Смолин, который до этого смотрел на меня неотрывно, отводит глаза. Ему неловко? Или просто жаль меня? Не могу понять…

Помолчав, он спрашивает:

— А кем твоя мама работала раньше?

— Она у меня математик.

— А-а! Вот почему ты сечешь в математике! — сразу оживляется он.

— Ну да. А почему ты вдруг так захотел на олимпиаду? Ведь правда отказывался же. Почему передумал?

Но он на это лишь неопределенно пожимает плечами. И снова спрашивает:

— А отец твой… что с ним?

— Без понятия. Отец бросил нас сто лет назад. Я его в сознательном возрасте даже и не видела.

— Слушай, мне жаль…

— Да брось. На него мне вообще плевать. Ладно, давай раздевайся, не стесняйся, — уже чуть ли не силой сую ему в руки одежду.

Он, глядя на меня, усмехается:

— Раздевайся… не стесняйся… и это у тебя называется — ты ко мне не подкатываешь? Что ж будет, когда начнешь подкатывать?

Я не успеваю ему ответить, как он принимается раздеваться прямо тут же, при мне. И теперь уже стесняться начинаю я.

Рдея, заскакиваю в ванную. Суечусь вдруг. Достаю из шкафчика над раковиной чистое полотенце, перекись водорода, ватные диски. Смотрю, а этот красавец уже стоит в проеме двери и наблюдает за мной. Причем надел только джинсы, а торс остался голым. Невольно отмечаю про себя, что он, конечно, хорош. И сложен отлично, и наверняка качается, следит за своей формой, но мне ужасно неловко.

В ванной моментально становится слишком тесно, слишком душно, всего слишком. Щеки, чувствую, пылают. Глаза вообще не знаю, куда деть. Но усаживаю его на бортик ванной.

Не глядя на него, говорю:

— Давай лицом твоим сначала займемся. Обещаю, буду осторожной.

Смачиваю полотенце водой, встаю перед ним, между его коленей, и аккуратно промакиваю ссадины, бережно стираю кровь. Затем обрабатываю его раны перекисью. Только губ не касаюсь, хотя нижняя тоже разбита. Смолин мои манипуляции терпит молча, только иногда слегка морщится.

Наконец доходит очередь до губ. Я волнуюсь даже смотреть на них, а уж трогать… Но все-таки как-то перебарываю это волнение. Касаюсь сначала едва-едва. Смолин, чуть откинув голову назад, закрывает глаза. И вид у него такой блаженный, будто он кайфует. Даже забавно.

Но затем рука, дрогнув, нечаянно нажимает на ранку чуть сильнее. Смолин, поморщившись, коротко шипит, но глаза все равно не открывает. И я неожиданно для себя самой вдруг наклоняюсь к его лицу и тихонько дую.

Он тотчас распахивает глаза.

— Ну это уж лишне… — и замолкает на полуслове, глядя на меня сначала удивленно, а потом… потом его взгляд быстро меняется. Словно плавится и подергивается поволокой. Сползает к моим губам и залипает на них. Да так, что я физически его чувствую, почти как ожог.

Не отрывая взгляда, Смолин медленно поднимается и оказывается как-то слишком близко. От его обнаженной груди исходит такой жар, что у меня голова плывет.

Задыхаясь от волнения, я пячусь назад. Отступаю на шаг, другой, и он вдруг ловит мое запястье. Несильно, но уверенно тянет к себе. И смотрит, смотрит… словно затягивает в черный омут.

— Стас, не надо, — прошу я тихо. Поднимаю руку и кладу ладонь ему на грудь, пытаясь остановить. Но тотчас убираю, словно обжегшись.

— Чего не надо? — от его хриплого шепота шею и плечи мгновенно осыпает мурашками.

Я паникую. Сердце трепещет. Я к такому не готова. Такого со мной и не бывало прежде. Опускаю голову и, глядя в пол, говорю ему:

— Ничего не надо.

Взгляд его быстро трезвеет, а лицо застывает как каменное.

— Я ничего и не собирался… — говорит глухо.

Смолин огибает меня, стараясь не задеть, но это невозможно в нашей тесной ванной. Однако он не сразу выходит в коридор, а останавливается в проеме. Поднимает руку, согнутую в локте, и упирает ее в косяк. Уткнувшись в нее лбом, стоит так пару секунд. А я замечаю, что у него на спине сбоку расцветает громадный синяк.

Тяжело выдохнув, Смолин собирается выйти, но я его останавливаю.

— Погоди! Постой так еще немного. У тебя тут жуть просто… Я сейчас мазью от ушибов…

— Не надо ничего, — снова делает порыв уйти.

— Надо! — удерживаю его за вторую руку.

Он явно раздражен, но уступает.

Я достаю из шкафа тюбик с мазью, выдавливаю на пальцы гель и начинаю потихоньку втирать. Кожа очень горячая, как будто у него жар, а мышцы под ней напряжены. И дышит он тяжело, неровно.

Сглотнув, говорю: