— Не сердись, генерал, печенку испортишь!

Алеша, Алеша, не бойся дождя и грязи. Не бойся... Вот Чапаев ее не боится. Чапаев — командир Николаевской дивизии. В Заволжье о нем рассказывают всякие чудеса: здесь он хозяин, белые трепещут при одном упоминании его имени. Храбрейший из храбрых. В мировую войну был награжден Георгиевскими крестами всех степеней.

Как будто был такой случай. Чапаев остановил беженку, казачку, спросил:

— Почему бежите?

— Господь спаситель ниспослал на нас антихриста, волжского разбойника Чапаева. Конь его дышит огнем, а сам он — с крыльями и длинным хвостом.

Чапаев усмехнулся, потрогал собственные плечи — крыльев нет!

— Чудачка! А я и есть Чапаев, а вот и мой конь. Как видишь, никакого огня у моего коня нет. Нет у меня ни крыльев, ни хвоста...

Беда Чапаева — горячность: критикует вышестоящие штабы за их приверженность к методам позиционной войны, требует смелого маневра, и это кое-кому из штабников не нравится. Рука Троцкого дотянулась и до Чапаева: Троцкий обвинил Василия Ивановича в партизанских замашках, возбудил против него судебное дело. Куйбышеву пришлось вмешаться. Судебное дело закрыли.

Объезжая войска, Валериан Владимирович завернул и в дивизию Чапаева. Дивизия только что нанесла белочехам крупное поражение под Орловкой и Ливенкой, отбросив их на Брыковку. Против Чапаева действовали шесть тысяч чехословаков и свыше трех тысяч белогвардейцев при тридцати трех орудиях. А у Василия Ивановича было всего семь тысяч солдат при девятнадцати орудиях. Огромная победа! А Чапаев сидел за столом, обхватив голову руками, и жалобно напевал «Сижу за решеткой».

— Почему грустите? Радоваться надо.

Не поворачивая головы в сторону Куйбышева, Василий Иванович сказал:

— А чему радоваться? Снарядов нет. Продовольствия, фуража нет. Обмундирования нет. Чудотворец нужен.

— Какой еще чудотворец?

— Ну тот, что «По моему велению, по моему хотению»... боеприпасы, продовольствие и прочее, что положено солдату...

— Так я и есть тот, кто вам нужен: привез снаряды, патроны, продовольствие, обмундирование и махорку!

Чапаев вскочил с лавки. Свел брови, лицо стало строгим, и вся молодцеватая осанка его выражала эту строгость.

— С кем имею честь?!..

— Куйбышев.

— Ой! Неужто? Наш комиссар... Петя, чаю! Радость-то какая! Милости прошу к столу, Валериан Владимирович...

Фронт 4-й армии растянут. Но весь он умещается в голове Куйбышева. Еще никогда он так не был сосредоточен. Он без устали подбирает комиссаров в каждую часть. Шлет телеграмму-приказ всем комиссарам армии: «От политических комиссаров требую приложения всех усилий к созданию аппарата снабжения, действующего с точностью машины, а это возможно лишь при строгом исполнении приказов, регулирующих снабжение, при искоренении хаоса, халатности и разгильдяйства, столь свойственного нам».

Он называет вещи своими именами. Своей халатностью, своей беспечностью и разгильдяйством, присущим нам в силу не каких-то природных данных, а в силу неких феодальных пережитков в сознании каждого, мы порождали этот самый хаос, который для Куйбышева имеет вполне конкретный облик. Глухая ночь на степной станции Урбах. Сюда со стороны Александрова Гая, Красного Кута, Паласовки, Озинок прибывают эшелоны. Идет разгрузка. Беспрестанно стрекочут пулеметы, снаряды рвутся у самых вагонов. Но выгрузку прекращать нельзя ни на минуту: враг рядом.

Куйбышев спокойно прохаживается вдоль эшелона, иногда спрашивает:

— Откуда, хлопцы?

— Из Ильинки и Воскресенки.

— Пункт сбора за водонапорной башней. Поспешите!

А они не торопятся, не торопятся.

Он формирует колонны и отправляет их в бой. А колонны не торопятся, не спешат.

Да, они продвигаются по степи, размытой дождями, шаг за шагом, очень медленно. А до Самары сотни верст, и нет конца степным пространствам. Идут кони по грязи, волокут пушки, медленно, мучительно медленно. Нервничает командование фронта, шлет телеграмму за телеграммой: «Операция против Сызрани, Самары слишком затянулась. Противник уже успел подтянуть кое-какие резервы и привести в порядок свои разбитые отряды и вновь перешел в наступление. Ему удалось даже потеснить наши части на симбирском направлении. Это печальное явление можно объяснить только медленным развитием наших операций...»

Нет, не изжит хаос. Он в каждом сломанном колесе подводы с продовольствием и фуражом, в порванных постромках, в несвоевременном подвозе пищи и боеприпасов.

Больше всех нервничает Куйбышев, которому иногда кажется, будто хаос берет перевес над его жесткой устремленной волей. Считает дни. Наступление началось 22 сентября. Вот уж наступил октябрь, а 4-я армия все продвигается к Самаре. И еще неделя на исходе... Враг выброшен из Сызрани. А 4-я армия должна отрезать пути отступления остаткам Сызранской группы войск противника.