Я приуныл. Два высказанных против меня подозрения в диапазоне десяти минут, сделанные разными людьми, серьезно меня обеспокоили.

Эл прервал молчание:

— Да, Гиг. Ведь ты один остался на пляже, когда мы с Труди уехали.

«Три подозрения за десять минут!» — резюмировал я мысленно, почему-то все еще голосом спортивного комментатора.

А Элу ответил:

— Да, дружище, ты прав. И знаешь что? Ты будешь следующим. Мне ведь надо убрать свидетеля и замести следы. Черт, все кругом с ума посходили!

— Да, дружище, ты прав. И знаешь что? Ты будешь следующим. Мне ведь надо убрать свидетеля и замести следы. Черт, все кругом с ума посходили! — выкрикнул Гиг, брызжа слюной, и ускорил шаг.

Мы с Джесс шли позади, глядя на спину товарища. Он демонстративно ставил ноги шире, чем следует. Вышагивал, как ребенок, которого родители не пустили купаться в луже. Игра в теннис вышла на редкость занимательная. Джесс привела Рамзи, и я сработался с этим юрким парнишкой. Мы почти утерли нос зазнайке Гигу. Играть я люблю ради процесса. Не ради результата. Гиг так не умеет. Тяжело ему живется. Тяжело постоянно от себя чего-то требовать. Постоянно себя ненавидеть, если быть «царем горы» не выходит. Я в университетах и колледжах не был. Зато меня сама жизнь обтесала помаленьку, потихоньку. А жизнь — она не правильному и не полезному не даст места. Жизнь можно и жестокой назвать, но это как посмотреть. Если философски, то все, что отмирает — не жизнеспособно. А что как мяско нарастает, надо подкармливать, давать шанс.

Глядя на Гига, вспоминаю случай, что на ферме был. Окотилась одна кошка у нас пятью котятами. Она дикая была, не домашняя. Но я за ней приглядывал. Устроила она себе в сарае на сене местечко, где выкармливала потомство. Четверо ее отпрысков до того были шустрыми, что сразу начали изучать окружающий мир. А один слабым был и болезным. И вот самого шустрого из братьев, белого в черное пятнышко, ястреб утащил. Прямо у меня на глазах метнулся камнем вниз, хвать и снова ввысь. И все, нету шустрого. Шкурка его слишком яркой оказалась для наших мест. Если б зимой родился, глядишь, и дожил бы до жизнеспособного возраста. Остальные котята вскоре заболели. Не знаю, кошачья чумка или что, да только в течение двух недель трое померли. А этот, болезный, тоже ведь захворал. Но он на сиське материнской висел при любом удобном случае и, видно, иммунитет себе заработал. Справился и выжил. Вот и думайте, к чему приводит стремление быть первым. А к чему осторожность. Это так не всегда, конечно. Это не панацея. Только таким, как Гиг, понять бы, что не обязательно вверх и вперед стремиться. Иногда те, кто больше других тормозит, дальше всех потом оказываются.

Гиг остановил рикшу и замахал нам, призывая поторопиться. Джесс потянула меня за майку и сама поспешила вперед, прибавив шаг. Я почувствовал чей-то взгляд. Бывает такое неприятное чувство, когда понимаешь, что на тебя смотрят. Это у людей от животных осталось. Огляделся по сторонам и заметил девушку у невысоких кривых деревьев, что торчали рядком вдоль набережной. Стволы их были черны, как и кожа незнакомки. Два крупных раскосых глаза пристально буравили меня. Она увидела, что я ее заметил, но взгляда не отвела, а будто даже улыбнулась. Однако было в этой улыбке что-то зловещее и неприятное. На ветках над ней в густой листве копошились и орали черные галки. Их было столько, что крона дерева казалась живой. Я ощутил неприятное волнение, будто жизнь моя решалась в этот миг. Мне стало неприятно, и я поймал себя на мысли, что видел подобное живое дерево с горланящими птицами однажды. Перед смертью отца, на границе нашего маленького штата и другого, куда мы ездили торговать. Мы возвращались с Фермерского рынка в Бозра по Либанон-роуд. Направлялись в наш Северный Франклин, штат Коннектикут. Отец умело вел потертый красненький пикап «Дженерал Моторс». Солнце садилось за горизонт, окрашивая поля в коричневатую гамму. Почему-то в этом закате было мало красок. Я помню только грязно-рыжие полосы от лучей, разлитых по потемневшим полям. Отец предложил перекурить. Мы остановились и вышли. Затянувшись самокруткой, единственной папиросой, которую он признавал, отец сказал:

— Закат цвета дерьма! Ты тоже это заметил?

Я засмеялся и ответил:

— Есть такое дело. Но, думаю, мы слишком много работаем с удобрениями, потому и представление о прекрасном у нас исказилось.

На что отец прокряхтел:

— Нет, Эл. Дерьмо оно и есть дерьмо. Мы привыкли, что закаты и восходы непременно должны радовать глаз. Но закат имеет право быть дерьмовым.

Я кивнул. Над деревом, которое торчало у обочины дороги, кружило воронье. Каркая, те словно пытались отогнать нас подальше. Крик их казался мне враждебным, словно мы вторглись на чужую территорию. Я поежился. Мне не нравились вороны. Не зря же с ними связаны мрачные суеверия у разных народов. Отец, кажется, заметил мой неприязненный взгляд на расшумевшихся птиц.

— Вот и вороны не обязательно должны быть вестниками смерти. Как и закат не обязательно должен быть чудом Господним.

Отец редко ошибался. Но в тот день ошибся. Вороны оказались предвестниками, хотел он того или нет. Утром следующего дня его хватил удар. И все в жизни моей изменилось.

Мы втроем плюхнулись на сиденье тук-тука, прижавшись друг к другу плечами. Гиг по-прежнему не очень-то с нами разговаривал. Не знаю, когда и чьими силами сможет перемениться то откровенно недружелюбное настроение, что царит на вилле «Мальва». Если честно, я прилично устал от него.

— Почему ты так грубо общаешься с Рамзи, Гиг, душка? — начала зачем-то Джесс, обращаясь к Гигу тоном учительницы начальных классов. Зря, потому что он вспыхнул, как ацетат, и пошел черным дымом, который можно руками щупать.

— Слушай, Джесс, а может, мы с ним жить будем? А? Позовем Рамзи к нам? Чего уж. У нас и так компания странненькая. Одним больше, одним меньше. А? Выделим вам комнатку. И заживете. Ты же, Эл, не против? А чего тебе быть против? Ты же у нас как мешок картошки. Куда тебе положат, там и будешь лежать. — Гиг закатил глаза. Любимый его прием на все случаи жизни.

— Заткнись-ка ты, Гиг, душка! — шикнула Джесс резко. — Потом ведь можно пожалеть о сказанном!

— Не то что? Проломишь мне череп?

Джесс открыла было рот. Оба они сидели по сторонам от меня, и я выступал своеобразным буфером. Не будь меня, они бы уже вцепились друг другу в глотки.

— Достала ты меня, Джесс. И твой юнец Рамзи. И вся эта гребаная Азия. С ее гребаными ланкийцами, горами мусора, вонью кисло-сладкой рыбы и сточными канавами. Достал оплот твоей блажи, такой необходимый ангар! — на этих словах он изобразил утонченного художника, манерно заломив руки. — Присказки твои вроде «Гиг, душка». Гребаная Труди достала. Свалившаяся невесть откуда Лаура. И ты, Эл, тоже. Туда же! Достал.