Надо ли говорить, что все это время я до полной высадки батарейки пытаюсь дозвониться Виолетте, а потом и Кириллу. Кажется, что мои звонки попросту не доходят.

Пишу: «Малыш, что случилось? Где ты?»

Мотор натужно сжимается, приостанавливая бушующий кровавый коктейль внутри меня. Она же не решила меня бросить? Мало ли, что там надумал маленький Олень: испугалась огласки, наверное, глупая. Не нахожу других объяснений.

Отправляю голосовое: «Виолетта, где ты? Ты что-то себе надумала или что-то случилось? Я люблю тебя, Олененыш!»

Следом пишу: «Поговори со мной».

И еще через время совсем жалкое: «Пожалуйста».

Но все мои сообщения остаются не прочитанными и не прослушанными даже через время.

Поворачиваюсь к висящему на стене зеркалу и вижу свою перекошенную и эмоционально выпотрошенную рожу. Смотрю на себя и пытаюсь найти хоть одну адекватную причину для того, чтобы она ответила. От меня у нее всегда были одни лишь проблемы.

Где-то глубоко нарастает чувство черной тревоги. Похер, выпишут ли меня сегодня, я еду к Виолетте, даже если придется выбираться через окно третьего этажа.

Но, к счастью, лечащий юморист дает добро отпустить меня.

Отец вынужденно улетел на неделю по регионам, ему нужно продолжить командировку, из которой я так благополучно выпал. А теть Миля, убедившись, что моей жизни больше ничего не угрожает, отправилась на гастроли по местным родственникам, потому что через неделю ей нужно возвращаться в Европу.

С обеда сижу одетый и собранный на проходной, не в состоянии больше находиться в четырех стенах палаты. Дважды я порывался выйти во двор покурить, но каждый раз вспоминал вкус гари и дыма в носоглотке после ожога, и вместо предвкушения затяжки никотином к горлу подкатывала тошнота.

—Вот так, кажется, мы и бросили курить, Вилли, — горько ухмыляюсь сам себе.

К вечеру уже по темноте за мной в клинику прибывает Макс, на котором лица нет.

—Все настолько хуево? — ковыляю за ним по тусклому коридору, в котором пахнет хлоркой после вечерней уборки.

—Критическое состояние, — шмыгает носом Макс, пытаясь не подавать вида, что раздавлен.

Мы в полной тишине садимся в машину и, пока Макс отруливает от клинкики, я достаю телефон, втыкаю его в автомобильную зарядку и молча с пометкой «На операцию» перевожу ему на счет все, что успел отложить за последнее время на свой «побег».

Один хрен, в Германию я точно не лечу, а со своими заработками здесь я уж как-нибудь разберусь.

Мы останавливаемся у заправки. Я как покалеченный остаюсь в салоне, наблюдая через боковое зеркало за лицом Максимилиана, подсвечиваемым слабым светом табло бензоколонки. Он вставил шланг в тачку и под мерное жужжание заправочного насоса машинально просматривает уведомления в телефоне.

Вижу, как его лицо вспыхивает и глаза округляются, — он долистал до моего уведомления о переводе денег.

Макс трясущейся рукой показывает мне опустить стекло.

—Ты ебанулся, Фишер? Че началось снова?

—Бро! Я, бесспорно, конченный. Ты прости за тот случай, когда я баблом бросался, но сейчас речь не о тебе и не обо мне, — притягиваю его лбом ко лбу через открытое окно и смотрю прямо в глаза. —Ты возьмешь эти деньги, понял меня? Мою маму они не спасли, пусть спасут твоего отца!

—Ты уверен? — спрашивает растерянно. —Я не знаю, сколько буду рассчитываться с тобой.

—Мне они не нужны. Я больше не планирую убегать.

—Вы там еще оближитесь, блять! — орет какой-то мужик из машины сзади, нетерпеливо сигналя.

Такой момент киношный испортил урод, а я даже выйти и морду набить не смогу.

Макс выдергивает шланг и вешает на место, и, показав мужику средний палец, прыгает в тачку.

—Это было прям дерзко, — усмехаюсь сдержанному Максу. —Ты прям раскатал его.

—Пришлось, пока у тебя освобождение от физры, — на расстроенном лице друга проскальзывает улыбка.

Ржем, и нас обоих наконец-то отпускает после всего случившегося.

—Вил...,— начинает Макс.

Щас начнет лечить меня о том, что он не может принять такую сумму.

—Ниче, блять, слышать не хочу! — категорично пересекаю дальнейшую возможность выебываться, —Отца на ноги поставь, а там поговорим. Понял меня?

—Да. Спасибо, брат! — Макс поджимает губы, и дальше мы едем в полной тишине, где каждый думает о совсем и как умеет по-мужицки молится.

Макс высаживает меня у дома Виолетты.

—Ну, удачи. Сам дохромаешь до крыльца?

—Да, езжай, — потираю вдруг вспотевшие ладони.