— Если… если он скажет, то там и решу.

— Господи, Калинина! — отпускать меня резко протрезвевшая и злая Полька не хотела категорически, ругалась через слово сапожником, но больше не держала. — Ты хотя бы позвони мне, как до него доедешь! И маршрут скинь, чтоб я знала, где ты. Может, вам и правда следует поговорить…

Последнее она выдохнула тихо.

И в сторону.

— Я позвоню.

Обняла я её порывисто и крепко.

И спасибо за то, что всё же даёт уехать одной, говорить не стала.

Только села в машину, чтобы уточняющий вопрос таксиста сквозь шум в ушах и грохот сердца услышать, разобрать едва:

— На Академика Сахарова, семнадцать?

— Да, — я, отворачиваясь от продолжавшей стоять на краю тротуара Ивницкой, подтвердила уверенно.

Адрес Измайлова за столько лет я выучила слишком хорошо. Я столько раз вызывала на этот адрес такси, добиралась на автобусах-трамваях или ездила вместе с Ивницкой. Мы столько раз собирались на восьмом — не седьмой! Когда ты уже запомнишь, Калина?! — этаже, что теперь и с закрытыми глазами до его квартиры я добраться могла.

Не перепутала в кои-то веки этажи и после четырех коктейлей.

Они лишь придали смелости.

И в дверь, помня, что звонок некоторые ещё когда специально — я никого не жду и видеть не хочу, свои звонят на телефон — отключили, я забарабанила отчаянно. Подумала только тут, что дома его может не быть, но…

— Калина?

…он открыл.

Изумился.

Уставился, распахнув глаза, в которые проваливаться я начала. Бездны всё же бывают серыми, обыкновенными. И сердце может стучать в ушах, проваливаться вниз и одновременно биться со всей дури об ребра.

— Что ты тут делаешь?

— На свадьбу пригласить хотела.

— Не поздновато?

К дверному косяку Глеб Измайлов привалился вальяжно, скрестил на груди руки. И пускать меня в квартиру, сканируя взглядом, он не спешил.

Только щурился.

Разглядывал как будто бы жадно.

— Я встретила Карину, — его пропитанный ядом вопрос я пропустила мимо, не заметила ухмылку, договорила, пока силы говорить ещё были. — Она сказала, что ты трус. Ты любишь меня, но дико трусишь. Это правда?

— У тебя завтра свадьба, Калина дуристая.

— Измайлов, ты меня любишь?

— А это важно?

Нет.

И да.

И… и смотря на него, я понятия не имела, что сделать хочу. Шагнуть и, повиснув на шее, признать, что соскучилась, что не хватает и что из головы он, последняя сволочь мира, не выкидывается. Или же возненавидеть себя за вызванное такси, лифт и длинный коридор, по которому до его квартиры я только что шла, репетировала, что скажу.

Только сказала я вот совсем другое.

— А я тебя любила, — это оказалось не сложно, это оказалось так легко, как за все годы я и представить не могла. — Я любила тебя с первого курса. А когда ты женился, я… я в Индию сбежала, чтоб подальше от тебя и твоей чёртовой свадьбы быть! чтоб не прийти на неё и скандал не закатить.

— Ты не умеешь, — он заявил после паузы и с запинкой, сказал как будто бы растерянно, тоже через силу, — скандалы… катать. И ты никогда не спрашивала, почему мы поженились.

— А ты сам не догадался рассказать.

— Мне казалось, что это не… — он оборвал себя же, пожал плечами, чтоб после руки вскинуть, запустить пальцы в растрепанные неуложенные волосы каким-то чужим, незнакомым жестом. — Я всегда был для тебя другом.

— Никогда.

Головой я замотала отрицательно.

Отступила на шаг, понимая, что вот сейчас я зареву. Ещё миг и покатятся, размывая весь макияж, треклятые глупые слёзы. И пополам, выплескивая всё, что за эти годы накопилось, меня согнет, скрутит дикой болью.

— Алина!

— Не трогай!

Руку, которой, покачнувшись, он почти коснулся, я отдёрнула поспешно, сложно ужалено, отвела её в сторону. И ещё шаг назад сделала.

Попятилась.

И в стену я уперлась, оказалась прижатой к ней. И смотреть в серые глаза, искать в них ответ пришлось, вскинув голову. И дышать, задевая его, деля одно дыхание на двоих, было невыносимо больно.

Неправильно.

Нельзя.

— Ты… ты просто скажи, кто я для тебя?

Он не отвечал.

Он, последняя сволочь мира, молчал столько, что потеряться в черноте зрачков я успела, заплутала в отражении себя же.