– Тише! Виталик ещё спит, – тётя Марина накинула на ходу халат, выйдя в прихожую.

– Пап, что случилось? – сонно промолвил я, потирая глаза из-за того, что не выспался.

– Не для твоих ушей разговор, иди погуляй! – давненько я таким отца не видел.

На самом деле меня это вообще не интересовало, потому я решил вернуться обратно в постель и попытаться досмотреть сон. Ввиду того что это происходило очень далеко и повлиять на что-то, находясь здесь, никто из взрослых не мог, им только и оставалось, что громогласно причитать да выкуривать сигарету за сигаретой из пластиковой пачки Philip Morris. Что будет дальше? Размешивая сахар и при этом громко постукивая ложкой о стенки кружки, взрослые следили за происходящим на экране телевизора. У всех точно так же шло «Лебединое озеро», словно с опцией «повтор на бесконечное время», что весьма дезориентировало. Позже показали каких-то дядек за длинным столом. Это и были те самые члены ГКЧП, решившие провести пресс-конференцию. Отцу было очень неприятно, он не мог ничего сделать для своей Родины, на верность которой давал клятву, но виду не подавал. Для меня слово «война» было чем-то абстрактным. Что-то невесомое и пугающее, но обязательно не касающееся меня и моих близких. В дверь постучали. Отец открыл, зашёл солдат и доложил, что «приказ министра обороны в шесть часов всем должностным лицам быть на телефоне в своих кабинетах».

– Это всё?

– Так точно!

– Мля, только собрался поесть… Свободен, боец, – отец повернулся к своему боевому товарищу, глубоко вздохнув, сказал, – Ну чё, Саныч, пошли.

Ночевать он в тот день остался в штабе. Тётя Марина продолжала смотреть телевизор до ночи в ожидании новой информации о происходящем. Новости до нас доходили с большим опозданием. Никаких официально подтверждённых сведений не было ни от кого, а по телевизору ничего толком не объясняли, поэтому среди взрослых бродили страшные, но сомнительные слухи. Утром не хотелось вставать с постели. Меня накрыло чувство, что танки добрались до улиц Майнингена. Я рисовал у себя в голове, как эти огромные боевые машины стоят на дорожных автомагистралях, где до них ездили автомобили и переходили по пешеходной зебре люди. Бр-р-р-р, какой ужас.

Благо всё обошлось. Буквально через пару дней Горбачёва освободили, после чего он объявил проигрыш ГКЧП как величайшую победу перестройки. Те трагические и наполненные драматизмом 72 часа для страны я провёл на немецкой земле. А атмосфера, которая царила тогда, представляла собой господство страха и тягости от ожидания и неизвестности. И вообще, что это такое было? Казалось бы, какие-то 3 дня изменили Советский Союз и потрясли весь мир. Кто стал возвращаться с каникул к новому учебному году, ничего внятного не рассказывал. Более-менее отчётливую картинку я собрал только у тех, кто был в Москве, – про появление из ниоткуда бронетехники вокруг Кремля и на Манежной площади, про баррикады и толпы людей у Дома Советов и мелькание везде странного бело-бирюзово-красного флага.

Ох, как бурно закружились события первых дней после путча! Стоило только посмотреть вернувшийся в эфир выпуск новостей – закрытие и опечатывание райкомов КПСС… Всё ещё несут траурные букеты на место гибели трёх москвичей в путче… Президент Горбачёв слагает с себя полномочия генерального секретаря ЦК КПСС… А сколько эмоций вызвал сюжет про снос памятника Дзержинскому в Москве. Удивительная вещь – насколько легко стало поддаваться разгрому то, что называется «советской властью», которое все и каждый, даже противники, считали незыблемым и непобедимым феноменом. Но зато мы теперь не «империя зла» и можно не переживать за наступление ядерной зимы. От этой мысли даже настроение повысилось. Теперь войны точно не будет.

Вот и кончилось лето. Наконец-то стало известно о месте передислокации нашего полка – личный состав собирались перевести в украинский город Белая Церковь. Отец не захотел присягать на верность этому новоиспечённому суверенному государству и решил вернуться в родной Ростов-на-Дону, даже ценой риска потери всех привилегий для военных. Хотя папа по этому поводу не сильно истязал себя. Он уже тогда принял решение, что надо завязывать с военной службой. После откровенного разговора с кадровиками в строевой отец понял, что вариантов у него немного: перспектива быть переброшенным если не в Украину, то в какой-нибудь далёкий Сибирский военный округ, либо же вообще попасть под сокращение с досрочным увольнением из рядов вооружённых сил. О втором варианте развития событий давно шептались между собой другие военнослужащие, у которых, как и у отца, срок контракта подходил к концу. Конечно, стабильная жизнь в новой Германии выглядела намного привлекательнее, чем измученный экспериментами в области политики Союз. Но, к сожалению, возможности остаться здесь легально не было – как отец ни пытался, выше головы не прыгнешь. Если бы всё сложилось в нашу пользу, на этом мой рассказ здесь бы и закончился – никому не интересно было бы читать про спокойную размеренную жизнь без особых приключений.

В то время военным людям с семьями было сложнее морально перестроиться и подготовиться к отъезду в Союз, прямиком в неизвестность. Но нужно иметь в виду, что это уже не та страна, какой она запомнилась военнослужащим при последнем расставании. Да, известный факт, что офицер или прапорщик, да даже сверхсрочник, отдавшие всю жизнь военной службе и уже установившие для себя какие-никакие границы зоны комфорта, в гражданской жизни чувствовали себя словно рыба, выброшенная на сушу. Отец не рассказывал, что в армии стала происходить какая-то несуразица, только сказал как-то раз, что из военных вечно делают заложников решений политиканов. Хотя он всегда следовал принципу – если это нужно Родине, мы беспрекословно выполним приказ. Но тут что-то пошло не так. Я не знал, какая борьба у отца шла с самим собой – на одной чаше находилась необходимость в обеспечении благополучия сына, на другой расположились его собственные жизненные принципы. Но решение всё равно нужно принимать и нести за него ответственность. Свои намерения отец не озвучивал до последнего момента, пока не стало ясно, что он отказался лететь со всеми на самолёте.

Что касается оставшейся техники, закреплённой за полком, было решено просто распродать её по цене металлолома. Что случилось со знаменем полка и куда оно подевалось – до сих пор для нас загадка. Отец присутствовал на последнем построении остатков нашего полка на плацу за пару суток до нашего отъезда. После он зашёл к знакомым немцам, чтобы попрощаться навсегда. Теперь настало время решения бытовых вопросов по покупке одежды и бытовой техники, но отец меня в это не вовлекал, всё решал сам.

В школе вместо нового учебного года для некоторых из нас, и меня в том числе, был выпускной в весьма исковерканной форме: перед своим отъездом мои одноклассники исписали классные доски в кабинетах и свои галстуки. Писали друг другу пожелания на открытках. Вспоминать подробности не хочется, а то снова слёзы навернутся. Я дал себе обещание, что обязательно напишу всем письмо по приезде, но это было неправдой, о которой я и сам не догадывался.

Ну что ж… Пора собирать вещи и сваливать отсюда! Но ни я, ни мой отец, ни тётя Марина, ни мои друзья, никто и подумать не мог, что СССР, чьи границы и принципы отстаивались здесь, в Германии, ждёт та же участь, что и ГДР, только в более массированных и кровавых масштабах.