«Прежде всего хочу сказать, что в 1940 г., несмотря на мою крайнюю молодость, я был против немцев, против Петена [3] и против Виши. Я считал, что надо продолжать войну с нацистами на юге Франции и в Северной Африке…» В то время Роберу было всего 16, и он происходил из семьи, люто ненавидевшей немцев. Его отец Оливье, боевой офицер, ветеран Первой мировой, в 1939 г. вновь поступил на службу. Через пять дней после заключения перемирия его арестовали нацисты – в том числе за попытку сражаться и после подписания злополучного договора. Мать Робера, Консуэло, возглавлявшую местное отделение Красного Креста, немецкие офицеры прозвали Грозной графиней.

На трибуне Ларошфуко почти не касался того, что последовало за вступлением немцев в Париж в 1940 г., – своих подвигов, которые принесли ему четыре боевые награды и звание кавалера ордена Почетного легиона. Вместо этого он сосредоточился лишь на одном эпизоде лета 1944 г. – на том, чему был свидетелем лично. Его показания в корне противоречили линии обвинения против Папона.

Морис Папон был чиновником в коллаборационистском правительстве Виши. Он дослужился до руководящей должности в департаменте Жиронда на юго-западе Франции, в юрисдикцию которого входил Бордо. Папону вменялось в вину, что на посту генерального секретаря префектуры Жиронды и куратора еврейских дел он визировал отправку восьми из десяти конвоев с еврейскими гражданскими лицами – сначала в лагеря для интернированных на территории Франции, а затем в концлагеря в Восточной Европе. В общей сложности вишистские чиновники Жиронды выслали 1690 евреев, среди которых было 223 ребенка. Папону предъявили обвинения в преступлениях против человечности.

Но подлинные подробности работы Папона на вишистский режим оказались куда более запутанными, чем картина, нарисованная обвинением. Несмотря на громкое название своей должности, Папон оставался лишь вишистским чиновником средней руки, далеким от рычагов власти. Впоследствии он утверждал, будто понятия не имел ни о пункте назначения вагонов для скота, в которых перевозили евреев, ни о том, какая участь ждала высылаемых на месте. Кроме того, сам приказ о депортации отдал Рене Буске, начальник национальной полиции Виши. Папон утверждал, что он просто выполнял приказы, будучи самым обычным бюрократом, которому, увы, пришлось подписывать распоряжения о высылке евреев.

Когда осенью 1997 г. против Папона начался судебный процесс, историк Мишель Берже, первым обнаруживший бумаги с его подписями, заявил суду, что больше не считает эти документы доказательством вины подсудимого. Даже два адвоката, представлявшие на процессе семьи жертв депортаций, признавались, что испытывают сильное чувство неловкости от необходимости обвинять этого человека.

Однако Робер де Ларошфуко располагал и другими сведениями, способными пошатнуть позиции обвинения в деле Папона. Он поведал суду, что летом 1944 г. примкнул к отряду Сопротивления под названием «Шарли». «Там были и евреи, – рассказывал Ларошфуко. – Увидев, как их много, я спросил, чтo они тут [в отряде] делают. Командир только пожал плечами: "Их предупредили в префектуре, что готовится облава"». Иными словами, эти люди были благодарны за спасительное предупреждение и обрадовались возможности вступить в ряды Сопротивления.

Ларошфуко познакомился и сдружился с Папоном в 1960-х гг. К тому времени Папон был уже префектом парижской полиции. «Я узнал, что во время войны он служил в префектуре [Жиронды], – вспоминал Робер на суде, – и рассказал ему про тех евреев из "Шарли". А он улыбнулся и сказал: "Да, в префектуре у нас все было хорошо отлажено"».

При всей своей геройской биографии, на трибуне Ларошфуко признал: чтобы помогать Сопротивлению изнутри режима Виши, требовался «поистине колоссальный запас личного мужества»: «И мсье Папон, несомненно, один из таких смельчаков».

15 минут показаний – и вот уже судья зачитывает письменные свидетельства четырех других участников Сопротивления, чьи слова удивительным образом вторят Ларошфуко: да, Папону приходилось подписывать приказы о депортации, но он же помогал евреям избежать ареста! Роже-Самюэль Блох из Бордо, еврей и участник Сопротивления, писал, что с ноября 1943 по июнь 1944 г. Папон, рискуя карьерой и жизнью, не раз давал ему убежище.

Заседание отложили до утра. Ларошфуко вышел на улицу и окинул взглядом преобразившийся Бордо. Город, где больше не реяли флаги со свастикой. Где никто не гадал, кто донесет на тебя. Где прохожие не сжимались в страхе, заслышав за спиной зловещую поступь гестаповских сапог.

Как уместить в четверть часа всю тревогу, весь липкий страх оккупации, который пропитывал людей насквозь, словно едкий сигаретный дым переполненных кафе? Как объяснить всю неоднозначность и муки выбора тем, кто вырос в мирное время и привык делить мир на черное и белое?

Ларошфуко уже вышел за ограду здания суда, когда заметил, что к нему приближаются протестующие против Папона. Один подскочил совсем близко и плюнул ему под ноги. Ларошфуко смерил наглеца яростным взглядом, но не стал останавливаться.

Те, кто помоложе, – включая его собственных взрослых детей, племянников и племянниц, – не могли понять главного: в суд Ларошфуко привело отнюдь не сочувствие к подсудимому, с которым он даже не был знаком во время войны. Он вышел на трибуну из верности братству – тем горсткам бойцов Сопротивления, что осмелились противостоять чудовищной машине нацистской оккупации. Они знали, каково это – отказывать себе во всем. Они видели самые чудовищные проявления варварства. Эти повстанцы, прошедшие через те же испытания, что и Ларошфуко, и выжившие назло всему, до сих пор понимали друг друга без слов. Их по-прежнему связывала незримая нить боевого товарищества, и никакие обвинения, даже столь тяжкие, как преступления против человечности, не могли разорвать эту связь.