Шрифт:
Из писем Довлатова Тамаре Зибуновой совершенно очевидно, что его волновала и заботила Сашина судьба, что он помогал им по мере возможности. К сожалению, этих возможностей было очень немного. И я, свидетельница довлатовской жизни в течение долгих лет, утверждаю, что Сергей всегда много работал, не отказываясь от неприятных, а порой и психологически противопоказанных ему журналистских заданий, и помогал Саше как мог.
Ася бьет Довлатова на всех фронтах. Она анализирует четыре различные версии знакомства его с Леной, встречающиеся в разных его произведениях, и разоблачает, разоблачает, разоблачает. Но кто сказал, что писатель обязан под присягой обнародовать факты своей личной жизни в художественных произведениях? Ведь он же не анкету в отдел кадров заполняет. Довлатов, хочу заметить, писатель, или, как он иногда любил себя называть, «беллетрист Далметов». Беллетрист, а не документалист. Иначе говоря, что хочет, то и сочиняет. И все версии хороши. Мне лично особенно нравится версия из «Наших»:
Вдруг чувствую — я не один. На диване между холодильником и радиолой кто-то спит. Слышатся шорохи и вздохи. Я спросил:
— Вы кто?
— Допустим, Лена, — ответил неожиданно спокойный женский голос.
Я задумался. Имя Лена встречается не так уж часто. Среди наших знакомых преобладали Тамары и Ларисы. Я спросил:
— Каков ваш статус, Лена? Проще говоря, ваш социум эр актум?
Наступила пауза. Затем спокойный женский голос произнес:
— Меня забыл Гуревич.
Отчет о личной жизни и литературном творчестве Довлатова в Асиной книге сложился в некий суровый приговор: Довлатов не достоин своей славы и получил ее не по чину. К счастью, «народные заседатели», а именно читающая публика России, рассудили иначе…
Впрочем, мы отвлеклись от роковых женщин в русской литературе. И правильно сделали, потому что остальных, близких Довлатову дам, нельзя причислить к роковым женщинам.
Лена Довлатова никоим образом не попадает под рубрику «роковая», то есть она не сыграла роковую роль в его судьбе. Как раз наоборот. Ей роком было предопределено оставаться с Довлатовым до конца его жизни, что невозможно объяснить ничем кроме как ее любовью и чувством долга по отношению к семье. Любил ли ее Сережа? Полагаю, что да. В книжке «Наши» Довлатов описывает отъезд Лены с Катей в эмиграцию:
Мы ждали, когда поднимется самолет. Но самолеты взлетали часто. И трудно было понять, который наш… Тосковать я начал уже по дороге из аэропорта.
Несомненный факт, что Лена была самым близким ему человеком, не останавливает Довлатова от изощренных «лестных» характеристик своей жены. В письмах разным адресатам (к Тамаре Зибуновой, Ефимову), и в своей семейной хронике «Наши», Сергей, как ему кажется, точно и эффектно, описывает Ленин характер: «Лена не меняется, как скорость света», «а лицо спокойное как дамба», «Лена постоянна, как формула H2O», «Лена не меняется, как метр-эталон в Париже», «взгляд холодный и твердый, как угол чемодана» (напиши он такое обо мне, я бы протаранила его голову углом этого чемодана).
В книжке «Наши» Довлатов пишет: «Лену мои рассказы не интересовали. Ее вообще не интересовала деятельность как таковая».
Хлестко, но абсолютно неверно и несправедливо. Близорук оказался наш прозаик. Лена глубоко ценила его талант, была бесконечна ему предана и поэтому бесконечно терпелива. Всю жизнь она находила в себе силы подавлять свои эмоции, щадя Нору Сергеевну, Катю и «позднего» Колю, и стараясь, чтобы у Сергея был очаг и дом. И, как могла, как умела, сохранила ему семью. Но, зная Сережу, легко предположить, что и эти отзывы о Лене — литература, а не портрет живого человека.
О таллинском периоде Сережиной жизни я знаю в основном из его произведений и писем. Я побывала в их с Тамарой Зибуновой доме только один раз на дне его рождения (см. главу «Сентиментальное прощанье»).
У меня создалось впечатление, что отношения между ней и Довлатовым были простые и дружеские. Об этом свидетельствуют и Сережины письма Тамаре Зибуновой, полные желания помочь ей и Саше по мере возможности. Прочтя их в интернете, мой муж Витя с уважением сказал: «Смотри-ка, Сергей, когда хотел, вел себя как вполне взрослый, ответственный человек».
Естественно, что при довлатовской эффектной внешности (которую он попеременно то проклинал, то восхвалял), при его обаянии и остроумии было несчетное количество дам, желавших пасть в его объятия, или по крайней мере проводить время в его обществе. Но смею утверждать, что когда он горделиво называл себя блядуном, он «лакировал и приукрашивал» действительность. Он был не блядун, и даже не бабник, а алкоголик, и дамы занимали его воображение в основном в разгар алкогольных эскапад. Женщин, с которыми ему хотелось проводить время в трезвом состоянии, можно пересчитать по пальцам одной руки. Последний роман Довлатова был с Алей Добрыш, в доме которой он провел последнюю неделю своей жизни и почти на руках у которой он умер.
Познакомились они в 1986 году, и с тех пор Сережа часто стал бывать у Али в Бруклине. Я была растрогана Алиными записями в маленьких календариках, в которых она отмечала, не пропуская ни одного дня с момента их знакомства, когда Сергей звонил, когда приезжал, трезвый или пьяный, в каком был настроении, и черные дни, когда у него начинались ужасающие запои. Аля купила монографию «Алкоголизм» и положила ее на видном месте на столе, чтобы Сережины глаза ее не миновали. Полагаю, что Аля очень Довлатова любила. Она благоговейно хранила память о нем: его фотографии и рисунки, короткие записки, которые он оставлял в дверях, если приезжал без звонка и не заставал ее дома, кассеты с его сообщениями на телефонном ответчике. И Сергей, безусловно, был очень к ней привязан. Он дарил ей свои книжки с забавными и смешными посвящениями. Например, на «Зоне» он написал: «Милой Але от тайного поклонника, от довольно чистого сердца». На английском издании «Компромисса» было такое посвящение: «Самой волнующей женщине Нью-Йорка со вспышкой нежных чувств». А на книжке «Заповедник», посвященной Лене («Моей жене»), было приписано от руки: «которая была права, когда утверждала, что меня погубят крашеные блондинки».