Когда он ухмыльнулся, на правой щеке появилась глубокая ямочка. Его улыбка была волчьей, он выглядел голодным, когда он стоял передо мной.

Он наклонился вперед, положив руки по обе стороны моих бедер на матрас.

— Любуешься видом, детка?

Его горячее дыхание ласкало мою щеку. Я любовалась видом, но также пришла к выводу.

Мэддокс не был красивым по определению. Конечно, он был горяч и сексуален… но он был несовершенным холстом, испещренным невидимыми шрамами и изъянами, которые никто не мог видеть, кроме меня.

Это делало его несовершенно красивым.

Моя рука поднялась, и я провела пальцем вокруг его левой груди. Мэддокс напрягся, когда мое прикосновение коснулось его сосков. Я знала все его чувствительные места. Он любил свое горло, особенно выступающий кадык, который нужно целовать и сосать. Когда я царапала зубами его соски, это приводило его в ярость.

— Осторожнее, Гарсия, — простонал он. — Я могу быть слишком горячим для тебя, и ты можешь получить неприятный ожог.

Я закатила глаза.

— Это было очень глупо, Коултер. Это почти тошнотворно.

Мэддокс толкнул меня на спину и пополз надо мной.

— Что? Ты предпочитаешь мою сторону засранца моей пошлой, романтичной стороне?

Мне нравились все его стороны. Засранец Мэддокс; яростная и уродливая его сторона; красивая дерзкая сторона; и особенно его романтическая сторона. Но я не собиралась говорить ему об этом.

Мэддокс перевернулся и забрал меня с собой. Я прислонилась к нему сбоку, уткнувшись головой в изгиб его шеи. Его большой палец провел по моим бедрам, там, где моя рубашка задралась, и вокруг пояса джинсов. Мы обнимались, казалось, часами. Я прислушивалась к его дыханию и наблюдала, как поднимается и опускается его грудь с каждым вдохом.

— Ты готова к завтрашнему экзамену по вождению? —Наконец Мэддокс нарушил молчание.

Моя грудь сжалась, и мне показалось, что плоть вокруг моих шрамов напряглась. Вокруг них была тупая, неприятная боль — боль, призрачное эхо. Я провела рукой по груди, но моя кожа была в огне.

Я судорожно вздохнула и закрыла глаза.

— Я готова.

— Ты уверена в этом, Лила? — мягко спросил Мэддокс. Я знала, что он волновался, но он был тем же человеком, который поддерживал меня, когда я изо всех сил пыталась сесть за руль последние шесть месяцев.

Он был безгранично терпелив со мной, пока я переживала приступ паники за приступом. Мне потребовался месяц, чтобы наконец сесть на водительское место, и еще три месяца, чтобы Мэддокс научил меня водить.

Я сказала себе, что могу это сделать, пока он был рядом со мной.

Я хотела победить свои страхи, хотела оставить свое прошлое позади. Искренне и полно двигаться дальше…

Мои шрамы пульсировали сильнее, и я зажмурила глаза.

Его руки скользили вверх и вниз по моей спине, всегда такие поддерживающие и нежные.

— Да, я готова. Я собираюсь пройти это испытание.

— Я ни на секунду не сомневаюсь в этом, маленький дракон.

Маленький дракон…

Только Мэддокс мог справиться с моим огнем... моими шрамами... моей болью... Он был зеркалом моей души.

Мои губы дрогнули в улыбке, и пламя, горящее в моей груди, медленно угасало.

Мэддокс

Я никогда не понимал, почему они пригласили меня на ужин, если все должно было быть так. Ледяная холодная тишина… и они даже не заметили, что их сын сидит прямо там.

Дорогой Отец сидел во главе стола, а мы с Дорогой Мамой сидели друг напротив друга. Она едва могла смотреть мне в глаза, сосредоточившись на своей тарелке, очень аккуратно нарезая стейк на маленькие кусочки.

Брэд, мой отец, даже не дышал в мою сторону. Единственным звуком, который эхом разносился по холодным стенам столовой, был звук наших столовых приборов, ударяющихся о наши причудливые тарелки.

Мое горло сжалось, и я почувствовал… удушье.

Разница между моим обедом в честь Дня Благодарения с семьей Лилы и сегодняшним вечером с моей собственной была огромна.

Я не знал, почему я до сих пор пытался. Я ненавидел это место. Ненавидел идею нашей «идеальной семьи» во внешнем мире, хотя это было совсем не так. Я давно отказался от мысли, что мы хоть немного счастливы.

Брак моих родителей, вероятно, тоже был каким угодно, только не счастливым. Я не удивлюсь, если узнаю, что они даже не спят в одной комнате.

С таким большим особняком расстояние между нами стало еще больше. Когда я жил здесь, я был чужаком и обузой.

Теперь, когда я уехал в Гарвард, я все еще был аутсайдером. Для моих родителей я едва существовал… за исключением того, что я был их наследником и их наследием имени и империи Коултеров. Наверное, это была единственная причина, по которой Брэд еще не отрекся от меня.