от Хабаровска до Свободного двигались отряды японских, американских, русских и китайских войск под общим командованием генерал-майора Ямады. Красногвардейцы, красноармейцы, коммунисты и сочувствующие уходили в тайгу, туда же перебирались органы власти. Начиналась партизанская борьба с интервентами и белогвардейцами.
В ночь с 17 на 18 сентября из Благовещенска вверх по Зее вышел караван из пяти пароходов и семи барж под охраной канонерки «Орочанин». На них эвакуировался исполком Амурского областного Совета, военный комиссариат с подчинёнными ему подразделениями, советская милиция и другие работники органов власти. На одном из пароходов везли казну областного банка и, по народным сведениям, возвращённую добычу Пережогина.
Караван прошёл Белогорье и был на пути к Новопетровке, когда в Благовещенск с двух сторон – через Зею и Амур – вошли соединённые японо-китайские и белогвардейские, при значительном участии казаков, части. Японским отрядом из Сахаляна командовал генерал-майор Фунабаси, белогвардейцами – полковник Никитин, а из Хабаровска по Амуру пришёл отряд канонерок во главе с адмиралом Носэ.
В тот же день областная земская управа и правительство во главе с Алексеевским приступили к исполнению своих обязанностей. В состав правительства вошли Гамов и Никитин; полковник немедленно объявил Благовещенск на военном положении.
В город стали возвращаться бежавшие от большевиков предприниматели, владельцы магазинов и увеселительных заведений, врачи, учителя… Благовещенск пытался вернуться к прежней, досоветской жизни.
Состоялся очередной круг Амурского войска, и Гамов вновь был избран атаманом. Иван Саяпин стал членом войскового правления. В тот же день он перевёз Настю с Кузей и трёхмесячной Олей на русский берег, и все вместе они направились к дому Шлыков, где, по сведениям Ильи Паршина, жили две семьи – Елена с тремя сыновьями (считая Никиту и Федю) и двумя дочерьми (считая Машу) и Катя Паршина с пятимесячной Валей.