Шрифт:
– Таня? – тихо спросил он дрогнувшим голосом.
В горле запершило. Сглотнув, я вымолвила с трудом:
– Привет.
На долю секунды в его лице проступила щемящая тоска, словно он не успел совладать с собой. Но затем, почти сразу, оно вновь стало непроницаемым. Холодным, равнодушным. И ответил он мне так же – ровно, спокойно, безучастно:
– Привет.
– Ты в Центре был? Снова начал лечение?
– Да.
Он даже не спросил меня, а как тут я оказалась, будто ему было плевать. У меня задрожали губы, я даже не сразу смогла снова заговорить с ним. И голос мой дурацкий опять звучал как жалобный скулеж какой-то. Но в ту минуту мне было всё равно, как я выгляжу, унижаюсь или нет. Мне было плевать на гордость, на те его жестокие слова, на то, что мимо шли люди. Я до отчаяния, что хоть в голос вой, хотела, чтобы он вернулся. Прямо сейчас. Мне казалось, иначе я умру, сердце просто не выдержит.
– Дима, мне плохо без тебя…
Он молчал.
– Дима, слышишь? Мне плохо без тебя! Я жить без тебя не хочу! Я каждый день умираю…
Он по-прежнему ничего не отвечал, ни слова. Ещё и стиснул челюсти так, что заострились желваки.
А меня, наоборот, будто прорвало. Слова лились потоком, безудержным и хаотичным. Я говорила слишком громко, так, что прохожие стали оглядываться на нас, но остановиться не могла.
– Ты же обещал! Ты же клялся, что мы всегда будем вместе… Ты же говорил, что любишь меня. Я тебе поверила… А теперь что? Как мне жить?
– У тебя всё будет хорошо. Ты ещё будешь счастлива. Обязательно. Надо просто подождать.
– А я не хочу ждать! Не могу! У меня сил уже не осталось. У меня каждый день как в аду. Дима, вернись! – надрывно воскликнула я. – Пожалуйста…
В его лице что-то всё-таки дрогнуло, правда, ничего обнадеживающего он мне сказал.
– Тань, ну мы же уже всё решили…
– Это ты решил! За нас двоих! Может, тогда скажешь, как мне теперь жить? Мне вот тут, – я прижала ладонь к груди, как будто он мог видеть, – каждую секунду больно. Я не могу без тебя. Я так хочу, чтобы ты вернулся ко мне…
– Прости… – произнёс он. – Я не могу.
И тут я увидела, что со стороны Центра к нам, точнее, к нему спешит Эля. В белом норковом полушубке, сапогах на шпильках. Она быстро-быстро семенила короткими шажками, неуклюже растопырив руки для равновесия.
Я уставилась на неё застывшим взглядом, чувствуя, как внутри меня всё отмирает сантиметр за сантиметром, немеет и покрывается инеем. Вот всё и встало на свои места. Вот и причина.
Эля тоже меня заметила и сбавила шаг. Нет, она не передумала подходить к Диме. Просто мельтешащий полубег сменила на уверенную наглую поступь. Она и голову вскинула и, клянусь, я видела в ней злорадство.
– Понимаю, – ответила я глухо так, будто мне на грудь легла каменная глыба. – Извини, пожалуйста. Больше я тебя… вас не потревожу. Прощай.
Господи, каких сил мне стоило это сказать и даже не всхлипнуть, кто бы только знал!
Странно, что пока я умоляла его, он стоял как истукан, как ледяное изваяние, а как только попрощалась, его исказило болезненной судорогой… но только это уже не моё дело.
На деревянных ногах я развернулась и пошла обратно, в сторону дороги.
– Таня! – окликнул меня зачем-то Дима.
Я не остановилась, не обернулась, наоборот, только припустила быстрее. Почти бегом. Потому что горло мое судорожно сжималось, и я не смогла бы сейчас произнести ни слова. Потому что теперь я наконец осознала то, во что поверить никак не могла и не хотела – всё кончено. Потому что сейчас я не хотела, чтобы он… нет, они с Элей видели меня такой, раздавленной, униженной, глубоко несчастной.
Я дышала часто-часто, хватая ртом морозный воздух, и задыхалась. И не успевала подбирать варежкой слезы, которые катились и катились, и застилали глаза пеленой, отчего я шла почти вслепую.
И тут совсем рядом, буквально в паре метрах от меня, раздался страшный визг тормозов, и кто-то пронзительно закричал…
29
Дима
Ревновал ли я Таню? Да, до умопомрачения, до скрежета зубов, хоть и запрещал себе, стыдил, повторял раз за разом, что не должен. Но воображение само издевательски рисовало образ успешного парня с кучей достоинств, который потом оказался ещё и героем – спас её, за что я ему, конечно, искренне благодарен. Против воли я так и видел в мыслях, как они общаются почти каждый день, смотрят друг на друга, как мы когда-то. И тут я, беспомощный калека, связывающий её по рукам и ногам. Самолюбие, конечно, отчаянно противилось, но пора уже было признать горькую правду – я был просто жалок на фоне этого Руслана, про которого Таня так не хотела говорить. Да что уж, долго скрывала его существование. А когда он вдруг всплывал, так неловко пыталась замять разговор, отмахивалась, привирала. Но я давно знаю, что врать она не умеет. У нее даже голос и интонации меняются и выдают ее с головой. Так и тут.
Нет, я знал, что там ничего нет, на сто процентов был в ней уверен, даже несмотря на эту ложь. Она себе этого не позволит. Просто потому что такой она человек. Никогда не изменит, не предаст, не оставит. Даже если разлюбит, устанет, измучается со мной таким. Забьет на собственную жизнь, но будет тянуть эту лямку. В смысле, меня… ущербного.
Только от этого становилось ещё хуже. Я понимал, что она меня жалела. Жалость сквозила во всем, в словах, в поступках, извинениях. И врала про этого Руслана, потому что жалела. И эта жалость угнетала и унижала. Хотя с этим я бы мог справиться, как привык к темноте.