Незаметно подошёл и наш черёд уезжать. Выехать теперь уже из ФРГ получилось только в середине месяца. Наш некогда зелёный оазис стал брошенной полупустыней. Наша семья только-только собиралась покинуть страну, но нас как будто что-то выталкивало. Ещё с позднего вечера мы готовили свои пожитки и купленную немецкую мебель для погрузки в железнодорожный контейнер. Долго ломали голову, брать или не брать с собой немецкие игрушки для ёлки. В итоге ковры мы вынесли на помойку, хрусталь раздали в добрые руки, а сервиз «Мадонна» с перламутровыми переливами подарили тёте Марине на память о счастливом времени, проведённом на этой земле. Она в ответ отдала нам несколько фотографий, однако по непонятной мне причине отказалась ехать вместе с нами. Все свои игрушки я не мог отвезти домой, но и немцам я не хотел ничего оставлять, нетушки! Я их раздал малым; а мне презентовали журнал-комикс Mosaik. Я не побрезговал исписать цветными карандашами всю стену поверх обоев в своей комнате, увековечив, что пошло оно всё!.. Это будет мой последний переезд! Извините, накипело уже просто.

Некоторые ребята со двора уже покинули Майнинген. Кто на подержанной западногерманской машине, приобретённой за копейки по нашим меркам, кто, как и большинство, на поезде. Тех, кто остался, наполняло ощущение потери, мы все стали очень близки, даже те, кто когда-то был в ссоре. Горе объединяет, когда оно общее. Из военного универмага я передал Генриху персики, которые он так любит. На душе было грустно, на улице солнечно, а в квартире пусто. Взяв для перекуса по дороге пакет с бутербродами, которые тётя Марина предусмотрительно состряпала нам, я пошёл к контейнеру. Отвернувшись, пока нашу мебель грузили в чехословацкий грузовик Tatra, у которого под тяжестью нашего имущества начали выравниваться задние колёса, я увидел приближающегося быстрым шагом в мою сторону Монтану-младшего с пакетом в руках. Отдышавшись, положив руку мне на плечо, он посмотрел мне в глаза и сказал:

– Веталь, я знаю, что ты не мог себе этого позволить, но об этом очень мечтал. Это олимпийка Montana тебе на долгую память. Может, свидимся ещё.

Я был в оцепенении, не мог и пошевелиться.

– Спасибо тебе, Дима! Я никогда этого не забуду, – и обнял его.

– Да ладно, не бери в голову.

Шофёр посигналил, напоминая тем самым, что время идёт и пора ехать.

– Иди, тебя ждут уже.

Я сжал в ладони заветный пакет и залез в грузовик. Как только он тронулся с места, я высунулся из окна и замахал рукой всем тем, кто теперь останется в памяти, в сердце и в моём детстве. Было немного грустно от того, что придётся возвращаться обратно в СССР. Мы проезжали мимо вывесок на русском, слыша обрывки русской речи, виднелись солдаты на плацу на вечернем разводе, которые постепенно превращались в силуэты и позже – в точки. Вот наш КПП с серыми воротами, украшенными пятиконечными красными звёздами, и со свежей надписью белой краской «Прощай, Германия!» – всё, наша часть осталась позади. Я залез внутрь пакета и пальцами нащупал там ещё и фотографию, где я с Димой и старшаками сфотографировался на крыше во время наших посиделок. Сзади было написано: «Лучше вспомни, а потом взгляни, чем взглянешь, а потом вспомнишь». Вдалеке виднелись небольшие ручейки военной техники, уже проданной третьим странам. Серой змейкой потянулось шоссе до вокзала. Из интересного по пути был только плакат с военным офицером в парадной форме и миловидной девицей, предлагающей ему попробовать сигарету марки West. Под шуршание шин грузовика я не смог обуздать сильное желание подремать и поддался ему. Не помешала даже громко игравшая песня «Бутылка вина» Шуфутинского.

На вокзале толпились люди, стояла нехарактерная доселе суета. На перроне возле товарных вагонов – очереди солдат с букетами цветов и расстёгнутыми кителями. С другой стороны – длинные платформы с военной техникой, на которой была выведена весьма неоднозначная фраза: «Мы вернёмся, и с победой!». Впрочем, это конечно ничего под собой не подразумевало, со стороны это больше походило на бегство. Очень грустно. А вдвойне печальней от того, что я в эпицентре этих событий. Я не хотел таких перемен. Вагоны исписаны надписями типа «Домой, на Родину!»; под гитарный перебор напевали мотив: «Прощай, Германия, прощай! Нас ждёт любимый отчий край, давно угас пожар войны, друзьями расстаёмся мы».

Провожали нас и правда торжественно, прямо с размахом, даже снимали для телеканалов репортажи, как мы садимся в поезд. Только один вопрос: а как они видят эти события со своей стороны? Я, наверное, уже никогда и не узнаю. И вот перед нами предстало детище рижского вагоностроительного завода – поезд RVR тёмно-зелёного цвета. Я сразу пошёл в вагон, пока отец разбирался с погрузкой нашего добра и где-то застрял. Заняв своё место в купе на нижней полке, я не сразу обратил внимание на то, что на меня пристально смотрит пожилой фиксатый мужчина, лежавший напротив меня. Когда наши взгляды пересеклись, он сказал фразу, почему-то запавшую в душу:

– Свобода… Её вечно хотят иметь под боком. Советский народ никогда её не видел, а теперь вот появилась возможность заполучить её… Неужели так плохо мы живём при советах? За нас государство думает, о нас заботится! Бесплатная медицина и учёба? На, получи сполна! Квартира и машина? Поработай, не ленись – и пожалуйста, распишитесь! При желании можно было достать всё. Ну вот получит сейчас народ свободу, а ведь он даже и не знает, что с ней делать. После университета или армии пойдёшь на все четыре стороны – никаких гарантированных рабочих мест, сам принимай решения, сам верши свою судьбу, сам расставляй приоритеты, сам, сам, сам… Глупый народ, верит всему, что ему преподносят. Вот когда придёт полная жопа, начнётся беспредел такой, что не к кому будет пойти пожаловаться… Рыба сгнила с головы, не дай вам Бог жить в эпоху перемен…

Мужчина не договорил до конца, его одёрнул отец, незаметно оказавшийся рядом:

– Послушай, дед, что ты лечишь тут? Иди покури, не трогай моего пацана.

Дед нахмурился, что-то процедил сквозь зубы, но взял папиросы и пошёл в сторону тамбура.

– Он тебя сильно загрузил?

– Не, нормально всё.

– Не обращай на него внимания, он немного того. Всё будет у нас хорошо, едем домой!

А ведь дед оказался пророчески прав… Не до конца осознал я всю справедливость высказывания… В моём возрасте свободой считалась возможность выйти погулять, когда хочется, не спрашивая разрешения у родителей, и этого мне было вполне достаточно.

– Ты где задержался, пап?

– Солдатиков грузили в товарняки, нагло обманывая, что нет пассажирских вагонов для солдат. Но одного я с боем выдернул к нам в вагон, с нами поедет, сейчас покурит и подойдёт. Землячество никто не отменял, – пояснил он.

Гудок. Рывок. Тронулись. И с каждым последующим постукиванием колёс слова и музыка зазвучавшего перед отправлением гимна ГСВГ становились едва различимым эхом. Махать в окошко было некому, проводить нас из близких никто не смог или не захотел. Даже тётя Марина и та не пришла. Какая теперь разница? Моим телевизором стало стеклянное окно, отделяющее меня от просторов Германии. Так себе кино, конечно, но выбора мне никто не предоставил. Единственная радостью было пить чай из фирменного атрибута советских вагонов – стакана в металлическом подстаканнике. Ещё можно было пойти в соседнее купе, где среди яств и стаканов на столике сидела морская свинка, с которой разрешали поиграть. На польской границе я увидел очередь людей с клетчатыми баулами, заменившими привычные дипломаты и чемоданы.