— Непременно, Джон. Счастливого Рождества!

Мы продолжили готовиться к праздничному ужину. Я зажег свечи в центре стола. Дед клевал носом, то засыпая, то просыпаясь. Мама бросала на меня косые взгляды.

— Итак… — сказала она наконец. — Какие выводы мы сделали?

— Знаешь, он хороший, — сказал я. — То есть ему можно доверять…

Тут отец, чеканя шаг, торжественно внес в гостиную огромную, исходящую ароматным паром индейку.

— Свистать всех наверх! — гаркнул он. — По местам стоять! Всем счастливого Рождества!

Вздрогнув, дед распахнул глаза.

— Пока-пока, — прошептал он. — Пока-пока, милая Люси.

Дедушка умер в середине января. Уже начиналась оттепель. Широкие лужи на пустыре, мокрая снежная каша на тротуарах. Первые подснежники на клумбах и под кустами боярышника. Я был в школе, где географ Доббс опять распинался о движениях нашей планеты. Он сказал, если перенестись на миллион лет в будущее, мы увидим совершенно иную картину: ни Стонигейта, ни бегущей мимо реки, ни пустыря, ни нас самих.

— Земля без конца меняется, — рассуждал он. — Движутся континенты, в литосферных плитах возникают разломы, и через них наружу вырывается огонь. Холмы попросту сдувает ветром. Моря то набухают, то съеживаются. Планета меняет градус наклона, принося нам невыносимую жару или морозный холод. Нас захватывают то ледники, то пустыни. Всё, что мы видим и знаем, в конечном итоге будет поглощено, переварено и извергнуто назад.

Помолчав, учитель улыбнулся.

— Мы жалкие песчинки. На нас охотится чудовище по имени Время, и спасенья от него нет… — Улыбка так и не исчезла с лица Доббса. — Но это не повод забывать о домашних заданиях.

И географ пустил по столам стопку бланков проверочной работы.

Дверь приоткрылась, и в нее заглянул щуплый первоклассник.

— Простите, сэр… — робко выдавил он. — Кристофера Уотсона вызывают к директору.

В кабинете ждала мама, и ей ничего не пришлось мне объяснять.

Его похоронили рядом с бабушкой, на погосте при церкви Святого Фомы. То самое место, где теперь устроена могила, можно разглядеть на дедовой свадебной фотографии, оно совсем недалеко от монумента с выбитым в камне моим собственным именем. Похороны вышли многолюдными: собрались живые еще шахтеры, потомки старых семейств городка. Рядом со мной стояла Элли, в красном и зеленом. Чуть позади держались Эскью — Джон и его родители. Было пролито немало слез, но на поминках, когда люди начали делиться байками да воспоминаниями, дом то и дело вздрагивал от общего хохота.

Той ночью я лежал в темноте, слушая тишину за стеной.

— Доброй ночи, деда, — прошептал я.

И ошутил, как он прикрыл мои пальцы ладонью:

— Тебе тоже доброй, внучек. Доброй ночи.

Джон Эскью снова начал появляться в школе — ему разрешили дважды в неделю посещать уроки изобразительного искусства. И сказали: если возьмется за ум, то он сможет учиться, как и прежде. Эскью создал серию прекрасных иллюстраций для рассказа о путешествии Лака, и они висят теперь в коридоре, рядом с моим текстом. Его рисунки выразительны и точны до мельчайших деталей: семья в пещере, медведь, покрытый льдом мир, сам Лак с малышкой под медвежьей шкурой — и их мать, которая протягивает руки, чтобы обнять сына. Буш-Объелась-Груш долго хвалила меня за верный выбор иллюстратора.

— Чудесные работы! — радуется она. — Джон будто своими глазами все видел. Рисунки идеально соответствуют рассказу. Поразительно, они словно сердце и душа одной истории.

— Да, — соглашаюсь я. — Они словно братья по крови.

— Вот-вот, — кивает она.

Старший Эскью завязал с выпивкой. Мы больше не видим его шатающимся по нашей улице. Он весь сгорбился и как-то усох, но врач объявил отцу Джона, что тот сможет стать новым человеком, если будет следить за собой. Дом в тупике с рытвинами на мостовой выглядит гораздо более ухоженным. Занавески открыты, в саду порядок. Малышка учится ходить, держась за мамину руку; весело лопоча, она часто сидит на крыльце рядом с братом, на расстеленном покрывале. За их спинами тянутся к далеким болотам пронизанные шахтами холмы.

Туннель той заброшенной шахты, где мы ночевали, вычистили рабочие. Сломанные столбы-опоры заменили новыми и надежными, вымели каменные завалы, протянули электрическое освещение, перекрыли вход железной дверью. Там висят теперь схемы горных разработок и карты туннелей, плакаты с подробными историческими справками. Доббс начал водить туда классы. Дети в защитных касках вовсю хихикают, но и кусают от страха губы. Старый шахтер открывает железную дверь, проводит их внутрь и рассказывает о чудесах и опасностях шахтерского промысла, какими те были в прошлом. Порой он неожиданно гасит свет, и тогда шахту оглашают испуганные вопли.

Дедушкины памятные вещицы я перенес в свою комнату. Сижу за столом и держу их в руках, нащупывая истории, которые ждут своего рассказчика. За мною забегают друзья, и все вместе мы отправляемся бродить по пустырю — Элли, Эскью и я. Дикий пес Джакс важно вышагивает следом. Иногда мы слышим, как детвора шепчется, издалека тыча в нас пальцами: вон они, это их сочли мертвыми, пропавшими навсегда. Пустырь вокруг нас усыпан играющими ребятишками, здесь чинно прогуливаются наши соседи. Но стоит только прищуриться, немного напрячь глаза — и мы видим тех, кто гулял здесь прежде; тех. кто устраивал на речном берегу веселые игры. В солнечные дни, когда пустырь пестрит красками, а яркие блики пляшут в речном потоке, сквозь трепет теплых воздушных струй я вижу дедушку и бабушку. Я иду за ними. Вместе с друзьями я лениво бреду берегом нашей реки. И твердо знаю: пока будут те, что смогут нас видеть, мы будем здесь вечно.