"Разве самолёт не станет слишком тяжёлым?" – встревоженно прошептала я Вику, но тот лишь бесчувственно ухмыльнулся и покачал головой.

И тут к борту самолёта приставили лесенку и нам сказали по ней подниматься, что мы гуськом и сделали, ступая несколько неуверенно. Всего на борту оказалось пятнадцать пассажиров, четверо из которых были женщинами. Одна из них, молодая, симпатичная, весёлая и беспечная, выглядела опытной летуньей, в то время как другая, пожилая и с серым лицом, имела испуганный вид и нервно сжимала в руках кучу плоских коричневых бумажных пакетов зловещего вида.

"Я знаю, что мне будет дурно, я уверена", – жалобно простонала она, не слушая милого пожилого джентльмена, который пытался утешить её, говоря, что всё будет хорошо, если только она забудет, где находится.

Наши кресла оказались в середине салона. Как и всё остальное, они были обиты кожей, и поэтому внутри стоял её сильный запах. Все иллюминаторы были закупорены, однако рядом с каждым креслом имелась трубка, которая, будучи поднятой, обеспечивала приток свежего воздуха. Между главным салоном и кабиной пилотов располагался небольшой отсек для курящих.

Наконец мы все расселись, и всё было готово к взлёту. Один из парней, до этого суетившихся у самолёта, раздал каждому комочки ваты, чтоб заткнуть уши, и щедрый запас этих мрачных на вид коричневых бумажных пакетов, при этом добродушно воскликнув: "Хайль Гитлер, по шесть штук в руки будет достаточно, не так ли?" И на этой радостной ноте он, пожелав нам "счастливого приземления", удалился, плотно закрыв за собою дверь. Это бесповоротное закрытие двери живо напомнило мне дни российской революции и красного террора, когда меня повторно посадили в тюрьму и надзирательница, которая привела меня в крошечную камеру, выходя, захлопнула за собой дверь, оставив меня взаперти совсем одну.

"Или это как роды, – удручённо подумала я. – Когда начинаются боли, ты понимаешь, что ничто в мире не остановит их, пока всё не закончится, и ничто не сможет остановить происходящее сейчас или избавить меня от него, пока не завершится полёт".

Вдруг я поняла, что мы вот-вот взлетим, так как машина катилась вперёд и подпрыгивала по земле быстрыми короткими толчками. Любопытно, что на лётном поле было много зайцев, и те, казалось, совсем не пугались, когда она проносилась мимо них. Один удалец даже не сдвинулся с места и умывался со столь небрежным видом, словно хотел показать: "Одним самолётом больше, одним меньше – какая разница? Они в моей жизни совершенно ничего не значат".

Вскоре подпрыгивания прекратились, и, выглянув наружу, я увидела, что мы поднимаемся легко и быстро, с каждой секундой всё выше и выше. Аэродром уже был далеко внизу, а затем остался позади нас, и мы вовсю пролетали над крышами, башнями, шпилями и заводскими трубами Берлина. Мы основательно набрали высоту, и мистер Ницше оказался прав – я едва ли заметила это. А ещё, глядя вниз, я не чувствовала головокружения, что тоже было забавно. Но ужасный шум моторов действовал угнетающе, да и в кабине стало душно, поэтому я включила вентиляционную трубу, и свежий поток воздуха ударил мне прямо в лицо. Это было так же приятно, как получать кислород на операционном столе, и, глубоко вдохнув, я вновь уставилась в иллюминатор.

За прошедшие несколько минут Берлин скрылся из виду и местность уже превратилась в рельефную карту с тёмно-зелёными пятнами лесов, светло-зелёными и жёлтыми лоскутами полей, сверкающими реками, извивавшимися, как бесконечные серебряные змеи, озерцами, похожими на осколки зеркала, а ещё животными и людьми, которые казались распластавшимися и ползавшими на животах.

Я оглядела пассажиров. Беспечная молодая женщина читала журнал и ела конфеты, другая закрыла глаза и, похоже, мирно спала, однако пожилая дама с серым лицом сильно побледнела и выглядела воплощением муки. Большинство мужчин находилось в курилке, и, хотя дверь была закрыта, мне показалось, что я слышу взрывы хохота, которые пробивались даже сквозь рёв моторов.

Прошёл час, и вдруг из ясного неба мы влетели в густую полосу белых облаков.

"Они называются перисто-кучевыми, – услужливо крикнул господин, сидевший через проход от меня. – Они означают хорошую погоду, и мы проходим сквозь них на высоте порядка трёх тысяч футов 46 ".

"Да, но пилотам трудно, они же ничего не видят, – крикнула в ответ девушка, выглядевшая опытной летуньей. – Интересно, что произойдёт, если внезапно появится самолёт, летящий в противоположном направлении?"

Я без труда смогла представить, что произойдёт, и, памятуя об этом новом задорном предположении, стала с тревогой вглядываться в клубившуюся впереди массу. Однако ничего не было видно – только облака под нами, над нами и вокруг нас. Ни земли, ни солнца, хотя его рассеянные лучи делали день до боли ярким. Этот необычный свет резал глаза, а рёв моторов звучал странно приглушённо. И было, как выражаются немцы, фабельхафт 47 витать в этих облаках – и чудно, и нереально, и пронзительно красиво. Они приобретали диковинные, постоянно менявшиеся формы, которые были полнее и округлее, чем те, которые обычно видишь, когда смотришь на них с земли. Там они казались скорее плоскими, а здесь имели объём.