— Она на меня так наехала, что никому из соседок по палате таких вопросов не задают, — она, присев на край стола, поданными салфетками глаза вытирала, шмыгала носом, пока по голове, присев рядом, я её гладила и слушала. — А я прикопалась… Сказала, что в истории всё есть, там бы и смотрела, а не приставала тут…

О том, что довести до слёз возможно даже нашу уравновешенную Злату Михайловну, мы узнали именно в тот день. Даже на третьем курсе, ловя, как и все, пересдачи и идя на экзамены с обидной хвостовкой по физкультуре, она не ревела.

А тут…

А пациенты…

О них тоже узналось много нового.

Мы увидели их, настоящих и живых, а не придуманных из условий задач. Кто-то запоминался, кто-то забывался вместе со сданной историей. Кто-то скандалил и посылал куда подальше, кто-то дарил конфеты и говорил: «спасибо».

Кто-то умирал, а кто-то, нарушая режим, уходил сам.

— Да у вас тут вообще не больница, а дом прощаний. Весь город знает, что к вам только помирать можно приезжать, — это, обстоятельно раскладывая все пакеты-сумочки по кушетке, в одно из Женькиных дежурств в апреле объявила Зинаида Васильевна.

Зинаиду Васильевну Маркову как почётного клиента скорой помощи и завсегдатая Аверинской больницы к третьему месяцу работы я узнавала с порога и первой фразы.

Начинала она всегда одинаково.

И потому спросить со всей возможной убийственной нежностью в ответ: «Где ж тогда твои белые тапки, сука?» хотелось уже не только Еньке, но и мне. Только нам в отличие от них всех позволить себе такое было нельзя.

Не позволяли деонтология и вбитое мамой воспитание.

— Зинаида Васильевна, вы в нашем доме прощаний в марте лечились. Я вас в отделение снова не положу, показаний нет, — Женька, привычно не замечая причитаний про её черствость и безразличие, стремительно заполняла журнал посещений приемного покоя. — Вы таблетки пьете?

— Да какие таблетки, деточка? У вас же тут квалифицированного лечения не дождешься! Ни помощи, ни доброго отношения. Никто мне никаких таблеток не прописывал, деточка! Ничего я не пью.

— Зинаида Васильевна, вы у нас последний раз лежали в прошлом месяце, в моей палате, — от убийства Енька всё-таки удержалась, лишь ручку сильнее сжала и ногой под столом качнула. — Я вам лично расписала всё лечение, объяснила, что и как пить. Где у вас выписка?

— Какая выписка?

— От марта месяца.

— Так не было её.

— Я вам её в руки дала.

— Никто мне ничего не давал. Не помню я ничего. У вас тут не больница, а дом прощаний, только помирать…

Наша песня хороша, начинай сначала.

Эту фразу я пела про себя если не каждую смену, то через две точно. Повторяла беззвучно «Телефон» Чуковского, который — я уверилась — ну, вот явно не для детей написал свой гениальный стих.

Нам он подходил куда больше.

Хватало и оленей, и тюленей.

И не только мне.

Красивая фраза — «Я буду лечить людей!» — куда-то делась на четвёртом или чуть позже курсе у многих. Исчез после пары-тройки дежурств и месяцев работы восторженный блеск из глаз. Разбились розовые очки стёклами внутрь.

И Ивницкая из гинекологии в косметологию уйти решила.

— На хрен, спасибо большое, — она, размахивая полупустым бокалом вина, говорила уже нетрезво и горько. — По судам они затаскают, в тюрьму засадят. Мозги бы себе сначала посадили. Не хочу так работать. Не хочу, чтоб за мной по отделению с ножом носились. Писец.

— При Жеке только не сболтни, — я, закинув ноги на спинку дивана и рассматривая перевернутую Польку, попросила ещё разумно. — Он, если поймет, что это за Женькой тут на неделе бегали, найдет и убьет.

— Вот зна-а-аешь, не жалко.

— Жеку жалко.

— Это да, — Ивницкая, подумав, согласилась со вздохом. — Отучусь и уйду. Буду масочки делать, укольчики ставить, по ночам спокойно спать. Чистенько, красивенько, денежно. Никаких дежурств, бомжей, вони и прочей прелести. Они же нам говорят, что мы сами эту профессию выбрали, чё жалуемся? Ну вот, я и выбрала. Не жалуюсь.

— Зато они сколько жалуются.

— А знаешь, — Полька, отставив бокал, до дивана добралась и рядом пристроилась, сложила руки на животе и своей ногой мою легонько пнула. — Я тебе даже завидую.

— Чему?

— Ты не разочаровалась в медицине.

— Ивницкая! — я, пиная её в ответ, расхохоталась громко и от души. — Я ей изначально не была очарована. У меня мама и Енька всю жизнь ярким примером перед глазами маячат.

— О том и речь.

— Только я тоже не была готова, что будет так… сложно.