Я поднял руку: — Вообще-то у меня вопрос.

Человек позади меня, пробормотавший комментарий против римлян, хмыкнул. Я болезненно переживал за свой римский акцент, но все-таки спросил: — Вы упомянули щиты, с которыми выступят гоплиты. Но меня заинтересовали позолоченные щиты, украшающие фриз, который проходит по всему храму. Для чего они и что они означают?

— Отличный вопрос! Их всего двадцать один позолоченный щит. Их подарил храму пятьдесят четыре года назад римский полководец Луций Муммий, когда посетил Олимпию после того, как подавил восстание Ахейского союза.

— После того, как он подавил последние проблески греческого сопротивления! — прошипел мужчина позади меня. Антипатр оглянулся на человека и шикнул на него.

Гид продолжил: — Были опасения, что Муммий сделает с Олимпией то же, что он сделал с Коринфом, разграбит храмы и святилища, возможно, разрушит все это священное место, но вместо этого Муммий счел нужным почтить Альтис новыми статуями Зевса и пожертвовать золотые щиты. которые сейчас украшают фриз храма.

— Отобранные у побежденных греков! — прорычал мужчина позади меня.

— В благодарность, — продолжал проводник, — город Эллис, управляющий святилищем Олимпии, воздвиг конную статую Муммия, которая стоит на почетном месте среди статуй богов и атлетов здесь, в Альтисе.

— И ее надо снести! — заявил человек позади меня, больше не понижая голоса.

— Эй, вы там! — сказал проводник. — Напоминаю, что мы собираемся войти в дом Зевса. И вы больше не будете повышать голос… вы даже вообще замолчите, как только мы войдем в храм, или я прикажу вас выгнать. Вы меня поняли?

Я обернулся, чтобы хорошенько разглядеть ворчуна. Это был мускулистый мужчина со светлыми волосами и аккуратно подстриженной бородкой, возможно, сам бывший атлет. Он тоже посмотрел на меня, потом на Антипатра, также смотревшего на него. Затем мужчина отвел глаза, что-то пробормотал и неохотное согласился.

Мы последовали за проводником вверх по ступенькам ко входу, где были открыты огромные бронзовые двери. Я остановился на мгновение, чтобы взглянуть на массивные мраморные колонны портика, а затем последовал за группой в храм.

Возможно, статуя Ифитоса и щиты гоплитов впечатлили кого-то, но я не смог о себе этого сказать, потому что, войдя в зал, я в первый раз в жизни увидел статую, занимавшую самую дальнюю нишу храма, и с этого момента я уже не о чем не мог думать кроме нее

Я забыл о своем дискомфорте от антиримских настроений, с которыми я только что столкнулся. Я зажмурился и подошел бы прямо к статуе, если бы Антипатр не схватил меня за руку. Проводник что-то бубнил, я полагаю, пересказывал все подвиги Геракла, но я его не слышал. Я с трепетом смотрел на Зевса, восседающего на троне.

В жизни бывают редкие моменты, когда разум отказывается принять то, что видят глаза, потому что увиденное просто не может существовать в том мире, каким мы его знаем; ему нет места в нашей природе, и оно как будто пришло из какого-то другого божественного мира. Мы почти всегда считаем, что разум прав, а глаза ошибаются, обманутые оптической иллюзией; но пока это перетягивание каната между разумом и глазами не разрешено, наблюдателя охватывает нечто вроде оцепенения. Так было и со мной, когда я увидел Зевса - ведь это была не просто статуя, а передо мной сидел на троне сам бог.

Наконец, проводник перестал болтать и прошел мимо меня, приглашая группу последовать за собой. С Антипатром, все еще держащим меня за руку — хорошо, потому что мне нужно было его прикосновение, чтобы удержаться, — я двинулся вперед. Каждый шаг приближал меня к богу. Он становился все больше и больше, пока я не почувствовала, что почти задыхаюсь от его присутствия. Каким бы огромным он ни был, храм едва мог его вместить. И, если бы он поднялся со своего трона, храм лишился бы крыши, а колонны разлетелись.

Тусклое освещение способствовало жуткому эффекту. Дверной проем выходил на восток, чтобы поймать лучи восходящего солнца и позволить Зевсу смотреть на стадион вдали; ближе к вечеру дневной свет, проникавший в храм, был мягким и неуверенным, дополненным жаровнями на треножниках и факелами, установленными в подсвечниках вдоль высоких галерей с обеих сторон. Длинный бассейн, находившийся прямо перед троном Зевса, отражал его облик вместе с мерцающими точками света от пламени. Бассейн добавлял еще один элемент нереальности, потому что на его поверхность была какой-то странной. Она казалась более плотной, чем вода, и по отражательной способности, была больше похожа на полированный черный мрамор. Когда мы подошли к краю бассейна и посмотрели на него сверху вниз, я понял, что он наполнен вовсе не водой, а оливковым маслом.