– Смотри, как я умею!

Дочка продемонстрировала новый трюк: прыгнула и крутанулась вокруг своей оси. Это было далеко не так впечатляюще, но Эдуард, конечно, не показал разочарования и зааплодировал.

– Так, она сейчас разгуляется и не заснет, – вмешалась жена. Она устало, с механической необратимостью организовала порядок: дочь заползла в постель, муж на стуле присовокуплен к кровати.

– Так… – растерялся Эдуард. – Ты еще слушаешь сказки перед сном?

– Папа, ну ты что! – фыркнула девочка. – Я уже взрослая!

Эдуард не помнил, когда последний раз укладывал дочь. Он всегда считал, что вырывает для семьи все возможное время, но сейчас ощутил себя проходящим мимо, случайно встретившим своего ребенка. Он жил по расписанию Ханчарии, но сегодня тот «сопровождал рейс» – уехал к любовнице. Эдуард не раз встречал преступников, которые доверяли подругам больше тайн, чем женам. В большинстве случаев это приводило к шантажу или убийству; чуть реже – к соучастию, и лишь однажды – к прочным чувствам и умилительной переписке между ИК-6 и индексом 129347. Студентка педагогического была способом Ханчарии почувствовать молодую силу в своих серых, прелых чреслах, и лишнего он ей не говорил, это уже выяснили.

Жизни преступника и сыщика слежались, как упавшая на асфальт жвачка. Когда Ханчария изменял, Эдуард проводил время с дочерью. Когда тот спал – чувствовал тело жены. Когда Ханчария обедал в ресторане – шумный, вульгарный и безвкусно одетый, презиравшее его отражение перекусывало в ларьке напротив. Существование Эдуарда теперь не могло быть цельным без Ханчарии, и он собирался сожрать его жизнь, как примитивный воин поглощает сердце убитого врага, чтобы не дать ослабнуть своему телу.

– Но ты можешь рассказать сказку, если хочешь.

– Какие сказки я знаю? Раньше мог на ходу сочинять… Ты слышала о Беломорске?

– Нет. Это где?

– О, это очень далеко! Город, о котором все говорят, но никто там не был. Как и везде, люди там рождаются теплыми, и среди снегов от них исходит пар, на который сразу бросаются дэвы тех мест. Несколько обязательно схватятся за ребенка и спрячутся у него под кожей, как под простыней.

Дочь, лежа под одеялом, засмеялась.

– Без дэвов человек был бы счастливый, а они не дают ему. Видят, что ему хорошо – забирают хорошее! А человек и не знает, куда ушло счастье. Зябко ему без него, ищет его меж снегов, да дэвы все равно отнимут. Так тепло в человеке и заканчивается. Дети не целуют его, потому что щека стала колючей и твердой, как лед. Жена смотрит на него над тарелкой супа и видит, как густо поднимается над едой пар – как всегда возле чего-то холодного.

Глаза дочери сделалась потерянными в попытке уследить за историей.

– Наконец человек понимает, что ему пора идти, а иначе скоро все захотят, чтобы он умер. Он собирает котомку, в которую кладет плетеную веревку и кусок хлеба, подходит к Океану и идет по льдам к далеким газовым вышкам, где работают возле пламени такие же замерзшие люди. Там, среди них, он и остается, не чувствуя ни огня, ни холода.

Дочь с недоумением смотрела на отца.

– А, счастливый конец! – спохватился Эдуард. – Сковавший его лед растапливается, и человек возвращается домой. А там выросшие дети греют о него ладони и жена рада, узнав мужа. Потому что это все было заклятье!

– Я просто засну, пап, ладно? А ты сиди.

…Утром Эдуард заехал за Лерой, которая в ожидании вылазки Неизвестного была не прочь освежить навыки «наружки». Они ехали в молчании, которое сами не могли бы объяснить: то ли поссорились друзья, то ли утомились враги.

С разбитого носа Гоши миновало несколько дней. Тема эта между коллегами не поднималась. Эдуард стал с юношей грубее, а тот реагировал на это спокойно, как на должное. Иногда Гоша смотрел на Леру, словно что-то спрашивая у нее, а она многозначительно смотрела в ответ, как если бы понимала, что нужно сказать, и оба притворялись, что поговорить не нужно. И в целом каким-то неправильным, искаженным образом все шло своим чередом.

Со двора дома, где провел ночь Ханчария, выехала машина предшествующей смены. Вскоре вышел объект наблюдения с соучастницей адюльтера. Они долго целовались у подъезда, не смущаясь аудитории местных жителей.

– Милая девушка, – наконец раздался голос Эдуарда.

– Почему у меня ощущение, что ты пропустил несколько слов матом?

– У него кольцо на пальце. При ней он его не снимает, она знает, что он женат. Вот как можно быть такой тварью, она ж его ножом с семьи срезает.

– Ну хватит топтаться на мне…

– Да кто на тебе топчется? Тебя, как бродячего мопса, пнуть-то жалко. А когда мы его посадим, девчонка сразу забудет его номер, и кто в СИЗО будет бегать? – обманутая дура-жена.

Бока Ханчарии, как наполненные вином, лежали на ремне; крупный, отягощенный мужик с обольстительно-наглыми темными глазами – и тоненькая, свежая девчонка, быстро краснеющая и отводящая прядь волос таким невинным, но продуманным жестом. Они с усилием разнялись, и Ханчария пошел к машине, а она – по тротуару к выходу со двора. Им было по пути, но, видимо, он опасался пускать ее в салон, чтобы не погореть на упавших волосах. У обоих оставалась улыбка, хотя они уже не видели лиц друг друга.