— Гарин, я тебя люблю, — я сказала севшим голосом.

Охрипшим.

Я прошелестела едва слышно, вот только он услышал. И руки на моей спине сильнее сжал, сдавил до боли, от которой живой я себя почувствовала.

А ещё… холодной.

Промерзшей до костей.

И дрожащих пальцев, которыми расстегнуть рубашку Гарина я попыталась. Она же не поддалась, а потому дёргать, срывая пуговицы, пришлось. И думать о происходящем я не собиралась, я только хотела Гарина, здесь и сейчас.

Он был горячим.

Он был моим костром, бушующим огнем, стихийным пожаром. Можно согреться, можно обжечься, сгореть дотла, но даже тогда… не страшно. Куда больше пугало не успеть, утечь, став окончательно водой, вслед за серыми холодными ручьями.

— Что ты…

Губы у него тоже были иррационально горячими.

Требовательными.

— … чокнутая…

А водой… в его руках водой, способной стать какой угодной, я всё одно себя чувствовала. Он же держал, трогал без привычной осторожности и нежности, неторопливости. Он крутил, как хотел, как раньше ещё не было. Не горел ни разу в глазах Гарина такой огонь, от которого костры пещерных людей мне виделись.

Это ведь у них, в их время, было нормально принадлежать, присваивать женщину по праву сильнейшего и своей называть.

У нас же цивилизация.

Двадцать первый век, о котором Гарин, пожалуй, забыл. Растерял всю цивилизованность вместе с одеждой по всей машине. И отпускать, отодвинуться даже на миллиметр он не давал, удерживал, оставляя сидеть на себе.

И на спине, по позвоночнику, спираль лениво вычерчивал.

— Мы завтра заболеем.

— Может, ещё обойдется, — я возразила без особой уверенности.

Скорей, надежды ради.

На следующей неделе начиналась госпиталка, а потому болеть было точно нельзя. Но подумать об этом следовало раньше, до того как под дождем я торчать осталась.

И вообще…

— Нет, Алин, — Гарин усмехнулся как-то вот так, что верхом приличий всё сейчас произошедшее мне показалось, — мы с тобой завтра болеем. И послезавтра тоже. Я тебя в Энск верну только в понедельник.

— А…

— Дача, — мне подсказали предвкушающе и на грудь, сжимая и рисуя круги, руки сместили, — родительская. Отец там такой банный комплекс себе выстроил… Там никто не найдет и… не помещает.

О, да…

Сосновый бор, озеро и много километров от трассы. И до ближайшей деревни, по рассказам Маруси, километров десять пилить было надо. Дачу по этой причине сестра Гарина крепко недолюбливала, а его родители ещё в те выходные улетели к Ваське.

— Тогда… поехали?

Я предложила.

Или попросила жалобно, когда дышать и говорить вновь дали. Спустились, напоминая оголодавшего вампира, к шеи, но… голову, хватаясь за плечи, я в противовес своим же словам запрокинула.

— Угу…

— Савка!

— М-м-м?

— Мы отсюда никогда не уедем, если ты ещё раз поцелуешь, — я угрожала неубедительно.

На оставшихся от разума и здравого смысла угольках, что о правилах приличия, слабо тлея, наконец напомнили.

Или же это ныла голова, которой приложиться пару раз я успела.

— Дай свою запасную спасательную рубашку и салфетки.

— Не-а, — свою рубашку, нашарив на полке упаковку, мне протянули, не дали остального, — мне нравится, что ты пахнешь мной.

— Гарин, это дикость.

— Ты вообще будишь во мне несвойственные обычно желания, мысли и эмоции…

— Ужас!

— И его временами тоже, — это он признал невозмутимо.

Насмешливо.

Перевернул нас за миг невообразимым образом, чтобы сверху нависнуть и, дунув в лицо, ещё улыбаясь, но уже серьёзно спросить:

— Так ты выйдешь за меня замуж?

— Да…

Я не сомневалась.

В тот момент, соглашаясь без раздумий, я была уверена в своём ответе, в своём решении. Я люблю Гарина. Я хочу выйти за него замуж. Я хочу, как бы банально оно не звучало, прожить с ним жизнь.

Я сказала, позвонив, об этом маме и Женьке.

Ивницкой.

Последней я рассказала лично и в понедельник, когда за салатами и булками во время перерыва мы в очереди стояли. Я огорошила её новостями, от которых уже купленным в автомате кофе она едва не подавилась.

— Замуж? — просипела, откашливаясь и таращась округлившимися глазами, Полина Васильевна на весь больничный буфет. — За Гарина?

— А что, есть другие варианты?

Бровь я заломила картинно.

Поинтересовалась таким тоном, что Ивницкая, дёрнув углом рта, других вариантов не нашла, помотала отрицательно головой.