– Шанталь, возьмитесь за ум, вы можете добиться больших успехов, – тщетно взывал к нему учитель математики.

Друд предпочитал проводить свой досуг, швыряясь скомканной бумагой или обстреливая соседей горохом из деревянной палочки, за что его не раз наказывали битьём линейкой по рукам. Однако то, что надзирателю казалось позорным наказанием, в глазах бездельников с задних столов было верхом геройства, и Друд с гордостью демонстрировал товарищам иссечённую красными полосами руку.

Главным развлечением недели в школе были походы учеников в сопровождении учителей по воскресным дням в главный собор города Лизса, в котором располагалась школа. Там они слушали службу, а самые голосистые пели в церковном хоре. Друд не относился к числу последних, а потому, считая службу длинным и скучным мероприятием, развлекался, как мог. То он пытался читать слова молитвенника задом наперёд, то вверх ногами, то загадывал вопрос, а ответ искал на случайно открытой странице. Пресытившись этими забавами, мальчик начинал вертеть головой. Впереди взгляд его упирался в затылок высокого и широкоплечего ученика, зато справа, на лавках через проход, сидели девочки из женской закрытой школы. Если хоть одна из них поднимала глаза и случайно встречалась с ним взглядом, Друд начинал корчить рожи, пока она с презрением не отворачивалась или не начинала хихикать, прикрываясь молитвенником.

По возвращении в школу Мерей и его почитатели, в числе которых был и Шанталь, начинали хвалиться друг перед другом мнимыми успехами у прекрасного пола. Однажды, во время очередной похвальбы, Александр Элле, мальчик из зажиточной, но незнатной семьи, приближённый к Мерею за то, что у него всегда водились карманные деньги, заявил:

– Та девица с волосами, заплетёнными крендельками, совсем недурна. Она всю службу с меня глаз не сводила.

– Вот умора! Она не сводила глаз с этого набитого мелочью бочонка! – захохотал Мерей, повалившись на кровать и дрыгая в воздухе ногами. – Наверняка какая-нибудь уродина!

– Зря ты, она правда была ничего, – заметил Друд.

– Ну, может, на личико и нечего, – тут же согласился Мерей, – но уж ноги у неё точно кривые.

– Откуда ты знаешь? Ты никогда не видел её ноги! – возмущённо закричал Александр Элле.

Мерей онемел от вида явного бунта. Друд, желая предотвратить драку, сказал примиряюще:

– Положим, мы не знаем, какие у неё ноги. Но это можно проверить.

– Как? – спросил Элле.

– Увидите, только дайте мне в следующий раз сесть на лавку с края.

В следующее воскресенье, когда ученики пришли в собор, Друд устроился как раз напротив лавки, на которой сидела девочка с волосами, заплетёнными крендельками. Несколько раз он стрелял в неё горохом, чтобы обратить на себя внимание. Она робко поднимала глаза от молитвенника, косилась на него и умоляюще улыбалась. Добившись её внимания, Друд достал из кармана мышь, пойманную заранее, и, дождавшись, когда девочка в очередной раз поглядела в его сторону, выпустил зверька в проход. Мышь, два дня проведшая в духоте и темноте коробки, очутившись на свету, сначала оцепенела от звуков хора и органа, а затем бросилась бежать прямо вперёд. Девочка, увидев её, побледнела, завизжала и вскочила на скамейку, подхватив юбку, так что стали видны её ноги до колен. Другие девочки, увидев зверька, тоже стали взбираться на лавку и визжать. Впрочем, некоторые из них ничего не видели, но проделывали то же, что и соседки, на всякий случай.

Виновника срыва службы нашли быстро. Его назвал скромный ученик – сирота Роберт Уиксли.

– Предатель, – бросил в его адрес Друд, словно выплюнул.

– Вы совершили недостойный дворянина поступок, – тихо, но твёрдо ответил Роберт.

Подвиг Уиксли был велик. Если до этого его удостаивали лишь щелчков и подножек между делом, то после такого поступка травля со стороны Мерея и его дружков обещала стать упорной и систематической.

Друда при всех сильно высекли, разложив на лавке, после чего на неделю заперли в карцер, куда носили только хлеб и воду. После этого его авторитет среди бездельников взлетел на немыслимую высоту, зато в глазах начальства он упал так низко, что мальчику запретили совершенно покидать стены школы. Зимние каникулы он провёл, бродя по пустому двору и выглядывая на улицу в окошко калитки привратника. Когда товарищи вернулись в учебное заведение из дому, их рассказы до того растравили Друду душу, что во втором полугодии он несколько поутих в поведении и даже начал от скуки учиться. Директор счёл это изменение первым положительным плодом своей воспитательной системы, о чем не преминул сообщить Шанталю-отцу.

Родители часто писали Друду, а матушка, когда отец бывал в Дьюри- Гентоне, в своей конторе, присылала ему корзину с вкусной едой, а иногда и немного денег. В первые месяцы мальчик хотел наказать родителей, не отвечая на их письма, но за этим в школе строго следили. Раз в две недели все ученики усаживались в классе под надзором надзирателей, которые не выпускали никого до тех пор, пока не получали более или менее сносное послание «милостивому государю батюшке и дорогой государыне матушке» от каждого.

Сначала Друд не знал, что делать в школе с деньгами из дому, но Мерей быстро научил его покупать на них сласти через привратника. Ближе к весне интересы ближайшего друга мальчика изменились. Мерей вдруг начал очень заботиться о своей внешности и много говорить о той жизни, которую он будет вести, как только окажется за пределами школы. Через всё того же привратника он заказал на собственные средства завитой парик по последней моде, который примерял перед осколком зеркала, когда никто не видел. В школе запрещалось коротко стричь волосы и носить парики, но благодаря тому, что природная шевелюра Мерея не отличалась чрезмерной пышностью, новое приобретение и так сидело на нём отлично. Друд с завистью смотрел на друга и с ненавистью на свои густые каштановые волосы, стянутые сзади синей лентой. Следующим шагом Мерея к элегантности стали башмаки на высоких каблуках, которые прислала ему сестра, уже взрослая барышня, выезжающая в свет. Затем появились рубашка с кружевными манжетами и щегольская трость. Ближайшее окружение кумира школы среагировало мгновенно. Былые бездельники стали рассуждать о моде, усердно ходить на уроки музыки и танцев, а также тайком учиться играть в карты. Почтение к Мерею достигло невиданных размеров, ведь он был непревзойдённым знатоком, по крайней мере, десяти карточных игр.

В начале мая Друд, наконец, заслужил прощение директора и вновь был допущен в собор. Идя туда в первый раз после долгого перерыва, он поклялся в душе окончательно исправиться и стать первым учеником по математике. На службе он ни разу не оторвал глаз от молитвенника, и вернулся в школу с чувством начавшейся новой жизни. Однако уже в следующее воскресенье все его намерения пошли прахом. В этот день ученики закрытой мужской школы запоздали, и при входе их строй смешался с толпой других прихожан. Друда зажало между каким-то почтенным буржуа и похожей на палку старухой. Хотя он не мог двинуть ни рукой, ни ногой, буржуа высказал ему негодование по поводу наглой молодёжи, которая везде лезет вперёд, а старуха, не вдаваясь в объяснения, пребольно толкнула острым локтем. Вдруг мальчик почувствовал, как кто-то с силой тащит его назад, и не успел он разобраться в чём дело, как очутился вместе с Мереем за первой входной дверью, в то время как вторую, внутреннюю, заперли.