Ну наконец-то...

— Ты к моей дочери больше и близко не подойдешь... — начинает угрожающе, но договорить я не даю.

— Ее чуть не изнасиловали, Глеб. В отеле. Она в «Револьвер» пошла на вечеринку. При «Саксоне» который. Вроде подружка позвала. Я в этом отеле ночевал, у меня трубу прорвало. Залило все, я и поехал. Они ее впятером в номер затащили. Я слышу, вроде за стенкой девчонка кричит. У меня как раз пистолет с собой был, как знал... Захожу, а они ее держат за руки, за ноги. Трусы уже сняли.

— Замолчи... — шепчет хрипло мертвенно-бледный Глеб.

— Не замолчу, — тоже хриплю. — Тебе не интересно, кто это были? Или примерно представляешь?

Покровский сжимает край стола, так что пальцы белеют. Но я не собираюсь тут никого жалеть.

— Я полицию хотел вызвать, сразу. Они же там обдолбанные половина были.

— Почему не вызвал? — Глеб не смотрит.

— Арина не дала. Отказалась. А знаешь, почему?

Покровский опускает голову. Коротко мотает.

Пиздит. Знает.

— Потому что они сынки всех твоих дружков. Исмаилов, Бортников, Переверзев. Еще два пиздюка, я их фамилии забыл. Арина решила, что ты не станешь портить с ними отношения. Твоя дочь не верит тебе, Глебчик. Так кто тут из нас двоих должен сходить нахуй?

Глеб закрывает лицо руками, горбится, плечи подрагивают. В другое время я бы даже его пожалел, но сегодня у нас другой сценарий.

Разворачиваюсь и выбрасываю руку, на которой указательный палец вытянут вперед, а большой поднят вверх:

— Контрольный в голову, Покровский. Угадай, какой это был день. Правильно, день ее рождения.

Все, я точно перебрал. Глеб сползает по стене, утыкается в колени и трясется, накрывая руками голову. Друга безусловно жаль, но вместе с тем испытываю странное удовлетворение.

Так должно быть, это нормально. Только теперь понимаю, как боялся, что Покровский подожмет хвост. Все мы, конечно, в разной степени меркантильные твари, но у беспредела тоже должны быть свои границы.

Опускаюсь рядом с ним на пол, приваливаюсь к стене.

— Я не знал, что это она, Глеб, — говорю негромко. — Она сказала, что ее Ирой зовут. Что она студентка, живет в общаге. Я видел шмотки брендовые, но повелся, что подруга дала поносить. Я должен был насторожиться, что она на ночь глядя в общагу так рвалась. Платье разве что на помойку годилось, и я ей футболку свою дал. Ей как платье... Вчера мне футболку привезла и... — бессильно замолкаю.

Я не настолько безнадежный, чтобы рассказывать другу, как трахался с его дочерью. И как понял, что она впервые увидела живой член. Не самый увлекательный рассказ для нормального отца.

Но он молчит. Дышит и молчит. Хочется сказать что-нибудь поддерживающее и не быть посланным.

— Знаешь, как я охуел, когда ее возле тебя увидел?

— Заткнись, — Глеб трет лицо и поворачивается ко мне. — Я же тебя нахер послал, Демид. Чего ты здесь сидишь? Сопли мне подтирать не нужно.

— Не нужно, — мотаю головой. — Ты должен меня нанять.

— Что? — друг непонимающе моргает, и я говорю быстро, пока он в состоянии адекватно воспринимать информацию:

— Найми меня, Глеб. Я уже знаю, что делать. Просто дай мне зеленый свет.

Арина

Сказать, что я волнуюсь, это ни о чем. Меня колотит озноб, я пытаюсь остановить тремор, обхватив себя руками, и как механическая заведенная игрушка нарезаю круги по холлу. Хочу остановиться, но не могу. Разве что когда завод кончится.

Отец и Демид закрылись в кабинете. Сначала оттуда доносился мат и пугающие звуки, отчего у меня чуть не остановилось сердце. Но затем снова послышались голоса, причем обоих. И я хоть немного выдохнула.

Больше они не дрались, говорили. О чем, не знаю, у отца в кабинете двойные двери. Раньше я и не замечала, не было необходимости подслушивать. А теперь остается только ждать, сцепив зубы.

Из кабинета выход только через холл, значит мимо они не пройдут.

Стискиваю ладонью пальцы другой руки, вдавливаю в солнечное сплетение, словно так можно блокировать свои чувства и эмоции. А в мозгу отчаянно мечутся мысли.

Почему они подрались? Кто начал первый? Что Демид сказал отцу?