– А как?! – взвизгивает та. – А любить меня кто? Ты будешь любить?

Господин Томаш сжимает кулаки. Его страсть – перегибать палку с дисциплиной. Другая страсть, очевидно – мезальянсы, а третья – изменять поехавшей жене.

Сегодня господин Томаш, думается, отменил променад с красавицей-соседкой, чтобы принять гостей из Белого братства. Затем узнал, что пришедшее братство – совсем не Белое. И вдобавок это Небелое братство отказывается упечь жену в Башню Дураков… А теперь и вишенка на торте – потрясающий танец кабаре от госпожи Клаугет.

Чаша терпения Миртски закипает, и пена валит через край.

– Да никто тебя не любит, кобылья ты рожа! – бурлят остатки флегмы. – Страшная никчемная выдра! Да если б не твоя богатенькая мамаша, плевал бы на тебя с высокой колокольни.

– Томаш…

– Я уж думал, раз спятила – так и дело с концом. Так нет же! Морганатический, сука, брак! «Теряете всё, господин Миртски!» «Состояние закреплено за графиней, господин Миртски!»

Беспокойные глаза Катаржины меркнут, покрываясь соленой пеленой.

– Ни-ког-да тебя не любил.

Сначала думалось, женщина просто уйдет в себя. Провалится в бездну своего безумия, придавленная признанием супруга. А снаружи останется пустой кокон – из дряблых белых нитей с синей сеточкой, весь в подозрительных разводах.

Катаржина задирает голову, чтобы зайтись воем раненой волчицы – но молчит. Из глаз, слепых от горя, хлещут слезы. От слез сильнее течет помада, и на сарафане – у самого ворота – распускаются розовые бутоны новых пятен.

– Господарь Миртски, будьте пожалостливее, – тихонько советует Строжка.

– С какой это стати?

– Сильный-то стресс, знаете ли, как любое переживание, утончает границы нашей психики.

Скрипит и затворяется дверца, драпированная органзой. И по ту сторону режет рыданием – самым отчаянным и ненастным из всех, что я слышал.

– Какие границы? Она и так психичка! – рычит Миртски.

– Как же «какие», господарь? С Эфиром же.

Если ты когда-нибудь посчитаешь себя одиноким, несчастным… Или, быть может, ненужным – приходи тогда к Бругу, и он изобразит тебе, как кричит Катаржина Клаугет.

– Да мне уже по боку на ваши научные россказни, – фыркает хозяин, торопливо следуя к выходу в коридор. Тот, что с портретами.

– Я, если позволите, советовал бы графине терапию, – суетится старик. – Периоды помешательства обыкновенно сменяются порами ясности, и…

Плач Катаржины Клаугет – шрифт для слепых, высеченный на барабанной перепонке Бруга.

– Уж не беспокойтесь, время позднее, – подгоняет нас Миртски, – а завтра я обязательно выужу себе кого-нибудь из Братства…

Крик Катаржины бесконечен и пуст. Как бесконечна и пуста бездонная яма.

– …Писарь, кладовщик, поломойка – да самый дрянной цеховик из Белых будет толковее вас!

– Замолчи, – осекаю я Миртски.

– Да ты никак оборзел!

– Тихо! – толкаю его в грудь. – Прислушайтесь.

Строжка с Томашем недоуменно переглядываются.

– К чему?! Нет ничего!

– Оно и правда: ни шороха не слышно, братец Бруг.

– Вот именно, – предчувствие у меня наипаскуднейшее. – Но разве она не должна реветь?

Сочный деревянный треск. Как будто вокруг кипит морская баталия, и нашу мачту расщепило снарядом надвое. Но трещит не в кабинете, и даже не в коридоре – звук глухой, словно…

Конец ознакомительного фрагмента.