Планшет пискнул – пришла информация от коллег по поводу владельцев припаркованных автомобилей. «Решала», известный связями в прокуратуре; бывший заместитель главы строительного департамента Москвы, ныне – член предвыборного штаба Романова; член совета директоров Garanti Bank.

Эдуард перестал дышать; он превратился в существо, парящее над мирскими нуждами, в творца, следующее движение которого, как вибрация струны, разойдется по всей Земле.

– Я за ним уже столько дней хожу, примелькался. А одна ты будешь слишком приметная в этой глуши.

– Перс, твоя операция. Решай.

Эдуард посмотрел на Леру, собранную каждой мышцей, и коротко кивнул на заднее сиденье. Она тут же перебралась туда. Там лежала сумка со сменной одеждой и аксессуарами для маскировки.

– Гоша же на Ярославке живет?

– Ага, – бросила Лера, переодеваясь.

Бессмысленно скользнув взглядом по полуобнаженному телу, Эдуард сосредоточился на звонке.

– Гоша! Мчись в Пушкино, сейчас адрес скину. У тебя есть десять минут. Гоша… Гоша! Да плевать мне, чем ты занят! Тачку угоняй, если надо! Если… – Эдуард оборванно посмотрел на телефон в своей руке. – Положил трубку, щенок. Ну ничего, приедет. С женой он, видите ли…

Эдуард взглянул на заднее сиденье. Лера сидела уже изменившаяся. Вата в щеки, распорки в нос, крохотные клейкие кусочки телесного цвета, изменившие форму глаз. Если кто-то захочет проверить непрошенную гостью кафе, гражданская нейросеть затруднится найти ей верное соответствие. Лера переползла обратно и, повернув зеркало, стала красить губы яркой помадой.

– Ты умеешь пользоваться косметикой?

– Представь себе, каждый день ей пользуюсь.

Он изучал ее, как оттенок в палитре, в месте которого был не уверен.

– Надеюсь, не зря засветим тебя.

– Поверь, завтра они меня не узнают.

Выбравшись, Лера чмокнула воздух, захлопнула дверь и изменившейся походкой ушла. Эдуард остался в некоторой растерянности. Его всегда удивляла в Лере ее способность становиться другой. Ему доводилось думать: почему бы этой другой не стать собой? И когда она кажется собой, не является ли она на самом деле другой по сравнению с настоящей собой?

Она недолго занимала его мысли. Его ум наполнялся людьми и их сочетаниями, композиция сложной картины. Почему эта шашлычная? Отдаленное расположение только одна из причин, никто не выбирает такие места, случайно ткнув в карту.

Скорое возвращение Леры сюрпризом для Эдуарда не стало.

– Закрыто. Якобы день рождения празднуют.

– Ожидаемо.

– Я Гоше сказала, чтобы не ехал сюда, – после паузы сообщила Лера. – Он успел в такси сесть.

– Ага, правильно, – машинально откликнулся Эдуард, но мысль застряла в глине совести. – Зря на Гошу наорал. Оплачу им ужин на двоих.

– Не оплатишь.

Он не услышал ее, наблюдая за курильщиками на крыльце и пытаясь угадать, о чем они беседуют. Когда они удалились, он услышал копошащуюся на заднем сиденье Леру.

– Езжай домой с ребятами. Я тут останусь со следующей сменой.

– Как бы нас до выборов не попросили все сделать. Успеем?

– Попросят сделать – сделаем. А успеем или нет – это уже другой вопрос.

Как Лера ушла, Эдуард не запомнил, зато запомнил, кто кому улыбнулся, выходя из кафе, и кому лишь кивнул, кто сердечно обнялся и кто обменялся вежливым рукопожатием, к чьему уху склонились, а кто говорил не скрываясь, кто отвел кого-то в сторону и кто согласился отойти. Эдуард знал, что поймал в спичечный коробок основных фигурантов.

– Ничего, – объявил Артем, простерев руки.

На его столе впервые на памяти Романа был беспорядок. Какие-то старые папки с тесемками, коробки с ретрофутуристичными электронными носителями, старый ноутбук с установленными эмуляторами для древних форматов.

– А звучит так, будто это слово вмещает очень многое. Мы говорим о Романове?

– Я говорю о своем отце.

Роман навострился. Он считал, что неплохо изучил Артема; но вдруг понял, что знает его с той содержательностью, с которой можно узнать комнату по запертой двери. Теперь тот, казалось, открывался; очень милый знак дружбы – как доверие брошенной собаки.

– Он… – с готовностью подался к нему Роман, чувствуя – такой уж характер – не только товарищескую обязанность, но и выгоду.

– Не совершил ничего, что я бы нашел неправильным, – обрезал Артем, не пропуская его в свою уязвимую, покалеченную душу, прячущуюся в грудной норе подобно храброму, но слабому мышонку. – Он работал по коррупции в «Ираннефти». Потом его начальника выпихнули на пенсию, а его самого отстранили от расследования и перевели в Среднюю Азию. На конференции ираноязычных народов отец встретился с фигурантом своего дела. Тогда как раз стоял вопрос прокладки новых трубопроводов через регион. Тот попытался наладить контакт. Отец мог стать очень богатым человеком. Но он сказал: «Наша беседа состоится только при соблюдении одного из условий: либо я должен быть в наручниках, либо вы». Отец был популярной и влиятельной фигурой после спасения заложников в Астане. Демарш был замечен; замороженное расследование было возобновлено. Мы говорим о нефти всего Персидского залива, которую мазали на хлеб чиновники, лоббирующие интересы Ирана в Евразийской державе, несколько генералов из Минобороны, друзья президента. Отца отстранили еще раз, но другие друзья президента, несколько генералов из военной прокуратуры и чиновники, лоббирующие интересы Ирака в Евразийской державе, не дали расследованию заглохнуть… Странно, я так отчетливо вспомнил. Как-то я застал родителей за поздним разговором. И уловил фразу отца: «Столько лет прослужил, а только теперь начал понимать: не правосудие должно исходить от законов, а законы должны исходить из правосудия». Я бы никогда так не сказал, – с изумлением произнес Артем.